Кола - Поляков Борис. Страница 84

– Ну, – сказал благочинный Герасимову, – ты что сюда не глядишь? – И кивнул на карту.

– Зачем? Я и так все помню. Прошел морем и сушей.

– Так это было когда?

– А что с тех пор изменилось?

– Я не для этого прошу смотреть.

– Понимаю... Но ты-то, видно, уже согласен?

– Не совсем. Вначале хочу тебя послушать.

– А мне сразу и сказать нечего. Умом понимаю – разумно такой шаг сделать. Остановит это норвежцев. Если успеть до того, как они к нам с грабежом выйдут. Все понимаю. И что Кола не подвергнется разграблению и от страха люди будут избавлены и, может, многие жизни сохранены. И что с норвежцами можно будет встретиться в море по-добрососедски... Умом понимаю. Но раньше все же надежда теплилась: отдана несправедливо земля, воровски, и можно еще попытаться что-то сделать. А коль сами столбы поставим, это ломоть уже отрезанный. Вспять не пойдешь...

– Ты о том, чтобы корить не стали потом нас? – спросил благочинный.

Герасимов помолчал, потом сказал, потирая лоб:

– Тут все не просто. И попеняют не раз, коли поставим. И память как-то сохранить надо о тех, кто на той земле был до нас...

– Это проповедь, – жестко сказал благочинный, – она не тебе, мне приличествует. Тебе же не рассуждать, а сказать надо прямо: да или нет. Только ты о сейчас живущих подумай. Тут, дражайший, война идет. Это понимать надо. А то, может стать, и земли не вернешь, и Колу потеряешь. Сказывали мне, как инвалидные шумели. Верно опасность видят: придут иностранцы и сожгут город. Или себе возьмут. А так хоть одна беда с плеч. С другой же Архангельск помочь может.

– Наше письмо о помощи должно быть там уже, – сказал Шешелов.

– Ну-у, – уклончиво протянул Герасимов, – это еще двояко быть может. В Архангельске господа на дело не скорые.

– Не веришь, что помощь окажут? – спросил Шешелов.

– Всякое может быть. У царя сейчас забот и на Черном море хватает...

– А вы, отец Иоанн?

– Думаю, больше надеяться на себя надо. Кола всю жизнь оборонялась сама. Насчет граничных столбов я с вами почти согласен.

– Почти?

– Инвалидных, думаю, лучше оставить в Коле. Не стоит бренчать оружием на границе. Пусть видят норвежцы, как вы сказали: мы ее признаем и заново обозначаем.

– Я тоже так думаю, – Герасимов поднял глаза на Шешелова, – не надо с ружьями инвалидных. Там люди. Обстроились, обжились за годы. Да и голод у них.

– Пожалуй, – медленно сказал Шешелов. И подумал: «Коляне – народ горячий. Что случись на границе, а они с оружием. Кто их удержит?» И кивнул на раскрытую карту, спросил: – Что ж, тогда проведем черту для порядка? А то в ратуше и карты настоящей нет.

– Что ж, выходит, надо, – кивнул благочинный. – О живущих сейчас заботимся.

Герасимов пододвинул карту к себе, обмакнул перо в чернильницу и вздохнул.

– Помоги, господи! Пусть дети судят или не судят нас. Их дело, – и стал аккуратно вести черту.

– Все разумно, – сказал благочинный, – и о живущих сейчас заботимся, и город думаем сохранить.

Шешелов был доволен. Потер в нетерпенье руки.

– Ну, – сказал он, – теперь на исправнике все замкнулось. Хотелось бы сегодня его послать.

– ...Я не поеду, – исправник тягуче глянул на Шешелова, откинулся на спинку стула и не отвел взгляда. Сегодня он себя дерзко вел. Уязвлен, что позвали ночью, долго в комнате писаря продержали, а люди ниже его и при нем в кабинете Шешелова остались.

— Почему? – спросил Шешелов мягко.

— С теперешним положением Колы забот много, а я один. И из губернии есть наказы по службе. – Подкупающая его улыбка исчезла, он смотрел непокорно.

— Кто же должен их ставить?

— Не могу знать. Не мне губерния велела.

— Не вам? – Шешелов достал шнуровую книгу, раскрыл и подвинул исправнику. – А это кто расписался?

— Ну и что? Вы понудили меня. – И улыбнулся Шешелову в глаза, нагло усмехнулся, словно хотел сказать: не трожь меня, подобру говорю, не трожь.

Шешелов опешил. «Так, наверное, себя соглядатай у петрашевцев вел. Знал – ему никто ничего не сделает. А этот что про меня знать может? Из губернии повелели что-нибудь? Будто я ему с контрабандой попался».

Они сидели друг против друга с улыбками. Шешелов не знал, как с исправником договориться.

– По-вашему, я должен ехать обозначать границу?

– А кто же еще? – И улыбнулся опять нахально. – Это не шуточное дело – граница! Там с норвежскими комиссарами говорить надо. А я маленький человек для них.

Шешелов прошелся по кабинету. Исправник сидел все так же полуразвалясь, и это начало бесить Шешелова. Становилось стыдно перед Герасимовым и благочинным за себя, за свою беспомощность. А как тогда перед лопарем дворянина в себе почувствовал! Но исправника не поэтому сломать надо. Знаки на границе должны стоять – вот задача.

Шешелов продолжал улыбаться.

– Волею государя поставленный городничим в Колу, я обязан все сам делать? Столбы ставить, мосты чинить, крепость, улицы подметать?

Он еще сдерживался. Он еще помнил: после него и уездного судьи исправник третье лицо в городе. Он помнил это и тогда, когда почувствовал, что его уже понесло, когда сказал мягко:

– Вы не поднялись, когда городничий встал.

Исправник, может, и не расслышал или вид такой сделал.

– Не знаю, не знаю. Мне из губернии дела поважнее приказывают.

– Извольте встать, – тихо сказал Шешелов. Он недослушал, чем велела заниматься тому губерния.

С удивлением исправник взглянул на него, скривил губы:

– Что?

Все мерзкое Шешелову воплотилось на миг в исправнике. И случайно увиденное в зеркале лицо, и соглядатай у петрашевцев, и слухи о взяточничестве, и постоянные ябеды в Архангельск, и еще что-то неведомое, чего не знал Шешелов и что питало такую наглость. И он скомандовал резко:

– Вста-ать!

От неожиданности ли, от испуга ли исправник вытаращил глаза. Шешелов сделал шаг к нему и заорал:

– Встать! Дела важнее войны есть? Важнее защиты отечества? Негодяй! – Исправник вскочил, вытянулся оторопело. А Шешелова уже несло. Он пошел на исправника. —

Под суд за такие слова! В колодках пойдешь из Колы! И губернии не спрошу! Не спрошу! Я сюда государем послан!

Исправник сроду не видел Шешелова таким, попятился.

– Господин городничий, может, я что не так, простите. Спросонок, может. Попривык в Коле, знаете, – вор на воре! Вы объясните толком: почему я должен ставить столбы?

Очень быстро пронеслось: «Окриком, значит? А может, сразу по морде? Тогда забудешь, чем козырять».

И пошел на исправника.

– Объяснить? Вам? Непонятно? А кто мне объяснит? – И забылся на миг, в беспамятстве понеслось. – Я тоже хочу знать! Почему началась война? Кто затеял? Почему и кто продал норвегам землю, а я, по-вашему, обязан там столбы ставить? Объясните мне! Я хочу знать! Почему инвалидная команда, а не войска, стоит в Коле? Почему нет ружей, свинца, пороха? В пограничном городе!

Исправник еще пятился вдоль стола, будто удара ждал, но успел вставить скороговоркой:

– Господин городничий, вы хулу сказали на государя. При свидетелях произнесли. Я обязан в губернию, так сказать...

– Что? Молчать! С кем говоришь? – И перехватило дух от ненависти, бессилия и запоздалого сожаления, что дал противнику новую зацепку.

Благочинный воспользовался минутой, поднялся со стула, строгий и непреклонный, отчетливо произнес:

– Господин городничий, уведомляю вас, подействуйте на господина исправника. От веры совсем отходит.

Ни на прошлой, ни на этой неделе к исповеди не появлялся. И ранее с ним такое не раз случалось. Прежде чем жаловаться в Архангельск, в известность вас ставлю.

– Я?! – Исправник дико глянул на благочинного. – Не хожу к исповеди?

— Молчать! – Шешелов быстро сообразил. – Православной верой пренебрегать?

Исправник взмолился, обращаясь к благочинному:

– Отец Иоанн, когда я не был на исповеди? Всего раз-другой.

— Прокляну, – строго и тихо сказал благочинный. – с амвона предам проклятию. Все прихожане жалуются: верой исправник пренебрегает, поборами незаконными угнетает. – И сел достойно и важно.