Спартак (Роман) - Фаст Говард Мелвин "Э.В.Каннингем". Страница 28

Затем кровавый песок перекопали и разровняли, для музыки и танца перед следующей парой.

VIII

Батиат поспешил на трибуну к своим клиентам, чтобы извиниться, объяснить почему, несмотря на столь хорошую плату, Еврей не смог в самом конце добить еще живую плоть, перерезать артерию на шее или руке, чтобы щедро брызнувшая алая кровь могла ознаменовать правильное окончание поединка; но Марий Брак, держащий в одной руке кубок с вином, махнул ему другой, чтобы он замолчал:

— Ни слова, ланиста, это было восхитительно, этого было достаточно.

— Но моя репутация.

— Дьявол забери твою репутацию, но постой, я скажу тебе кое-что. Приведите сюда Еврея. Никаких наказаний. Когда человек сражался хорошо, этого достаточно, не так ли? Приведите его сюда.

— Вот, действительно, — начал Люций.

— Конечно, не пытайся его умыть, пусть он придет таким, какой есть.

Пока Батиат шел выполнять поручение, Брак протянул руку, пытаясь, как часто пытается знаток и с той же тщетностью объяснить точную красоту и мастерство того, что они только что видели.

— Если кто-то увидит это хотя бы один раз из поединков ста пар, то повезет. Минута славы, лучше, чем целый час утомительного фехтования. Это знаменитая Avis jacienda ad mortem! Полет к смерти — и как лучше умереть гладиатору? Рассмотрим обстоятельства. Фракиец оценивает Еврея и знает, что тот побеждает по очкам.

— Но он пролил первую кровь, — возразил Люций.

— Это ничего не значит. Скорее всего, они никогда не сражались раньше. Это было испытание силы. Каждый из них прошел через серию пропусков, чтобы найти слабое место другого. Если бы они были равными соперниками, они бы фехтовали, что означало бы умение и выносливость; но когда они сцепились, Еврей разорвал захват и повредил руку Фракийца. Если бы это была правая рука а не левая, то все там бы и закончилось; но, вот как это было, Фракиец знал, что его побеждают, и он поставил все на выпад — выпад телом. Девять из десяти гладиаторов поставили бы блок и попытались заловить, да, и даже провели бы грязный удар, чтобы заблокировать его. Представляете ли вы, что значит парировать один из этих ножей со всем весом человеческого тела за ним? Почему я послал за Евреем? Я покажу тебе!

Пока он говорил, появился Еврей, все еще голый, пахнущий кровью и потом, дикая, ужасная картина человека, стоящего перед ними со склоненной головой, его мускулы все еще дрожали.

— Наклониться! — приказал ему Брак.

Еврей не двигался.

— Наклонись! — заорал Батиат.

Два тренера, бывшие с ним, силой заставили Еврея стать на колени перед Римлянами, и Брак, указывая на его спину, торжествующе воскликнул:

— Видите там, вот там, а не там, где отметины от кнута. Смотрите, где порезана кожа, как если бы его поцарапали женской шпилькой. Нож Фракийца коснулся его, когда он нырнул под выпад и бросился вперед. Avis jacienda ad mortem! Позволь ему жить, ланиста, — сказал Брак Батиату. — Больше никаких кнутов. Пусть он живет, и пусть он принесет тебе благосклонность фортуны. Я сам позабочусь о его репутации. Пью за тебя, гладиатор! — провозгласил Брак.

Но Еврей стоял, опустив голову.

— Камни будут плакать, — сказал чернокожий, — и пески, по которым мы ходим скулить и выть от боли, но мы не плачем.

— Мы — гладиаторы, — ответил Спартак.

— У тебя каменное сердце?

— Я раб. Я полагаю, что раб должен иметь каменное сердце или вовсе не иметь сердца. У тебя есть приятные воспоминания, но я коруу, и у меня нет никаких приятных воспоминаний.

— Поэтому ты можешь смотреть на это спокойно?

— Беспокойство мне не поможет, — глухо ответил Спартак.

— Я тебя не знаю, Спартак. Ты белый, а я черный. Мы разные. В моей стране, когда сердце человека наполняется печалью, он плачет. Но у вас Фракийцев, слезы высохли. Посмотри на меня. Что ты видишь?

— Я вижу, что человек плачет, — сказал Спартак.

— И из-за этого я стал слабее? Скажу тебе, Спартак, я не буду сражаться с тобой. Пусть они будут прокляты, прокляты и навечно прокляты! Я не буду сражаться с тобой, говорю я тебе.

— Если мы не будем драться, мы оба умрем, — спокойно ответил Спартак.

— Тогда убей меня, друг мой, я устал жить, мне больно жить.

— Тихо там! — Солдаты застучали в стену каморки, но черный повернулся и загрохотал своими огромными кулаками по стене, так, что она затряслась. Затем он внезапно остановился, сел на скамью и спрятал лицо в ладонях. Спартак подошел к нему, поднял его голову и нежно вытер бисеринку пота со лба.

— Гладиатор, не бойся гладиаторов.

— Спартак, почему человек родится? — прошептал он будто в агонии.

— Жить.

— Это весь ответ?

— Единственный ответ.

— Я не понимаю твоего ответа, Фракиец.

— Почему… почему, друг мой? — почти умоляюще спросил Спартак. — Ребенок знает ответ, как только он выйдет из чрева. Это такой простой ответ.

— Для меня это не ответ, — сказал чернокожий, — и мое сердце разрывается из-за тех, кто любил меня.

— И другие будут любить тебя.

— Нет, сказал чернокожий, — больше нет.

В последующие годы, Гай не будет отчетливо помнить две утренних пары в Капуе. В его жизни было немало острых ощущений; ощущения были куплены и оплачены, и Спартак было лишь Фракийским именем. Римляне произносили все Фракийские имена таким образом: Ганникус, Спартакус, Мениус, Флоракус, Ликус. Гай мог бы сказать, вспоминая эту историю, что Еврей тоже был Фракийцем, из-за растущих познаний об арене и наркотической зависимости от арены целого народа, термин Фракиец приобрел двойное значение. С одной стороны, Фракийцами называли любой народ из сотен племен, которые жили в южной части Балканского Полуострова, но Римляне, использовали этот термин еще более свободно, чтобы определить любой варварский народ к востоку от Балкан через степи к Черному морю. Те, кто жил рядом с Македонией говорили по-Греческий, но Греческий был отнюдь не языком всех, названных Фракийцами — даже изогнутый нож был отнюдь не общим оружием всех этих племен.

С другой стороны, в спортивном языке города Рима и в общем жаргоне арены, Фракийцем был тот, кто сражался с сикой. Таким образом, Еврей не был Фракийцем, Гай не знал и его не заботило, что он выходец из партии Зелотов, диких, упрямых крестьян с холмов Иудеи, которые несли знамя непрестанного бунта и ненависти к угнетателю с давних времен Маккавеев и первой освободительной войны. Гай мало что знал об Иудее и это его нисколько не заботило; Еврей был обрезанным Фракийцем. Он видел, как пара сражалась, а вторая пара будет следующей. Вторая пара была более необычной, но в своих воспоминаниях о том, что случилось с чернокожим, он забыл противника чернокожего человека. Однако он хорошо помнил, их выход на арену, двое выходят из своей клетки и из тени в яркий, словно кровоточащий солнечный свет и на пятнистый желтый песок. Птицы вылетели — кровавые птицы, avis sanguinaria, изящные маленькие птички пятнисто — желтого цвета, которые так жадно кружились над окровавленным песком, клевали его, наполняя им свои глотки. Они были желтыми, как песок, и, когда они взлетели, это было похоже на то, как будто в воздух вздымались капли песка. Затем двое мужчин остановились в назначенном месте. Здесь воздали дань уважения тем, кто приобрел твою плоть и кровь; здесь момент, когда жизнь бесполезна, когда достоинство и стыд изменяют смысл жизни. Вот к чему мы пришли; владычица мира развлекается кровью.

Гай вспомнил, как маленький Фракиец смотрел на чернокожего Африканского великана, это была гравюра на освещенном солнцем фоне желтого песка, на неокрашенных деревянных досках амфитеатра; но он не вспомнил бы, что сказал Брак. Эти слова были мелкими и несущественными, и их смыла река времени. Мелкие капризы таких людей никогда не имеют причин; только кажется что есть причина; даже Спартак был не причиной, а результатом того, что было нормальным для Гая. И каприз, который побудил Брака запланировать эту микрокосмическую вакханалию смерти и страдания для развлечения его пустоголового, бесполезного компаньона, не казался капризом Гаю, а скорее был очень оригинален и возбуждал.