Револьвер для Сержанта Пеппера - Алексей Парло. Страница 38
– Откуда ж я знаю? Мне Морфей Морфеич сказали – мужиков, мол, не пускать, только вот если придёт такой молодой, красивый, с руками гинеколога, ему, мол, можно. Он, мол, имеет право. Сын, мол. А чей сын, – я и не спросила. Оно мне ни к чему. Сказано – мужиков не пускать, я и не пускаю. А они и не ходят. Как вымерли все. А сказано – тебя пропустить, так я с удовольствием…
– А с чего ты взяла, что я – тот самый, которого нужно пропустить? Как ты меня узнала-то?
– Так по рукам же! – воскликнула консьержка, как будто удивляясь тому, что приходится объяснять такие простые, очевидные вещи. – Что же я, гинеколога по рукам не узнаю? Или я не женщина? Я милого узнаю по походке!
– Чего? – ошалело переспросил Шурочка.
– Да песня такая была во времена моей молодости. "Я милого узнаю по походке…" – запела она, но Шурочка не был сейчас расположен к советской эстраде пятьдесят бородатого года.
– Никогда о таком не слышал! – прервал он вокальные экзерсисы работницы вахтенного труда.
– Вы, мужики, о многом не слышали! У женщин свои секреты! – хитро заулыбалась та.
– Это точно! – согласно закивал герой-гинеколог. – Так что мне дальше делать?
– Как что? Пришёл – иди.
– Куда?
– Куда шёл. К мамке. – девичья страстность снова уступила место пожилой обстоятельности.
– А как? – наивно продолжал Шура.
– Иди, иди, не ошибёшься! – консьержка указала на вход во внутренние покои, скрывавшийся за тяжелой бархатной портьерой темно-вишневого цвета.
И Шура вошёл внутрь. За портьерой был коридор. Стены, покрашенные в светлый охристый цвет, казались бесконечными. По обе стороны были комнаты. Дверей не было – на их месте в стенах зияли дыры. Шура пошёл вперёд. Что-то порхало над его правым плечом. Сначала он принял это за бабочку-капустницу огромных размеров, но, приглядевшись, понял, что за ним летит жёлтая подводная лодка. Удивляться Шура не стал – не тот континуум! По логике, внутри лодки должны были быть битлы, и Шура их увидел. Маленькие мультяшные the Beatles, припав к иллюминаторам, махали ему руками и весело смеялись. Шурочка помахал им в ответ и пошёл вперёд – дело прежде всего. Поскольку никаких точных указаний ему никто дать не удосужился, предстояло обследовать все комнаты и найти нужную методом исключения. Дедукция, так сказать.
Но всё оказалось гораздо проще. Стоило Шуре подойти к дыре, как сразу вперёд вылетала Жёлтая Подводная Лодка, раздавался кукольный залп, и дыра исчезала. Причём это происходило настолько быстро, что поначалу Шура чуть не разбил себе лоб о гладкую поверхность выросшей перед ним стены. Так они и продвигались зигзагообразно по коридору под странную музыку, напоминавшую репетицию симфонического оркестра, с переливами флейт и кларнетов, вздохами струнных и утробным рокотанием ударных. Шуре так и не удалось заглянуть ни в одну из дыр. Иногда Жёлтая Подводная Лодка забывалась и начинала надоедливо тыкаться в Шурину шею или, наоборот, в ухо. Шура взмахивал рукой, и она, как воспитанный комар, на мгновение отлетала подальше, но скоро всё повторялось.
Наконец, почти все дыры были уничтожены. Шура оглянулся. Охристый коридор тянулся назад как жизнь маразматика. "И прожить её нужно так, чтобы не было мучительно больно…" – вспомнилась ему бессмертная фраза из школьной классики. Ему не было мучительно больно, было пусто и холодно.
В тихий шелест подлодочных винтов вплёлся какой-то писк. "Комары?" – подумал Шура. Но это были не комары, а «жучки». «Жучки» через «а». Битлы, радуясь и хлопая в ладоши, восклицали:
– Sea of Holes!
– We went through the Sea of Holes!
– Sky of blue and Sea of Green!
– In a Yellow Submarine! [36]
Стены стали пустыми и гладкими. Лишь впереди, в торце коридора оставалась одна дыра. Жёлтая Подводная Лодка опять вырвалась вперёд и исчезла в дыре. «Оно!» – понял Шура и вошёл в дыру. Перед ним был двор. Тот самый двор, в котором он гулял, когда был маленьким. Сзади раздался тихий хлопок. Шура обернулся и ничего не увидел – дыры не было. А Лодка была здесь. Она кружилась в небе, то поднимаясь к вершинам деревьев, то опускаясь к самой траве, растущей вокруг песочницы. Звука винтов не было слышно – он терялся в звуках, характерных для любого двора из нашего детства, – голосах ребят, отголосках радиомелодий, звоне кастрюль из кухонь, разговорах домохозяек.
Шурочка оглядел двор. Детей было много, но они в большинстве своем были в отдалении – качались на качелях, висели на турниках, что-то делали в зарослях кустов волчьей ягоды. Какой-то толстяк выписывал круги на самокате и немузыкально орал то ли считалочку, то ли песенку. У песочницы сидел в одиночестве темноволосый мальчик и читал большую книгу с яркими картинками. Шура подошёл поближе и заглянул в книгу. Это была «Алиса в стране чудес» Кэрролла. Книга была на английском языке, но не это удивило Шуру. Гораздо поразительнее было то, что иллюстрации в книге были живыми. Персонажи книги ходили, садились, наклонялись, выпрямлялись и даже разговаривали тоненькими голосами, забавно, как в мультиках, жестикулируя при этом. Книга была раскрыта на стихотворении про Моржа и Плотника. Морж на картинке как раз говорил что-то умное устрицам, а Плотник, плотоядно потирая руки, уже готовился обедать.
Мальчик поднял голову от книги и посмотрел на Шуру ясным детским взглядом.
– Как ты думаешь, кто лучше, Морж или Плотник? И кто был Моржом? Ты или я?
Шура сразу узнал Пола. И вспомнил себя. И вспомнил Пола. И узнал себя.
Толстяк на самокате подъехал и остановился рядом с песочницей. Шура взглянул на него и увидел, что перед ним стоит бармен Алекс, только тело у него было детским, маленьким.
– The Beatles were HERE! УдарНики will be THERE! And I must be EVERYWHERE! – проорал он хрипло, захохотал и, с силой оттолкнувшись, понёсся прочь от песочницы.
"Человек с Отрезанной Бородой! Морфей Морфеич, курва!" – запоздало идентифицировал Шура коварную личность и хотел было броситься за негодяем, но того уже не было видно. Вообще никого не было возле песочницы, кроме самого Шурочки, таращившего глаза на кучу песка, которая претерпевала какие-то метаморфозы. Внутри песочной кучи происходило некое движение, в результате чего обычная аморфная дворовая куча песка приобретала одушевленность. И одушевленность эта рождала в душе