Наёмный самоубийца, или Суд над победителем (СИ) - Логинов Геннадий. Страница 43

На дощатой стене висела фотография Эрнеста Хемингуэя — бородатого и в свитере. Оборотень не вполне понимал, что это за Хемингуэй такой и где он водится, что за зверь этот свитер, но время от времени, стоило ему бросить взгляд на какой-либо предмет, из глубины сознания тотчас же выскакивали слова и мысли о том, как правильно этим нужно воспользоваться.

Вообще волчий язык был вещью достаточно сложной, как и волчье общество в целом. И в них прослеживались определённые параллели с человеческими, что давало некий базис, позволяющий ускорить обучение.

Волчий язык имел широчайший спектр нюансов и оттенков, будучи столь же богатым в разнообразии диапазона, тембра и интонаций, как, например, языки людей и летучих мышей. Визг, рычание, вой, скулёж, тявканье, ворчание, лай и прочие издаваемые волком звуки служили инструментами для передачи очень сложных сообщений. К примеру, волк мог сообщить своим сородичам о местонахождении конкретно взятого животного в конкретно взятом месте. Способный учуять другое существо даже за несколько километров, волк по-разному сообщал о встрече человека, лося или кого-нибудь другого. Услышав сообщение от одного волка, — другой передавал его по цепочке, начав завывание с предельно низких нот и заканчивая его на предельно высоких.

Пение волчьего хора по сути являлось целым искусством, которому обучались на протяжении целой жизни. Оно имело немало нюансов и вместе с тем преследовало сразу несколько целей. Пение начиналось с протяжного воя вожака, заканчивавшего свой пролог на предельно высокой ноте. Дальше, в соответствии с иерархическим принципом, к пению постепенно подключались и остальные. При этом голоса вожака, матёрого волка, молодняка, самок и детёнышей разительно отличались. Участие в хоровом пении не только способствовало сплочению стаи, позволяя всем, включая недавно прибившихся одиночек, ощутить себя частью чего-то единого и большого, но являлось способом общения и поддержания отношений между разными стаями, обитавшими в одном лесу, а также помогало обнаружить раненых и отбившихся товарищей или пригласить в стаю тех, у кого ещё не было своей. И групповое пение, как правило, оканчивалось визгливым лаем, означавшим конец сообщения. А что до луны — она просто являлась показателем заранее оговоренного часа для обмена сведениями, творческого самовыражения и укрепления племенного единения.

Порой среди людей, проводивших большую часть жизни бок о бок с волками, встречались и такие, кто умел понимать и расшифровывать смысл волчьих посланий, но такие люди были редкостью, и из них получались самые лучшие охотники на волков.

Как правило, стая, не считая маленьких волчат (которые рождались в огромном количестве, но, несмотря на внимательную заботу со стороны всех членов стаи, в массе вскоре же и погибали, не доживая до полового созревания), насчитывала не более двенадцати взрослых особей. Это, в первую очередь, была лидирующая пара (состоящая из доминирующего самца и доминирующей самки, руководивших всей жизнью стаи), после которой уже шли их взрослые родственники, матёрые пары, волки и волчицы, не имеющие пар, пришлые и молодняк, перенимающий опыт у старших.

Гон у волков случался лишь раз в году, и вне течки самка не допускала самца до сношений, однако подготовка к такому значимому событию велась заблаговременно. Волки и волчицы, уже имеющие пары, ревностно оберегали свою вторую половинку от интереса посторонних. Те же, кто не имел пары, могли устраивать настоящую грызню, порой завершавшуюся смертельным исходом. Но, на самом деле, так бывало далеко не всегда. Инстинкт толкал волков искать пару вне стаи, где они родились и выросли, поэтому звери одного помёта, как правило, не спаривались между собой.

Моногамные по натуре, волк и волчица, уже образовавшие пару, продолжали жить как пара на протяжении всей жизни, если только один из них не погибал. Образуя пару, они ухаживали друг за другом, держались вместе, лизались и тёрлись. Самец оставлял свою пометку поверх пометок своей самки, тем самым давая понять всем и каждому, что они — муж и жена. Для выведения детей, которые воспитывались всей стаей как свои, волки иногда занимали пещеры, чужие берлоги или кустарники, но к малым волчатам приближались обычно самки — самцы не лезли в логово.

Обладающие развитым стратегическим и тактическим мышлением, способные строить далеко идущие планы, координировать совместные действия и моментально реагировать на изменившиеся обстоятельства, руководя действиями по ходу дела, волки умели организовывать грандиозные засады. Случалось так, что часть волков оставалась в укрытии, в то время как остальные загоняли добычу в их сторону. Командой к началу атаки всегда служил низкий рёв вожака…

…За окном прозвучал раскат грома, и вскоре ливень не заставил себя ждать. То и дело косясь на фотографию Хемингуэя, оборотень доел остатки «Говядины тушёной» с большого охотничьего ножа, имевшего рукоятку из оленьего рога, после чего облизал банку. Он хотел уже было взяться за новую, но внезапно остановился, увидев лежавшую в стороне стопку пластинок. Оставив нож на столе, незваный гость подошёл поближе и взял одну из пластинок в руки. «Вольфганг Амадей Моцарт. Избранное» гласила надпись на пластинке с изображением человека с необычно уложенной шерстью на голове.

Оборотень не знал, зачем нужны пластинки и с чем их едят, но, повинуясь новому инстинкту, подавил возникшее было желание укусить пластинку за край. Ему почему-то понравилось имя Вольфганг. Конечно же, у него было своё, но он не знал, сумеет ли воспроизвести его человеческим голосом, раз уж по запаху оно теперь не читалось.

Ну, решено, пусть он будет Вольфганг. Не особенно понимая, что делает и зачем, оборотень подошёл к старинному патефону и, установив на него пластинку, покрутил ручку. Спустя некоторое время медная труба исторгла звуки, которые были непривычны для слуха того, кто, казалось бы, знал крик каждой птицы или зверя в родном лесу.

Тем не менее, это было необычно, красиво и интересно, поэтому оборотень застыл, завороженный, и стоял, потеряв счёт минутам. Неожиданный возглас заставил его резко отшатнуться и начать оборачиваться по сторонам в поисках незаметно подкравшегося человека. Но вскоре стало понятно, что голос самым непостижимым образом доносился из медной трубы. Иногда в лесу можно было услышать человеческую речь — люди приходили, разводили костры, разбивали палатки, охотились и переговаривались между собой. Но эти звуки отличалось от всего того, что приходилось слышать раньше.

«Немецкий», — подумал Вольфганг, не до конца понимая, что означает это слово. Тем временем певец взял высокую ноту так, словно бы подавал знак своей стае. Недолго думая, оборотень поддержал его, попытавшись протяжно завыть, но с новым горлом это получилось у него не очень хорошо. Впрочем, певец никак на это не отреагировал.

Постепенно поняв, что его самым наглым образом игнорируют, и привыкнув к необычным звукам, незваный гость принялся бродить по комнате и, присев на край тахты, обнаружил на ней среди прочего несколько книг. Взяв первую из них и повертев в руках так и сяк, он открыл её на произвольном месте и принялся читать, уже не удивляясь тому, что и как именно он делает. В книге описывалась история об одном несчастном одиноком волке, по всей видимости отбившемся от своей стаи и по несчастливой случайности набредшем на людей. В общем и в целом история начиналась довольно неплохо и, пока описанный в книге волк съедал старуху с её внучкой, всё ещё было хорошо, но жуткий финал с появлением охотников, резко смазывавший всё благоприятное впечатление от вступления и развития, совершенно не понравился читателю. Хотя, с другой стороны, притча содержала в себе глубокую мораль, уча тому, что с людьми не стоит связываться даже и в том случае, если волку наивно кажется, что людоедство не будет иметь последствий.

Сочтя для себя подобную трактовку приемлемым оправданием существования данной повести, Вольфганг продолжил чтение дальше. Следующая история понравилась ему значительно больше: в ней неразумный и молодой человеческий отпрыск поднимал всю человеческую стаю на тревогу до тех пор, пока на его скулёж не перестали обращать какое-либо внимание, после чего крикуна, с целым стадом овец впридачу, сожрали волки. И несмотря на то, что у подобной развязки неизбежно должны были иметься печальные последствия для волков, рассказ, во всяком случае, заканчивался на позитивной ноте.