Гнездо там, где ты. Том II (СИ) - Зызыкина Елена. Страница 131

— Ты… Ты самое гнусное чудовище, Дарен! Беспринципное, подлое, жестокое чудовище, не достойное бессмертия!

— Нет, чудовищем был твой отец, я лишь исправляю то зло, что он нанёс Тёмному миру.

— Уйди! Видеть тебя и не убить выше моих сил.

Испытывая безудержную ярость и одновременно страшное опустошение, сжимая в руках книгу королей-чародеев, Лайнеф осталась одна.

Глава 32. ГНЕЗДО

Мерные шаги палача, поднимающегося по нескончаемой винтообразной лестнице, гулким эхом разносились по каменным стенам башни Глорминас, всецело принадлежащей чародею. Услужливые духи оповестили демэльфа, что Владыка отсутствует, что обрадовало палача, больше всего сейчас мечтающего побыть в одиночестве. Да, ему нужна передышка. Иногда стоит остановиться хотя бы для того, чтобы осмыслить стремительную череду перемен, и либо смириться, либо избавиться от навязчивого привкуса горечи самообмана, но сперва…

Квинт добрался до выделенного им с сестрой этажа и заглянул в покои малютки, желая убедиться, что она спит. Из глубины узкой, но длинной комнаты разносился душераздирающий плачь. Демэльф быстро пошёл внутрь, на ходу откидывая целый ряд портьер. Наконец он заметил, что, склонившись над детской колыбелью, в помещении находилась женщина.

— Что здесь происходит? Кто ты? — рыкнул он, и от неожиданности женщина вздрогнула и обернулась. Рассерженные светло-серые глаза уставились на палача.

— Я Маара, дочь Лиэйлы, — произнесла эльфийка таким тоном, будто только имя матери открывало перед ней все двери. Одарённая особой, сдержанно-холодной красотой, она была статной женщиной, с абсолютно белыми волосами, прямой спиной, чуть полноватыми бёдрами и большими, натруженными руками. Слегка надменный взгляд выдавал в ней особу высокого положения и вполне самодостаточную, чтобы высказывать своё личное мнение. — Я не склонюсь перед тобой, принц Квинт. Если бы мать не просила позаботиться о дочери королевы Лайнеф, ноги моей не было бы в этом доме.

Квинт растерялся от такого обращения. Его никто и никогда не называл принцем. Но смешно не было — горько!

— Ты заблуждаешься. Я не принц — я палач, — он подошёл к кроватке и взял на руки крохотный, истошно вопящий свёрток. — Что с ней?

— Она испугана, одинока и голодна. Этой девочке нужна мать.

— Значит, твоё молоко ей не подходит! — швырнул демэльф несправедливый укор в лицо женщины. — Пусть приведут другую кормилицу!

— Никто не придёт.

— Почему? Потому, что она — дочь демона?

— Нет. Потому что ни одна мать не захочет тебе помочь. В моём народе родители для детей святы. Каким будет король, если он палач собственным матери и отцу? Чародей неверно трактует пророчество, либо оно лживо.

— Да ср*ть я хотел на ваши пророчества! Подавитесь вы вашим монархом или кто там ещё?! — выкрикнул Квинт и тут же осёкся, почувствовав, как сильно вздрогнула девочка. Чёрт! Он напугал её. На миг кроха затихла, а затем с удвоенной силой принялась истошно кричать.

— Эй, мелкота, завязывай, а? — демэльф в растерянности посмотрел на эльфийку, не представляя, что ему делать. — Прости, сестрёнка. Шш… Знаешь, декурион за такую выходку влепила бы мне штрафную. Ну, кроха, кончай, а?

Он принялся неловко укачивать девочку.

— Голову ей придерживай. Она еще не умеет сама, — подсказала эльфийка Маара, дочь чародейки Лиэйлы. Она стояла, внимательно наблюдая за сыном госпожи Лайнеф, которую, несмотря ни на что, всё равно почитала своей королевой, и видела в этом юноше гораздо больше мудреца Дарена. Но Маара молчала, ибо принцу надлежит самому понять, кто он есть.

Ощущая себя совершенно по-идиотски, глупо и нелепо, жестокий воин, за спиной которого осталось множество сражений и бесчисленное количество смертей, на уровне собственного сердца прижимал к груди новорождённую сестру, и удивительным образом лицо его смягчилось. Окутанная теплом и заботой брата, малютка начинала успокаиваться, а он… Он ей улыбался и отчего-то сглатывал то и дело встающий в горле ком. Плач девочки становился всё тише, а когда сошёл на нет, женщина протянула руки:

— Передай её мне. Будем надеяться, что она передумает.

Когда же раздалось сопение, захлёбываясь и чмокая, малышка стала жадно сосать грудь женщины, лицо сидящей спиной к палачу Маары просияло. Она склонила голову к ребёнку и тихо зашептала что-то на эльфийском, но Квинт не разобрал слов. Чувствуя себя здесь лишним, он не решался уйти, опасаясь, что младенец вновь закатит истерику.

Сам того не желая, он вдруг задал вопрос:

— Скажи, женщина, что чувствует мать, лишившись дитя?

— Ад… — почти беззвучно ответила та.

Лайнеф действительно пребывала в аду. Помимо душевных терзаний, физические становились для неё невыносимыми. Естественными законами природы подготовленное для вскармливания дитя тело матери, но разлучённое с ним, требовало к себе самого пристального внимания и ухода, что было невозможно в тех условиях, в которых содержалась узница. Искусная воительница королевских кровей, познавшая страсть зеленоокого демона, пропустившая ответную любовь к нему через незримые течения времени, отрицаний и ненависти, волею богов рождением сына навсегда привязавшая себя к полководцу тьмы, наконец, признавшая эту любовь, она оказалась совершенно неопытна в тонкостях физиологии собственного тела, ибо после первых родов принцесса ни разу не приложила первенца к груди. Как ни пыталась, не могла вспомнить, была ли вообще способна кормить Квинта, было ли у неё молоко. Память отказывалась воскрешать тот период времени. Он расплывался, как ранний рассвет в густом тумане. Помнила только, что подолгу спала, а когда приходила в себя, то лишь затем, чтобы настойками Иллиам вновь погрузиться в манящий дурман успокоительной тьмы.

На этот раз всё было иначе. Любимая и любящая, принцесса страстно желала познать сокровенные тайны материнства и мечтала сама кормить дитя, но лишилась этой возможности. Не было никого, кто подсказал бы ей, как позаботиться о себе. Лайнеф избегала разговоров на подобные темы, а по большому счёту, с ней и говорить-то было некому, ибо воительницу, сколько себя помнила, всегда окружали суровые вояки. Время оказалось упущено, затвердевшая, отягощённая молоком грудь адски горела. Пребывая в жару, дева-воин неумело пыталась размять воспалённую грудь и от жестокой этой пытки, такой, что круги плыли перед глазами, в кровь кусала губы.

— Твою мать! — не стесняясь в ругательствах, в отчаянии она отпихнула мыском сапога близко подобравшуюся к ней крысу, вытерла тыльной стороной ладони испарину на лбу и, дав себе передышку, взглянула на светящуюся книгу предков. — Со всей вашей премудростью какого хрена вы, мои чёртовы пра- пра- пра-, не догадались написать, как мне не сдохнуть!

Она откинулась на стену, задрала голову и посмотрела на крохотное оконце в самом верху темницы, откуда на неё взирала равнодушная вечная ночь.

— Что же ты наделал, Квинт? — облизав кровоточащие губы, прошептала она, прикрыв веки. — Что же ты наделал, боль моя и отрада? Не мне ты стал палачом, не отцу своему — себе, мой воинствующий легионер.

Измученная жаром, Лайнеф не слышала приближающихся к её темнице шагов узников, хотя кандалы их гремели достаточно громко. Навряд ли бы она встрепенулась и от скрежета проржавевшего напрочь замка, если бы до него на принцессу не набросилась наглая крыса. Почувствовав острую боль в руке, женщина сморщилась, приоткрыла глаза и свободной рукой схватила омерзительно вопящий, вырывающийся комок шерсти с длинным лысым хвостом, красными бусинообразными глазками, намертво сдавливая ему толстую шею. При свете Miriоn ist Лайнеф рассмотрела кровоточащую рану, затем ровные, острые клыки дохлого животного, и вдруг вспомнила, что куда-то зашвырнула обломок когтя демона. Непрекращающаяся, пульсирующая боль настолько измотала её, что дикая, варварская идея надколами груди попытаться облегчить свои страдания показалась возможным избавлением. Разве она не тигерна варварского племени, не командор лучшей турмы и не дева-воин эльфов, чтобы ей не хватило решимости?