Кола - Поляков Борис. Страница 83

Вернулся к себе наверх недовольный. Что они привязались с этим ссыльным? Объяснял же он Дарье. Наверное, сейчас пересуживает его с колянкой. Как она глянула! Непонятно ей, видите ли, почему нельзя отпустить ссыльного. Всем свое надо. Поморам – на Мурман, этой – милого. А война на носу. Это кого-нибудь беспокоит?

В комнате было уже темно. Зажег свечи и нацепил очки. На конторке, на столе, в кресле лежали разложенные листы. Где он закончил, когда отвлекла его Дарья? Ага, вот. Еще английский министр: «Нужно употребить все зависящие от нас меры, чтобы остановить в России развитие торгового флота и купечества...» Что ж, весьма откровенно.

А это уже из России: «Мы забыли совет Фемистокла: сделать надпись над чертогами государей: кто царь на море, тот царь на земле...» Слабый голосишко. И одинокий. Но его в эту же папку. Жаль, не завел такой ранее. Сколько пожег он, выбросил! Но теперь-то он соберет. Подошьет аккуратно, все подклеит. Старики правы: ничто в намерениях Англии не изменилось. Суть устремлений прежняя – Север! Лишь обличье другое. И кто-то про эту войну уже говорит слова. Потом их узнают. Она не стареет, история. Слова солгут, дела не солгут. Хорошая будет папка!

И вспомнил вдруг о земле, о письме князя. Что же, выходит, прав князь?

Шешелов встал, разыскал карту, на которой тогда Матвей-писарь заскорузлым пальцем провел черту. Идущая строго на север, она от Борисоглебской церкви резко сворачивала на юго-восток, шла так на десятки верст и опять круто взмывала на север. Нелепым казался такой излом. Не стало в России земли Печенгского монастыря.

С заливом, рекой, лесом. Как в Лету канула память о русских людях, которые осваивали эти земли.

Похожее ожидает и Колу. Кто только вперед успеет: Норвегия, Франция, Англия? Слово «коляне» лишь в истории помянут. Тускло, как Печенгский монастырь. Был-де такой. И Кола какая-то. Русские жили. И опять все как в Лету.

Недавно он отчет читал. Англия вон как ловко к рукам прибирает земли. Колонии, доминионы, протектораты. Благочинный сказал: в английской печати сейчас обсуждают вопрос о путях на Новую Землю, посещаемую будто Англией издревле. Почему же не иметь им в Коле собственный порт? И Белое море будет закрыто крепко.

Шешелов свернул и отбросил карту. Господи, две такие беды идут на Колу. Выдержит ли она?

И вдруг осенило будто – есть надежда! Сделать, и тогда, пожалуй, не посмеют норвеги пойти на Колу. Не решатся выйти из пределов Норвегии. То, о чем говорил Герасимов: не допустить их выхода. И в нетерпенье подергал себя за мочку уха. И усомнился: ох, немалая плата! Но и товар немалый – Кола! Будь сейчас он царем или истым колянином – он решился бы. Только нужна публичность. Шумно исполнить все. Послать инвалидных, исправника. Всех с оружием. Пусть под крепкой охраной ставят пограничные столбы. Чтобы сразу в Норвегии видно стало – напоминаем!

И задумался: лишать город воинской силы – тоже риск. Как говорил Герасимов? Войну в Коле каждый час жди. Отошлешь инвалидных, а к утру с грабежом явятся. В городе же ни одного ружья. Тут думать надо не одной головой. Неизвестно еще, что коляне скажут. Шешелов лишь чиновник, а земля ихняя. Вон они за нее как тогда встали!

И пошел было к Дарье, пусть всех позовет к нему. Немедленно! Вспомнил просьбу ее о девушке, свой отказ. Постоял в нерешительности, взял колокольчик и долго звонил в открытую дверь.

— Ну, чего ты, барин, бренчишь? Не глухая, поди, слышу! – Так и есть, недовольная.

— Сходи, Дарья, позови исправника, отца Иоанна и Герасимова.

— Сейчас, что ли?

— Сейчас. Исправника позови последним. А этих спешно. Пусть немедля придут.

В комнате взял опять карту, разворачивал – руки потрясывало от нетерпенья. Конечно же. Ну конечно.

Почти тридцать лет прошло. Столбы сгнили, граница едва обозначена. Надо срочно напомнить: не просто разноязыкие селенья – различные государства стоят в соседях. Граница есть и останется. Мы ставим знаки. Не межу губернскую обозначаем – грань державы. Прежде чем перейти черту, пусть видят – вступят в чужие земли...

Шешелов снял халат и надел мундир, взял свечи, карту и пошел вниз. В комнате писаря отыскал шнуровую книгу и уже в кабинете долго листал ее, чертыхаясь: получил, нет исправник тогда бумагу о пограничных столбах? Нашел, наконец, обрадовался – есть! Осенью еще. Молодец писарь. Исправник хоть как теперь изворачивайся, Шешелов носом его уткнет. Носом! И заслышал, что пришли и уже раздевались в комнате писаря, пошел навстречу, открыл дверь. На полу стоял фонарь, еще не потушенный. Герасимов и благочинный снимали мокрые шубы и тихо переговаривались.

– Дождь намочил? – спросил Шешелов.

– Дождь, – сказал Герасимов. – Да такой ядреный вдруг налетел, так отстегал.

– Сороки святые через два дня. Вторая встреча весны. Вот он и старается, косохлест.

– Первый дождь сейгод.

– Первый.

— Весна.

– Обожди, снег собаку встоячь еще заметет.

Шешелов рад был, что пришли они, разговорчивые, неторопливые. И не спрашивали, зачем звал. Будто в гости к нему пришли и не ночь теперь, а сядут у самовара за карты и будут пить чай, играть, смеяться и говорить. И немного совестно перед ними себя почувствовал: не за доброй вестью позвал, а в сообщники взять хочет.

– Проходите, обогревайтесь. Дарья скоро придет, самовар поставит.

Герасимов мельком взглянул на Шешелова, присматриваясь, и спросил:

– Никаких вестей новых?

– Никаких.

– Просто так, одолело бденье? – улыбнулся и благочинный.

Однако упрека в голосе не было.

Они понимали, конечно: не зря он ночью поднял их.

– Нет, – сказал Шешелов, – не просто.

– Сразу начнем, – спросил с улыбкой благочинный, – или вы сначала покурите? – Он видел, наверное: мнется Шешелов, не зная, с чего начать.

А Шешелову хотелось повременить. Он уже пожалел, что позвал их сейчас. Надо было сперва самому обдумать не торопясь. Вечером пойти к ним, посидеть да поговорить. А потом, между прочим, и о столбах сказать. Как решите, мол, так и будет. Но ведь время не ждет и часа. Чем раньше начать знаки ставить, тем надежнее. А если уж скажут – нет, другое что-то надо придумывать. В пору сам поезжай в Норвегию, объясняй вместе с Суллем, что и как должно.

И пригладил руками волосы, решился.

– Наперед только оговорюсь. Может, я что не так надумал, так вы уж с ответом повремените. Крепко подумайте. Ну, а если и вам разумным это покажется – исполнять не мешкая начнем.

– Начиная дело, о конце помышляй, – сказал с улыбкою благочинный.

– Так вот как придумал я. Чтобы избежать беды от Норвегии, нам надо спешно ставить столбы и снова обозначить границу. Лучше обозначить. Пусть видят: мы ее признаем. Вот черта, здесь она и проходит. И это земля не просто Кольская, она Российской державе принадлежит. Ставить знаки, я полагаю, шумно надо. Послать инвалидных туда, с оружием, чтобы норвежцы видели: это не просто межа – граница. Чтоб им сразу известно стало: коляне ее придерживаются. Ну, а если у Сулля есть еще голос там, если сам он жив и друзья его, то такое действие наше будет им большим подспорьем. Среди норвежцев, надо думать, и трезвые головы сыщутся. А горячим будет над чем подумать. Даже при сильном голоде...

Шешелов, пока говорил, беспокойно друзей оглядывал, но понять не мог, какое действие производят его слова. Каждый из них будто с собою наедине остался.

У Герасимова обозначились резче морщины. Губы сжаты. Лишь глаза говорили, что он напряженно думает. Благочинный протянул осторожно карту к себе, свечи подвинул и смотрел на нее задумчиво.

Шешелов встал, закурил трубку. Он ясно им все сказал. Пусть посидят, подумают. Вернулась ли Дарья? Самовар поставила бы. Зря рассердилась она. Городничий обязан блюсти закон. Если ссыльный неповинен, суд разберется. А вот с девушкой незавидное дело. Может, она беременная? Не подумаешь о такой. Эх-хо-хо... Не смейся, братец, над чужой сестрицей, своя в девицах. Правду сказано. А случись такое с его дочерью? Что бы сделал? Не наказать нельзя. Но и бить не стал бы. Разве отдал за вдовца бы, сделал на жизнь несчастной? Родная же дочь. Может, Дарья права, заступаясь за девушку. Знает ведь: и ее коляне осудят, – а становится против, его осуждает. Пришла хотя бы да самовар поставила.