Под горой Метелихой (Роман) - Нечаев Евгений Павлович. Страница 26

— Сеять, должно, собираются. Чего еще там?

— Может, и сеять, а кое-кто и литовочки точит, пулеметы смазывает. Про такое не жди, не пропишут. Тут надо самим ухо держать по ветру.

Андрон еще раз снизу доверху прощупал соседа хмурым, ничего доброго не сулящим взглядом. Денис заморгал.

— А ежели я знаю, кто сказал тебе это? — медленно и не в полный голос проговорил наконец Андрон. — Ежели это и есть тот самый, што коня увел у Нефеда? — И выпятил лохматую бороду. — Што ты на это ответишь? А?

Денис перестал моргать, зрачки у него из узеньких сделались по горошине.

— Ладно, иди себе с богом, — прогудел Андрон, — к учителю я не побегу. А тебе скажу одначе: дорожка у меня своя. Была своя и будет своя. Куда меня вынесет — не твоя печаль. И вот еще што: накажи Пашане — возвернули бы лошадь Нефеду.

Повернулся Андрон, прикрыл на засов калитку, добавил, уже от крыльца:

— И еще скажи — не удумали бы со мной шутковать. Так и скажи.

У Дениса рубаха прилипла к лопаткам. Пришел, он домой как пьяный. Филька с полатей голову свесил:

— Сделано, дядя Денис. Все как по маслу. Ночью сведем куда надо. И учитель как раз туда собирается завтра: плотников нанимать на лето. В точку всё будет, в плепорцию! К Нефеду Дарья зайдет…

Нефед сидел в это время в сельсовете, опустив руки тупо смотрел под ноги. Артюха пощелкивал косточками на счетах. Роман Васильевич ждал учителя, — со школой надо дело решать: загодя просить кирпича, железа на крышу, гвоздей. С утра думал в волость уехать, а тут у Нефеда беда. Делать надо чего-то.

— В милицию я звонил, — угадывая мысли Романа, начал Артюха, — указал приметы коня, тут уж порядки известны. Высказал принципиальные соображения, на кого подозрение имеем. За ночь далеко не угонят, а может, и вовсе где-нибудь в соседней деревне лошадь спрятана. Большая Гора, Тозлар… Найдем, Нефед Аверьянович! — обернулся Артюха к Нефеду. — Это ты правильно сделал, что сразу местную власть поставил в известность. Все теперь на ногах! — И снова заговорил с Романом: — Так когда вы, товарищ председатель, плотников подряжать собираетесь? Николай- то Иванович сказывал, будто уж есть у него кое-кто на примете. В Кизган-Таш, к Хурматке к этому, ехать думает завтра. А что? Татары, они по плотницкой части нашим не уступают. Вот и поезжайте вдвоем, а я уж и подводу для этого нарядил. По морозцу за час доедете.

У Николая Ивановича были свои неотложные заботы: кооперация и изба-читальня. Пятистенник Кузьмы пустовал; вот и предложил учитель в одной половине Маргариту Васильевну устроить, вторую — сдать в аренду кооператорам. Заведующего дают и бухгалтера, за пайщиками дело не станет.

Больше всего доставляла хлопот Маргарита Васильевна, Ничего у нее толком не выходило. Книги любила, все разложила по полочкам. Знала, где какую взять, а с народом не умела разговаривать. Парни придут, помнутся с ноги на ногу, посмотрят журнал с картинками— «Лапоть» или «Смехач», — и всё. Сидит библиотекарша, в книжку уткнется, головы не поднимет. Сколько раз уж и Верочка говорила ей: «Иди сама с книжками по домам, это не город!» Робеет.

На листочке клетчатой бумаги Маргарита Васильевна написала крупными ученическими буквами: «Обмен книг с 12 часов дня до 8 вечера. Выходной день — пятница», завела две подшивки для «Правды» и «Крестьянской газеты». Парни вырывали украдкой страницы на курево, и часто Николай Иванович заставал избача в слезах. Не завязывалась у нее дружба и с девушками, — не о чем было ей говорить с ними. Накупила себе ниток, с утра дотемна кружева вяжет.

— Ну и невеста будет у нас богатая! — пошутил как-то раз Николай Иванович, заглянув на минутку в дом, где снимала комнату Маргарита Васильевна, и рассматривая разноцветные коврики над кроватью и салфеточки под цветочными банками. — Вот, оказывается, где золотые-то руки!

Маргарита Васильевна вспыхнула.

— А что? Есть ведь, конечно, удалой добрый молодец! — добавил в том же духе учитель. — Рассказала бы, что ли? Сюда его и затребуем. Кто он — врач, может быть, или учитель?

— Никого у меня нет, — тихо сказала Маргарита Васильевна.

— А родные?

— И родных тоже нет.

Николай Иванович не вдруг нашелся, с чего бы продолжить начатый разговор. Его продолжила сама Маргарита Васильевна.

— Я знаю, вы недовольны моей работой, — говорила она, поднимая на учителя задумчивый взгляд, — и это правильно. Вот смотрю на вас и завидую: всё у вас получается как надо. И крестьяне вас понимают. А я ничего не знаю и не умею. Как в лесу, — и отвела взгляд в сторону, будто там видела своего собеседника.

Тоска и какая-то обреченность слышались в каждом слове девушки, а лицо и глаза ее оставались неподвижными. Николай Иванович безошибочно понял, что эти самые фразы произносятся ею уже не в первый раз.

— Меня воспитала бабушка, в детстве я много читала, училась музыке, думала — буду артисткой, — продолжала Маргарита Васильевна, не меняя тона. — Это потом уже, в Бельске. А до этого мы жили в Уфе. Отец имел небольшой обувной магазин и сапожную мастерскую. Когда мне было пятнадцать лет, он умер, а тут пришла революция. Мы перебрались в Бельск. Вскоре и бабушка умерла, мама вышла вторично замуж за какого-то спекулянта. В доме начались кутежи. Отчима и мать посадили. Пришлось мне искать работу. Кое-как устроилась в детскую библиотеку. Через год сократили: происхождение непролетарское. А потом вдруг вызывают в городской комитет комсомола, говорят, что есть работа. А я никогда и не была в комсомоле. Вот я и приехала, — жить-то ведь надо.

Маргарита Васильевна замолчала на минуту, повернулась к учителю и как-то робко, просительно улыбнулась.

Николай Иванович ни о чем больше не спрашивал, а она снова уставилась в одну точку и говорила как бы уже про себя:

— И вот Каменный Брод. Что же здесь? «Петька, глянь… гы-ы. Стриженая. Гы…» Вот чем меня встретили здесь. А на обложках книг мне преподносят похабные надписи… Страшно мне, а деваться некуда.

Николай Иванович подсел рядом на кончик скамейки, положил свою руку на плечо девушки:

— Дорогая моя! И мне нелегко. Не думай, что всё просто дается. Ты права — в деревне жить трудно. Нас пока еще мало. Но вытянем, теперь-то уж легче стало. Вытянем, Маргарита Васильевна!

Николай Иванович поднялся, сознавая, что своими словами он конечно, не убедил Маргариту Васильевну. Но лучшего он не придумал, — просто не смог собраться с мыслями от того, что услышал. Большой и широкоплечий, он легко приподнял за локти Маргариту Васильевну со стула, на котором она сидела, поставил ее перед собой, потрепал за льняной вихор, как Валерку, сказав весело:

— Вот уж не думал, что у тебя такие заупокойные настроения. И это в двадцать-то лет!

— Почему это «в двадцать»?

— Ну а сколько же вам?

— Двадцать восемь скоро, вот сколько!

— Да? Вот уж не подумал бы!

Дома учитель спросил у дочери:

— Ты хоть о чем-нибудь с Маргаритой пыталась поговорить? Живет человек рядом с нами скоро три месяца, одна со своими мыслишками, с кругозором канарейки. А мы на нее какие-то надежды еще возлагаем, ждем от нее участия в просветительной работе! Сдружиться с ней нужно по-настоящему. Иначе мы потеряем девчонку.

Вот и сегодня, направляясь к дому лавочника, Николай Иванович собирался поговорить с Маргаритой Васильевной, помочь, подсказать, как и чем украсить читальню. О том, что произошло ночью во дворе Нефеда, учитель знал, и где-то далеко и пока еще смутно в душе у него ворошились подозрения, что это не просто воровство: Артамонов-старший, как и Андрон, держался обособленно, но ближе к Екиму и Карпу, осенью еще вывез хлеб, и без напоминаний.

В доме Кузьмы — в правой его половине, где была лавочка, — работали плотники. Окна были выставлены, и на улицу, на почерневший, ноздреватый снег, оседала труха от разобранных перегородок. Тут же валялась и смятая вывеска.

В дом Николай Иванович зашел со двора, в сенях столкнулся с Улитой. В подоткнутой юбке, босая, с деревянной лоханью на проволочной дужке, прошлепала она мимо учителя. Тут же повернулась, свободной рукой распахнула дверь.