Наёмный самоубийца, или Суд над победителем (СИ) - Логинов Геннадий. Страница 40

— Ну, допустим, — удивляясь своеобразной логике сна, кивнул Фокус-покус. — А что стоит на кону? Я имею в виду — помимо, собственно, выживания?

— Это уже смотря кто победит, — без тени иронии ответил Чезаре. — Каждая отнятая в игре жизнь — продлевает мою собственную. Если партия будет за мной — обрету вечное бессмертие и больше не стану тратить время на утомляющие хлопоты. Поверь, я долго к этому готовился и просто так не уступлю. В то же самое время каждая отнятая в игре жизнь — сокращает твою собственную. Если партия будет за тобой — ты не только вернёшь её, но и сам определишь, как долго будешь жить ты и те, кто тебе особенно дорог. Хотя это само по себе не защитит ни тебя, ни их от всё ещё возможной насильственной смерти, несчастного случая или болезни.

— Неравноценный обмен, — с укоризной констатировал спящий.

— Что поделать, — пожал плечами владелец цирка. — Условия пари зависят от количества уже сыгранных партий, и это придумано не мной. Впрочем, не будем тянуть кота за хвост.

— Погоди-погоди! А почему, собственно, я? Что, мало других игроков? И почему на доске стоят именно эти фигуры? — притормозил его клоун.

— Если вкратце, то игрока выбираю не я: это должен быть кто-то, имеющий на меня зуб, не боящийся выступить против меня в поединке и умеющий в какой-то мере играть в шахматы. Чем выше его уровень как игрока и чем выше его неприязнь ко мне — тем выше вероятность, что моим противником выступит именно он. А что до фигур — королём всегда является сам играющий, а остальные имеют значимость тяжёлой фигуры, лёгкой фигуры или пешки в зависимости от того, насколько они близки для игрока. Если у человека вообще нет ни друзей, ни приятелей, то это будет кто-то из тех, с кем он просто был знаком и не считал на момент партии своим врагом, — пояснил Чезаре. — К слову, если один из нас проснётся до того, как успеет сделать ход, то сходил он или нет — часть песка в часах обязательно пропадёт, поэтому ходы лучше не затягивать. Аналогично, если начать поступать грязно — к примеру, привлечь кого-нибудь, чтобы тот разбудил другого игрока, или убить кого-нибудь, чтобы его фигура тоже исчезла с доски, словом, умышленно мешать сопернику неигровыми способами — это будет означать моментальное поражение. На случайности это не распространяется, но в случае гибели короля вне игры это не будет считаться победой в партии. Более того, если смерть короля вне игры произойдёт по твоей вине, — это тоже, как и любое жульничество, будет равносильно твоему поражению.

Не желая более тратить время на разговоры, он поднял одну из своих пешек и перенёс её на две клетки вперёд. Не оригинальничая, его невысокий соперник также передвинул свою пешку. Игра началась.

Очнувшись в объятиях жены, клоун глубоко вздохнул. И приснится же такое! В самом деле, каким бы выдающимся талантом иллюзиониста не обладал Чезаре — не мог же он залезть к нему в сон и предложить сыграть в шахматы на долгую жизнь и бессмертие, с риском для окружающих. Пожалуй, это сознание выкинуло один из тех фокусов, которые происходят, когда разум начинает тасовать колоду образов, которые скопились за день. Шахматы, мистика, Чезаре, горбун, Марселина — всё смешалось в кучу.

Не придав всему этому особого значения, Фокус-покус с неохотой поднялся, начав готовиться к новому трудовому дню. Как и ожидалось, всё прошло как обычно: не то чтобы особенно хорошо, но и не особенно плохо. Чезаре, время от времени появлявшийся в поле зрения, тоже ничем не выдавал повода подозревать недоброе. Во всяком случае — не давал повода сверх обычного.

Обвиняя себя, разумного, казалось бы, человека, что так легко позволил себе пойти на поводу у чувств, а не логики, допустив возможность невозможного, Фокус-покус лёг спать даже чуть раньше обычного. Но и в этот раз странный сон повторился, начавшись сразу же с того места, на котором прервался. Обменявшись предсказуемыми ходами, которые, традиционно, направлены в начале игры на захват центровых клеток и удержание преимущества в контроле над доской, игроки не обмолвились и парой слов.

Клоун проснулся, и, хотя сон в этот раз показался ему совсем коротким, — оказалось, что прошло уже немало времени. Текущее положение фигур действительно не приходило на ум, хотя предположить его на ранних ходах было делом несложным. Само по себе явление повторяющихся снов не было чем-либо особенным: нечто подобное бывало и ранее. Разве что только не с таким замысловатым и странным содержанием.

Тем не менее Фокус-покус увлёкся и, напросившись к близнецам по завершении рабочего дня, уселся в стороне, изучая их богатую подборку литературы по шахматной тактике и стратегии. Трудясь над ремонтом механической лапки одной из уточек, те даже бросали в его сторону задумчивые взгляды, не понимая причин столь резкого и глубокого интереса.

Дни шли, а сон повторялся снова и снова, сохраняя положение фигур на доске, которое игрок забывал каждое утро, но вспоминал, едва лишь ему стоило заснуть. Что, опять же, можно было списать на особенности памяти и восприятия.

Фокус-покус уже и сам начинал сомневаться в справедливости своей теории, но чувство самолюбия не позволяло ему признать очевидное, и он продолжал настаивать на ней до тех пор, пока это было возможно. При этом он счёл лучшим не ставить в известность никого из окружающих и, прежде всего, жену в особенности своих повторяющихся снов. Но люди вокруг вскоре сами начали ощущать, что тот что-то недоговаривает и ведёт себя странно.

И, наконец, наступил тот день (или, вернее, наступила та ночь), когда момент, оттягиваемый до последнего, стал неизбежен. Проснувшись после первой взятой пешки, шахматист весь день ходил словно на иголках. Перед глазами всё словно бы затянуло пеленой, мысли были не здесь, и, едва не провалив фокус, чего с ним ещё никогда не случалось на публике, он успокоился лишь тогда, когда день подошёл к концу.

С души словно бы свалился камень. И в тот самый миг, когда Фокус-покус уверовал в то, что все эти сны про шахматную партию не более чем вздор и игра бессознательного, ещё не успевшие задремать циркачи были подняты по тревоге: это один из жонглёров, которому что-то не спалось, умудрился погибнуть самым нелепым образом, уронив на себя ножи, которыми мог жонглировать хоть с завязанными глазами. Бедняге пытались помочь, закрывая кровь, но тот лишь прохрипел что-то невразумительное про серые тени, прежде чем испустил дух. Закрыв жонглёру глаза и дождавшись прихода полиции, клоун сначала дал показания, принципиально не отличавшиеся от свидетельства остальных; как мог, попытался успокоить товарищей и сделать всё, что возможно в подобной ситуации.

Ложиться спать и настраиваться на работу, в свете случившегося, было тяжело как физически, так и морально. Но такой циничный ублюдок, как Чезаре, не стал бы отменять рабочий день и нести убытки из-за несчастного случая с одним из артистов, а усталость брала своё.

Разумеется, всё это, при очень сильном желании, ещё можно было списать на некое трагическое совпадение. Но вскоре они посыпались одно за одним, и фокусник встал перед фактом, что это уже была не игра.

Полиция не могла оставить череду несчастных случаев, происходивших одно за другим, без внимания, закономерно уследив здесь связь. Но, несмотря на это, формальных причин предъявлять кому-либо обвинения или даже сказать об умышленных убийствах она пока ещё не могла.

На нервах были все: труппа была запугана, многие боялись выступать, жонглёры роняли булавы, акробаты получали травмы, фокусники проваливали трюки, а многих так вообще освистали. Всё это, разумеется, с одной стороны, не могло играть на руку престижу и репутации цирка, но, с другой, гармонично дополняло репутацию жуткого места, где чаще других происходят необъяснимые мистические явления. По этой причине охочие до сенсаций и вымыслов журналисты, оккультисты и прочие любознательные личности были тут как тут, слетаясь, словно мухи на свежее дерьмо.

Но даже на фоне всеобщего хаоса Фокус-покус держался особенно странно, привлекая к своей персоне излишнее внимание. Каким-то образом окружающие начинали догадываться, что он знает о происходящем больше, чем показывает, но не могли ничего из него вытянуть. Чезаре же вёл себя так, словно бы за последнее время не происходило ровным счётом ничего необычного, что настораживало ещё больше.