Девять (СИ) - Сенников Андрей. Страница 23

Дикой приблизился, вздымая пыль с поскрипывающих половиц.

Слабая тень от колченогого подсвечника с двумя оплывшими свечками потянулась к нему, переползая по страницам старинной книги в деревянном окладе. Края страниц неровные с коричневатой каймой. Лужица воска склеила страницы в верхнем углу переплета. Черные строчки неизвестной Дикому вязи ползли по страницам, рассыпаясь в диковинные значки. Пучки сушеных травок лежали и на столе, рядом с инструментами, назначение которых Бене было неизвестно. Зачем, например, вот этот стальной крючок с плоской рукоятью, откованный похоже целиком в деревенской кузне? Круглые очочки в коричневой оправе, склеенной тряпичной изоляционной лентой в переносье, выпукло отражали фактуру старой бумаги в потрепанной тетради с загнутыми уголками обложки, на которой кроме типографской надписи «тетрадь» не было больше никаких пометок.

Дикой хотел потрогать очки, но не пошевелился. Вид старинных вещей вызывал полустертые образы из далекого детства, которого почти не было, начиная лет с четырех, когда его привезли в абаканский детский дом № 23. Последующее помнилось довольно хорошо, хотя он бы предпочёл забыть многое. А вот это далекое, истертое воспоминание, о старинной книге с церковнославянской вязью, вечно заложенной вот такими же очками, об аромате свежеиспеченного хлеба и шершавом тепле беленой печи, иногда посещали его в снах. Что это было и было ли с ним? Может быть, он жил в деревне до того, как его привезли в город и бросили. Чего уж там, конечно бросили! Знать бы кто? Хотя, какая теперь разница?..

Слабый скрип половицы под ногой вывел Дикого из оцепенения. Выходило, что дом оставили в спешке, ничего толком не забрав с собой. И главное, никто ничего не стащил из бесхозных вещей потом, словно обитатели избы и впрямь были последними жителями умершей деревни… Последними?! Мысль неприятно обеспокоила Дикого, и он осмотрелся еще раз.

Вот оно!

Угол за печью отгорожен длинной занавесью, до самого пола. Разглядывая пыльные складки, Дикой подумал, что, может быть, дом никто и не бросал. А если так, то он только что забрался в самую последнюю, не разоренную могилу в этой проклятой деревне. Игнорируя протестующие вопли предательской интуиции, Дикой приблизился к занавеске и отдернул заскорузлую от многолетних наслоений пыли ткань в сторону. Истлевшая веревка оборвалась от сильного рывка, и занавесь опала жесткими складками под ноги, прикрыв грязные кирзачи серым саваном.

Дикой задержал дыхание.

Занавеска выгораживала спальный угол: грубый топчан с периной и маленькой подушкой, сшитой из разноцветных лоскутков. Некоторые с рисунками, вроде неуместно-игривых, желтых утят с красными выцветшими лапками, или желтобрюхих пчелок, но дело было не в них.

Четкий отпечаток человеческого тела проступал на постели. Тела, пролежавшего неподвижно, долго и тяжело, словно его вдавливали в перину прессом. Дикой потрогал пальцем постель. Всё слежалось и почти закаменело, а потому и не потеряло формы, что вполне узнавалась. Пегие пряди присохли к цветастой подушке. У Дикого ослабли ноги. В голове опять загудело и кольнуло в затылок, в глазах потемнело, а может, на дворе разом сгустились сумерки.

Снаружи загрохотало, пока еще тихо, далеко.

«Заложное», — эхом прокатилось у Дикого в голове. Или «заложные»? Может, «залежные»? Слова были незнакомы. Просто звуки, бьющиеся о стенки черепа. Если они что-то и означали, то их значение Бене было неизвестно, это просто… просто…

«Ызыл Кара'н Даг»…

Еще звуки. Волны их прокатывались у Дикого в голове, словно валуны катились по каменистому склону сопки. Впрочем, последнее напоминало речь хакасов… или тувинцев? Черт их разберёт! Это означает место такое — «заложное». «Залежное»? Откуда нет выхода. Или есть? Выхода нет, но выйти можно, если знаешь как… Крылатиха знала…

Дикой замотал головой. Что за бред?!! Какая Крылатиха?! Но твердая уверенность, что теперь он сможет уйти из Каранаково, не покидала. Он знает! Точно знает! Нужно только вспомнить. Вспомнить…

Ему здесь не место.

Это место для неприкаянных, неупокоенных…

Привычно ссутулившись на лавке, Дикой замер, глаза полуприкрыты припухшими веками с белесыми поросячьими ресницами. Он не делал никаких мыслительных усилий, он и не знал, как это делать, просто позволял валунам катиться в голове. Катиться, катиться…

Сгустившаяся темнота засветилась, словно сам воздух слабо мерцал. Очертания комнаты и предметов явственно проступили вокруг. Щели между половиц четко очерчены, словно их нарисовали карандашом с широким, мягким грифелем. Даже железное кольцо в полу, в крышке подпола, казалось, потеряло часть своей ржавчины.

Валуны катились, но теперь Дикой различал и другие звуки: мерный, глуховатый стук, как будто чем-то твердым били в пол; визгливое уханье, не то совы, не то филина; тяжелое недоброе ворчание, словно старая деревянная шестерня со скрипом, цепляясь иссохшими зубьями, катилась по зубастой рейке, которой бабы стирают белье; железное бряканье передвигаемых чугунков. На периферии зрения слонялись неясные тени, мерцали багровые отсветы, что-то менялось и только крышка подпола с железным кольцом оставалась четкой и ясно различимой. Несколько раз Дикой почувствовал щипки и толчки в плечо, словно кто-то пытался разбудить его или спихнуть с лавки, но он не обратил на это внимания потому, что крышка подпола чуть приподнялась, и щель по краю, с одной стороны стала шире, намного шире… Он наблюдал за ней с нарастающим смятением, но взгляд против воли опустился на колени, где черным, мохнатым клубком свернулся невесть откуда приблудившийся кот.

— Кыш, — сказал Дикой и неуверенно пошевелился.

Кот приоткрыл один глаз с вполне человеческим зрачком, потянулся, выгибая спину. Посмотрел задумчиво на лапу, облизнул ее красным аккуратным язычком, когти плавно вылезли из подушек, блестящие словно ножи на столе лучшего в мире шеф-повара.

— Хиловат он против Крылатихи-то, — произнёс в стороне скрипучий блеющий голос. Дикой хотел повернуться, но не мог отвести взгляда от кота.

— А тебе не всё равно? — кот повернул голову на блеяние, аккуратно поводя ушками, — Раз силу поднял, значит годится…

— Ну, так учи скорее! Солнце село. И второй рядом. Учи, надоело мне тут. К людям хочу, в суету…

Кот нервно дёрнул хвостом. Жёлтые глаза уставились на Дикого.

— Кыш, — повторил тот, — Пшёл…

— Ну, что? Начнем? — спросил кот, глядя Дикому в глаза, и через мгновение метнулся в лицо когтистыми лапами.

Беня вскрикнул, закрываясь руками. Ноги затекли, и он их почти не почувствовал, вскакивая. Кот исчез во вновь сгустившейся тьме, как и крышка подпола, как окружающие предметы. Беня дышал тяжело. Саднил порез на щеке, ватная тишина окутывала всё. Глухо било сердце, и шумно стучала в виски кровь. Осторожное потрескивание, поскрёбывание донеслось до слуха, но он никак не мог определить направление на звуки: сердце ухало, частое дыхание рвалось из груди.

Снаружи полыхнула молния. Ослепительно синий блиц выхватил из темноты окружающее. В небе загрохотало, словно кто-то там, наверху, мял огромный лист полиэтилена.

Дикой закричал.

Разум, которому он никогда не доверял, угас, а инстинкт стремительно и сильно бросил тело в окно за спиной. С грохотом и звоном разлетелась застекленная рама, Дикой ударил телом во что-то мягкое, холодное, сбил изрезанными предплечьями. Тело привычно сгруппировалось, Дикой мягко упал на землю, перекатился, но что-то схватило его за ногу — цепко и сильно. Мёртвый Гнус был значительно сильнее живого. Лицо его почернело, но мутные глаза сверкали отражёнными вспышками молний. Он снова нашёл своего убийцу. А из окна сейчас выпрыгнет это…

Беня рванулся, сапог слетел, портянка размоталась на бегу, но он не остановился. Ориентировался рефлекторно, темнота кругом кромешная. Выбегая со двора, Дикой задел плечом воротный столб и ржавая петля разорвала мышцы плеча, что Беня не почувствовал и продолжал бежать, роняя тяжелые капли в сухую траву. Вновь колкие толстые стебли цеплялись за одежду, обхватывали за руки, ноги, словно Дикой бежал по грудь в воде. Портянка давно свалилась, и босой ногой Беня наступил на плашку с гвоздём, пропоров ногу, и еще долго бежал, припадая, но не останавливаясь, а деревянная планка чуть длиннее его ступни, звонко пришлепывала по пятке.