Пастырь Добрый - Фомин Сергей Владимирович. Страница 75

   — Что вы делали?

   Он так закричал на меня, что я оробел. Чего они хотят от меня?

   — Ничего я не делал, — сказал я, чуть не плача. — Я лежал.

   — Ну и лежите! — услышал я.

   Но сказал он это с таким раздражением, что другой приятный доктор вмешался.

   — Вам не нужен никакой санаторий. У вас НИЧЕГО НЕТ. Есть следы старого процесса. Но это все давно зарубцевалось. А вот что вы страшно истощены, — это верно. Что вам сейчас нужно это — хорошее питание, отдых, покой. Вы говорите, что в вас принимает участие Семашко. Так вот пусть он возьмет вас к себе в здравницу. Это здесь в Николо–Воробьинском переулке. Кормят там прекрасно. Состав отдыхающих исключительный. Через два месяца вы себя не узнаете. Вы будете совершенно здоровы.

   Так и сделали мои друзья. И через несколько дней я уже был в Николо–Воробьинском переулке.

   Врач в диспансере сказал правду. Общество здесь было исключительно интересное. Очень много первоклассных музыкантов: Барабейчик  [135], Добровейн  [136], Шор  [137], Цейтлин  [138], Матковский  [139]. Отдыхал здесь при мне Михаил Александрович Чехов  [140]. Были и другие артисты Художественного театра. Были артисты Большого и Малого театров. Каждый вечер я слышал серьезную музыку в прекрасном исполнении. Раз в неделю устраивался концерт для всех отдыхающих. О питании нечего и говорить.

   И все же я едва дотянул и один месяц. Мне хотелось на Маросейку, в церковь, к Батюшке. Мне хотелось молиться. Быть в святой и единственно ценной для меня атмосфере. И я выписался.

   Когда один раз я рассказывал о моей болезни и о всем, что со мною было, одной женщине с большим духовным опытом, она, слушая меня внимательно, при описании моей необыкновенной безмолвной исповеди, прервала меня.

   — Отец Алексей оттого покидал вас, что он уходил молиться перед святым престолом. Он возвращался и его духовный восторг рос, потому что каждый раз он видел в вас все те изменения, которые вам самому были неощутимы и незримы. ОН ВЫМОЛИЛ ВАМ ИСЦЕЛЕНИЕ. 1961. Москва. 24 июня.

   Рождество св. Пророка и Предтечи Крестителя Иоанна.

   Из всех Господних праздников на Маросейке ни один не справлялся с таким торжеством, как праздник Светлого Христова Воскресения. Если случайный человек попадал когда–нибудь к светлой заутрени на Маросейку, то он уже после всегда стремился в эту святую ночь в наш маленький храм. Что же говорить про нас, братьев и сестер, Батюшкиных духовных детей. Для нас Пасхана Маросейке была действительно «праздник из праздников», праздник величайшего духовного торжества и ликования.

   Я вспоминаю сейчас Пасху на Маросейке, первую после моего возвращения из Сибири. Боже, что только со мной было. Такое это было торжество, веселие и радость. Я всю Светлую неделю жил только в храме. Приходил сюда каждый день утром и вечером. Приходил чуть не бегом, а уходить всегда так не хотелось. Как говорил отец Сергий: «Вас теперь из храма не выгонишь».

   Служба моя не мешала отдавать храму все время. Служил я в ЛИТОНаркомпроса. Обязательных часов у меня не было. Нужно было только зайти на час, по своему усмотрению, поговорить, узнать новости, иногда съездить в район. Я был заведующий отделом связи. Меня моя работа не интересовала никак, а за пасхальные дни я совсем о ней не вспоминал. И вот, после обедни в воскресенье на Фоминой неделе, я, идя домой, сообразил:

   — А ведь завтра в понедельник в ЛИТО назначен мой доклад. Вот так история! Я ведь не принимался за него. Импровизировать я никогда не умел. Мне нужно было, чтобы все было написано. Будет скандал! Надо было скорей садиться и писать. Но голова моя была занята другим. Мысли за прошедшую неделю так далеко отошли от всего связанного со службой, что дело мое не ладилось. К пяти часам я увидел, что у меня не написано ничего. И тут я подумал: «Пойду лучше в церковь на Маросейку, к Батюшке. Возьму его благословение. Может быть он мне что–нибудь скажет, что прояснит мою голову. Но другой голос, голос «благоразумия» стал сейчас же останавливать меня. — С Маросейки ты придешь часов в десять. Тогда тебе придется над докладом сидеть всю ночь, и какой же ты будешь завтра.

   И все–таки я пошел на Маросейку.

   К моему огорчению служил не Батюшка, а отец Сергий. Идти домой? Но я никогда бы себе не позволил уйти от церковной службы, а потом я надеялся, может быть Батюшка придет на беседу, какие по воскресеньям он проводил иногда с народом. Напрасно я надеялся. Службы кончились. Я с огорчением встал чуть ли не последним, и в очереди, за народом медленно подвигался ко кресту. Я шел углубленный в свои мысли, что вот не послушался, не остался, а теперь и время ушло и Батюшка меня не утешил.

   И тут я увидел. Из боковой двери алтаря вышел и быстрыми шагами направляется к нам САМ БАТЮШКА. Он отстранил отца Сергия и встал на его место как раз, когда я подходил к кресту. Видно было, что он пришел очень поспешно. Грудь его тяжело поднималась и опускалась. Он наклонился ко мне и прерывисто зашептал: Ты прости меня. Я никак не мог раньше придти. У меня сидел епископ (он назвал его имя). — «Понимаешь, мне никак нельзя было его оставить. А я так рвался к тебе…

   И совсем тебе не надо сидеть всю ночь. Придешь домой, ложись спать. Все будет хорошо. Только воздохни от всей души к Господу, вместе с апостолом Фомой: «Господь мой и Бог мой». 

   А ведь я даже не успел Батюшке что–нибудь сказать.

   Молча я поцеловал благословившую меня руку и пошел из церкви. И вот на меня, всегда такого нервного (Батюшка так и говорил мне: «Ты очень нервный».), безпокойного, всегда от всего волнующегося, нашло такое необычное спокойствие, какого я, кажется, не испытывал никогда. Когда я шел домой, я уже не думал о докладе, а дома очень скоро, как мне сказал Батюшка, лег спать.

   Утром так же спокойно, хотя у меня ни в кармане, ни в портфеле ничего не было, пошел в Гнездниковский, где в двухэтажном особняке помещалось нашеЛИТО. Поднялся на второй этаж и вошел в комнату секретаря. Секретарь наш, Гольдебаев  [141], старый писатель, сотрудник еще горьковских сборников «Знание», при виде меня стал неловко вылезать из–за стола, и поспешно пошел мне навстречу.

   — Александр Александрович, — сказал он, — будем просить у вас прощения. Мы тут посвоевольничали и без вашего согласия перенесли ваш доклад на будущую неделю. Дело в том, что Озаровская  [142] завтра уезжает в Ленинград и боится, что она там задержится, а она хотела бы до отъезда провести свой доклад. Вот она и просила об этой перестановке. Так вот, милый, если вы не возражаете…

   Я не возражал. 1961 г. Москва. 1–го сентября.

   Святого Симеона Столпника.

   С любовью вспоминаю я ту пору, когда я «новоначальный» начинал на Маросейке, под духовным руководством Батюшки отца Алексея путь своего спасения. После первой же моей исповеди у отца Алексея он, благословляя меня, вручил мне книжечку епископа Феофана  [143] «Что нужно знать покаявшемуся и вступившему на путь спасения»  [144]. С этих пор чтение книг епископа Феофана сделалось моим обязательным занятием. Епископ Игнатий Брянчанинов  [145] и епископ Феофан Затворник, эти два русских подвижника, стали для меня и образцами, и учителями. Все сердце мое потянулось к тому монашескому пути, по которому шествовали они, содевая свое спасение.