Раздел имущества - Джонсон Диана. Страница 73

— Гм, наверное, вы имеете в виду Клару. Я действительно слышала, что она ждет ребенка. Она его любовница. О том, чей это ребенок — Антуана или ее мужа, — … не говорят.

Один раз Эми заметила, что Виктуар смотрит на Эмиля, поджав губы. Эмиль то углублялся в разговор с Антуаном де Персаном, то стоял в окружении красивых дам, а когда ему удавалось ото всех освободиться, становился задумчивым или разговаривал со своей тещей Жеральдин. Было ясно, что мысли Жеральдин лишь наполовину заняты ее вечеринкой, а вторая половина, или около того, посвящена чему-то другому, возможно новой работе, которая предстояла ее зятю. Наверное, в семье эта работа вызвала некоторое разногласие и в этом была причина напряжения, свидетелем которого стала Эми. Все это были случайные мысли, которые проносились у нее в голове, пока Эмиль проходил по салону. Как политическая команда, Виктуар и Эмиль, казалось, работали в разных концах комнаты, и, когда один приближался, другой переходил на освободившуюся территорию. Эми отметила, что ни разу Эмиль и Виктуар не поговорили друг с другом, как отличная команда, работающая в полной гармонии.

Жеральдин не отступала от Эми и настойчиво представляла ее каждому гостю, как мамаша Викторианской эпохи, или это только казалось Эми, которой хотелось забиться в уголок и поговорить с Кипом. Ей не нравилось быть центром вечеринки. Она отдавала себе отчет в том, что в представлении французов или, возможно, исходя из их опыта, богатая американская девушка была стереотипом и ее кричащая вульгарность искупалась добродушием и деньгами, и Эми немного боялась, что она оправдает их ожидания. Но каждый новый француз был еще более обходителен, чем предыдущий, и некоторые приглашали ее к себе в château, загородные дома и излюбленные поездки на природу. Эми, которой не хотелось уезжать из Парижа, была вынуждена принять некоторые приглашения — не то чтобы она совсем не хотела ехать, но предстоящие визиты портили ей настроение. Все французы хотели съездить в Лас-Вегас — как ей повезло, что она живет не там! — но никто не хотел поехать в Пало-Альто, хотя Станфорд и Силиконовая Долина будили в их памяти какие-то ассоциации.

Эми заметила, что, представляя англичан, Жеральдин каждый раз предваряла свое представление словами «nos amis les Angles^[167]», но говорила это таким тоном, что было понятно, что англичан здесь любят еще меньше, чем американцев. Но Жеральдин казалась искренне довольной тем, что может познакомить друг с другом таких выдающихся литературных деятелей, как Эстель д’Аржель и Робин Крамли. Слава последнего была ей известна: в ее цепкой памяти хранились имена людей с фотографий, помещаемых на первых страницах «Вог» или «Л’Офисьель», на которых красовались гости модных парижских вечеринок, особенно связанных с миром моды. Эми находила странным, что хорошо одетые французы, по-видимому, посещают бесконечные вереницы коммерческих парфюмерных мероприятий, посвященных выпуску в свет «Mystère», le nouveau parfume de…^[168] Или они толпой шли покупать бриллианты! Она побывала на одной такой вечеринке на Вандомской площади. Эми была поражена тем, что Жеральдин могла подумать, что она собирается купить бриллиант, но она сделала пожертвование в 250 долларов, которое пошло на сохранение старых ветряных мельниц, — вполне хороший повод, оправдавший это мероприятие.

Эстель и господин Крамли вполне могли встретиться в великом мире литературы, но этого не случилось. Ни один из них не признался в том, что знает другого, хоть они и улыбнулись друг другу.

— Конечно, я не читала ни одного его слова, — сказала позже Эстель. — Un Anglais et un poet?^[169]

Робин, хотя и пробормотал: «Какая честь, мадам», тоже казался безнадежно отстраненным. Их разделяло огромное расстояние — национальность, жанр и пол, ведь мужчины-писатели не часто читают произведения своих соратниц по перу. Бедняжки осуждены на то, чтобы бороться за существование в кильватере мужчин, несущихся к славе, как гоночные яхты, а поэты никогда не читают прозы, и наоборот. Само собой разумеется, что романы Эстель никогда не переводились на английский язык, хотя пылкие последователи Робина переводили его стихи на французский и посылали их во французские газеты, которые их время от времени и публиковали.

Эмиль и Робин Крамли были рады увидеть друг друга снова. Они обменялись поцелуями в щеку и похлопали друг друга по плечам, что показалось Эми странным для мужчин, и уж, конечно, не английским поведением, что бы ни входило в обычай французов или итальянцев; те, судя по их фильмам, которые видела Эми, целовали друг друга при встрече.

— Эмиль, дорогой мой! Как я рад вас видеть, хоть все мы одеты по-городскому, alors^[170], как вы бы сказали, и с Эми тоже произошла метаморфоза: из альпийского духа она превратилась в это создание mondaine^[171], которое мы видим здесь! Здравствуйте! Откровенно говоря, так замечательно быть en ville^[172] — помните нашу аварию в снегу? — теперь я понимаю, что мы могли погибнуть: целая куча народу, зимой, во рву у обочины дороги, замерзшие, могло случиться что угодно!

— Крамли, вы прекрасно выглядите! Когда вы приехали?

— Вчера. Да-да, у меня действительно все хорошо. Более теплый климат Парижа мне очень подходит, — согласился Роберт. Казалось, он излучает любовь ко всем французам вообще и добродушие городского жителя. — Посмотрите на Эми, ну разве она не выглядит «опариженной»?

Да, Эмиль уже обратил внимание. В ореоле мягкого света салона Жеральдин Эми, казалось, и вправду излучала сияние, которого прежде он не замечал. Ее, видимо, возбуждало внимание, а может быть, и уважение, которое подразумевал интерес, проявляемый к ней его тещей, а также присутствие ее самых важных друзей. Возможно, лыжные базы делают всех одинаковыми, а здесь, в безжалостном к недостаткам Городе Света, этот эффект рассеивался. Здесь Эми сияла собственной красотой, даже магией притяжения. Эмилю не хотелось, чтобы она говорила, но даже когда ей приходилось это делать, она, казалось, инстинктивно чувствовала, что говорить нужно как можно меньше. Она застенчиво улыбалась, обмениваясь с каждым из гостей несколькими словами. Получалось неплохо. Действительно, Крамли — да где он там? — довольно умен для англичанина. Как проницательно он почувствовал в этой американке человека с деньгами — их влияние всегда видно. Несмотря на свой скептический настрой, он тоже был немного ослеплен Эми.

Однако часто приходится слышать, что эти наследницы всегда своенравны, несчастливы, всем недовольны, поэтому хорошо, для собственного его спокойствия, что Крамли не упорствовал в своих намерениях. Тем не менее, глядя на Эми, Эмиль не обнаружил у нее подобных признаков. Он постарался стряхнуть с себя мечтательное настроение — ему было о чем задуматься: утомительное поведение Виктуар, которое, по его мнению, она должна была преодолеть, и начало международного инцидента, который надо было улаживать в прессе. Но наступил момент, когда вежливость обязывала его заговорить и с самой наследницей.

— Вам нравится в Париже? Как вы проводите время?

Она спокойно улыбнулась.

— По вторникам, средам и пятницам беру уроки французского; во вторник и четверг — занятия кулинарией; каждый день после обеда экскурсии по городу; музеи — самые разные, во все дни, кроме вторника; прогулка от пяти до шести… Вот думаю, не начать ли брать уроки игры на пианино, — сказала Эми, только отчасти вкладывая в это предложение шутливый смысл.

— Ваша жизнь похожа на оперу, на ее первый акт, в котором jeune fille^[173] делает прическу, берет несколько уроков музыки, учит несколько слов по-французски. На таких девушках обычно хотят жениться молодые люди.

— Это не про меня, — заметила Эми.

— В чем же тогда состоит цель всех этих усилий?

Эми удивилась. Разве самоусовершенствование — не самодостаточная цель?