Знак змеи - Афанасьева Елена. Страница 89

Это мелкое «перебить», перекрыть тройной, десятикратной ценой любой лот в миг, когда менее имущий коллекционер, натужившись, по тысчонке, а то и по сотне собрав все свои средства, крадется к вожделенному приобретению, доставляло ему удовольствие. «Удовольствие людоеда», — тихо подтрунивал он сам над собой. Уже много лет все главное в жизни он делал тихо сам с собою.

Его стали бояться в их аукционно-коллекционерском секторе рунета. Не сговариваясь с его коллегами-олигархами, коллеги в сети прозвали его так же — Волчарой, успевая, как истошное «Волки!», при его появлении кинуть по чату вопль: «Все по норам! Wolf на тропе!»

Игры в масштабах нескольких тысяч, а то и всего нескольких сотен долларов выглядели нелепыми по сравнению с миллиардными нефтеполитическими ристалищами в Кремле и его округе. Но грели душу. Паника, какую одним появлением собственного ника, компьютерного псевдонима, он наводил на всю сеть, ласкала самолюбие не меньше, чем трепет в глазах правительственных клерков и мелкопоместных нефтяников. Хотя в сети он мог разве что увести из-под носа добычу, а в жизни мог возвеличить или раздавить одним своим министерским «Могу!», помноженным на свое же олигаршье «Хочу!».

Но и власть над сетью скоро приелась. Хотелось большего — недоигранного, способного сопротивляться его волчьему натиску, возрождаться и оживать, как призрак его детских фобий.

И призрак явился.

Призрак явился в виде детского приятеля, которому он, Волчара, по всем внутренним расчетам должен был за свои детские унижения отомстить. Но тот взял, да и сам не меньше Волчариного в жизни преуспел.

Алешка, владелец целой армии вожделенных солдатиков, переехавший из своего генеральского дома прежде, чем он, Игорь Волков, успел скупить весь Алешкин этаж, Алешка Оленев не оказался на обочине жизни, где должен был оказаться исходя из всех волковских подростковых фобий и комплексов.

Алешка не просто стал олигархом не меньше волчьего, что еще можно было бы простить. Лешка стал олигархом духа. Олигархом по призванию. Одним из немногих, если не единственным, для которого богатство было не самоцелью, не средством удовлетворения собственных комплексов или политических амбиций, а средством производства. Деньги были нужны ему не для того, чтобы делать новые деньги, и не для того, чтобы играть в большие кремлевские игры, хотя и в них Олень, не святой, еще как играл. Деньги были нужны ему для претворения в жизнь собственных иллюзий о возможности идеального управления, пока хотя бы в масштабах одного отдельно взятого «АлОла», а потом… Кто его знает, на что этот олигарх духа замахнулся бы потом?

Они встретились через двадцать пять лет после детства.

— Волчара! — с тем же мальчишеским присвистом воскликнул Олень, шарахнув его портфелем по голове. Даром что вокруг был не их сталинский двор, а внутренний дворик «Националя», а кожаный портфель стоил на много порядков дороже, чем привезенный из все той же Чехословакии пластиковый ранец с Микки-Маусом, которым Алешка лупил его по башке.

— Олень! Ни хрена себе! Вот так встреча! Ёкэлэмэнэ! Сколько про тебя слышал, хоть бы раз в голову пришло, что ты Алеша Оленев из сорок седьмой квартиры! Ты как меня узнал?!

— Тебя, Волчара, да не узнать! У тебя глаза все такие же!

— Какие — «такие же»?

— Волчьи!

Странно, что Олень его вообще узнал. Два года детской вражды-приятельства не гарантия, что можно узнать друг друга через четверть века. Чего-чего, а встретить Оленя на своем новом олигаршьем поприще он не ожидал. Слышал, конечно, о каком-то Алексее Оленеве. Но поперек дороги Волкову тот прежде не стоял, бизнес-интересы до поры до времени не пересекались (проигранный залоговый аукцион годом позже случился), и совпадение имен на размышления не навело — мало ли Оленевых на свете.

Изобразив радость и распив по случаю встречи бутылочку коллекционного «Бордо», разошлись восвояси. Но оба все поняли — уж слишком наигранной получилась радость встречи двух приятелей детства. Слишком многое осталось не прощенным — не успели вовремя додраться, не сломали носы, не разбили брови, не измолотили друг друга в кровь. Каждый раз в разгар детской, но от этого не менее жестокой битвы к ним в комнату снисходила Оленева мама: «Мальчики, кушать!» — или приходила его мама, и, не решаясь снять старенькие сапожки, чтобы не были видны много раз штопанные колготки, с порога богатой квартиры звала сына: «Пора домой!»

Теперь, каждый раз пожимая друг другу руку, животной интуицией, которая была предельно развита в обоих, чуяли фальшь этой не ко времени вспомянутой дружбы. И оба знали — рано или поздно Волк и Олень должны встретиться на тропе войны. И знали, что борьба им предстоит не на жизнь, а на смерть. Так дерутся не за пакеты акций, не за сферы влияния и не за старые воспоминания. Так, насмерть, дерутся только за женщину или за идею. Идею собственного превосходства.

Женщины, которую стоило бы столь яростно делить, в их жизни не нашлось. Но они дрались за ощущение себя в этом мире. Дрались, попутно сметая с поля собственной битвы роты и полки реальных бойцов этого невидимого фронта.

В Олене бесила вольность полета. Сам Волков всегда дотошно планировал любую свою операцию, будь то приватизация части госпакета топливного монополиста или охота за необходимой ему коллекционной фигуркой. И, пригнувшись к земле, на мягких лапах, крадучись, начинал свою охоту. Олень же не полз — летел, едва касаясь копытами земли.

И бесил, бесил, бесил!

Бесил всем — внешностью, харизматичностью, даром божьим. И тем, как завораживающе действовал на людей. Стоило любому, даже ненавидящему Оленя, пообщаться с ним минут тридцать, как недавний ненавистник был готов записываться в самые горячие Оленевы сторонники. Рай Оленя был добровольным, к которому тянулись другие. Его, Волчарин, рай был тем же самым раем, только силовым, который ненавидели даже силком осчастливленные.

Порой казалось, Лешка такой же обычный человек, как и он, Волков. И все у него как у людей — ходит, мается, идейки какие-то глупые непросчитанные кидает. А потом — как взлетит, как выбьет из-под копыт одну из своих сногсшибательных фантазий, переворачивающих и рынок, и представление о бизнесе, и представления о возможном и невозможном в этой стране. И даже врагам остается только развести руками: «Олень? Талантлив чудовищно!» Чудовищно! Талантлив! Гениален! А рядом с гениальностью любые способности кажутся минимальными.

Для того чтобы существовать на одной бизнес-поляне с Оленем, надо было просто признать: Олень — гений. Гений, и все тут! И принять этот факт как данность. Тогда мирное сосуществование могло бы сложиться. Но Волчара этого признавать не желал. Одно дело, когда самый гениальный из коллег возникает из ниоткуда и ты не знаешь его детских тайн и несовершенств, а он не знает твоих. Другое, когда в детстве пышная мамаша будущего гения, сердобольно жалея твою щуплость, то и дело подкладывала на твою тарелку куски пожирнее и ты уминал их с космической скоростью, стыдясь и собственного аппетита, и полной тарелки вечно ноющего, что он «не будет это есть», Лешки. И теперь до конца жизни ты не сможешь простить бывшему дворовому приятелю и своего давнего стыда, и его недостижимого превосходства, явленного то в заграничных солдатиках, которых не было и быть не могло у простого мальчика, то в вольности мысли, которой не было и быть не могло у простого министра-олигарха. Никогда.

В одну из бессонных ночей, когда головной компьютер никак не мог выключиться и позволить телу отдохнуть, он попытался просчитать, что же так его раздражает в Олене. Что доводит до белого каления, заставляя ненавидеть человека, с которым при ином раскладе жизненных карт могли бы быть если не друзьями, то хотя бы приятелями. И он понял — зависть. Зависть к человеку, упоенному собственным делом.

Сам он нефть не любил. Как не любил и управление, и политику, и все эти многослойные закулисные игры, которыми был вынужден заниматься в бесконечной жажде денег. И власти.