Возьми моё сердце...(СИ) - Петров Марьян. Страница 37

Ромка

Картинки сменяют одна другую. Вижу восторг зрителей, чувствую их атмосферу, но кроме как следить неотрывно за Лёхой — не получается. Пропускаю мимо половину его вывертов, заебался вздрагивать, когда он скачет или почти ложится на землю! Нервных клеток дохнет больше, чем людей во вторую мировую! Руки — трясутся! Мандраж дичайший, что не устоять на ногах… В глазах — вода. Сердце сжало и вовсе не от кайфа… Хлопок… чей-то вскрик и… мёртвая тишина. Только моё: «Ёбаный в рот!» — эхом над площадкой.

Как через ограждение перемахнул — не отложилось в памяти, как преодолел расстояние с торпедной скоростью — тоже. Падаю рядом с ним на колени, проехавшись по асфальту, осторожно снимаю шлем, а у самого руки мокрые от пота, не слушаются… А вообще надо бы с башкой ему этот шлем оторвать, всё равно не пользуется!

— Живой? — хриплю севшим голосом, вцепившись в шлем, как в самое дорогое, и прижав его к груди. Сердце заходится раненой птицей до колик и боли в грудине, словно пытается ее пробить.

Смотреть на Него… больно.

Вижу: корчится, ушибся не слабо, может и сломал что… Скулеж гашу закусив губу. Хотел бы забрать его боль себе, да не выходит, собственное бессилие хуже пытки.

Кивает мне, и, выдохнув, прикрывает глаза. Вцепляюсь крепче в шлем, чтобы не начать трясти мужчину и не сделать хуже.

«Не закрывай глаза!» — орёт подсознание, и кажется это громче, чем все вокруг собравшиеся.

— Лёх… — зову осторожно, к нам уже стягивается толпа, кто-то из медперсонала, остальное его стадо поддержки. — Помирать собрался? — чуть заметно касаюсь плеча, кожа под рукой горячая, и кажется, это не ткань нагрелась на солнце, а он изнутри горит. Бросает в холодный пот. Усмехается мне через силу. — Я тогда твой байк себе заберу? — за спиной нервно хрюкнули, Лёха открыл глаза и лучше бы не открывал, смотрит так… Кто тут за кого переживает? Не смей на меня так смотреть! Это не я из нас двоих облажался!

— Ты дебил, Леший, — подвожу итог без согласия собравшихся, с трудом выплевывая слова, — и не лечишься! — рявкаю чересчур эмоционально и резко, даже для себя, подрываюсь на ноги.

Шлем так и держу, отдавать не хочу, хуй вам всем, а не сувениры!

Начинает суетиться персонал «Лазурной», возятся люди, щупают моего мужика, помогают сесть, снова укладывают на подобие носилок. Слава яйцам, кости вроде целы. Про мозг не спрашиваю. Видно — отшибленный. Но даже пребывая в состоянии гипнотического шока, не могу пропустить взгляд, брошенный на меня то ли с презрением, то ли с ненавистью, и толчок в плечо тоже — ощущаю. Кто смотрел — вроде из клуба Лешего, лица слились в одно размытое пятно. Игнорирую, посылая в душе на хуй, не до них сейчас.

Отхожу чуть дальше, сажусь прямо жопой на трек, прикуриваю. Руки трясутся, как у запойного алкаша, и огонь выбиваю с четвертой попытки. Солнце печёт безжалостно, становится дурно. Оттягиваю ворот футболки — не помогает, воздух застрял комом в горле.

Шлем ставлю рядом.

— Вот скажи мне, блескучая хрень, что пошло не так? — странно, но шлем почему-то молчит. — Вот и я думаю, неспроста это, — крепко затянувшись до свиста — плавно выдыхаю в небо, — очень неспроста…

Алексей

Шлем с меня снимает именно Он. Я даже не удивлён: Рома бы никому не позволил первому ко мне прикоснуться, пока сам не убедится, что я жив и относительно здоров. Лицо бледное. Даже не понимаю — оно испуганное или гневное. Стараюсь сильно рожи не корчить, но видимо не получается, потому что парень сначала пытается пошутить, а потом начинает ругать, не стесняясь в выражениях и людей вокруг. Наверное… я заслужил, потому, что он не может выплеснуть все переживания… гасит их в себе по-мужски и уже начинает анализировать ситуацию, вцепившись в мою «шапку». Оперативно осматривает врач, всегда дежурящий на фесте. Рядом Волк и Центровой «тигров» смотрят из-за худых плеч костоправа, не мигая, готовые ко всему: и поднять на руки и броситься кого-нибудь растерзать. Ромка исчезает за их спинами, понимаю, сейчас ему необходимо переварить ситуацию, ведь сделать ничего не может. Хриплый голос Волка приводит меня в чувство.

— Леший, что думаешь?

— Нечего… думать, — мой голос немного странный… отбитый и глухой, — колесо… рвануло… Я не понял сразу, что… не так. Перекачали…

— Ебаааать! — Валера резко проводит по волосам. — С хера ли бы кому-то…

— Волк… тут понимать надо, — шелестит ещё один голос, и я фокусирую взгляд на Арапе. Чего он тут затесался? Крыса-предчуствие проводит когтистой лапкой в области живота, где всё пусто. Недобрые колючие глаза смотрят на меня в упор.

— Не я один видел, Леший. Вникай сам по чесноку! Пацан… Рома-Бес и эмо смазливое крутились около твоего агрегата. Я ему насос оставил, пока бегал в сортир. Вернулся: чудо уже смылось, а племяш меня ждал весь загадочный.

Центровой быстро подал знак, и двое мужиков из-за его спины дали задний ход. Я не сомневался, что Рому сейчас будут жестко пасти. Моего «коня» волокут для протокольного освидетельствования на арестплощадку. Голова ещё кружится, во рту кислит привкус металла, но уверенно сажусь на задницу и резко хватаю Центрового за плечо. До тошноты участливая мина стекает с Арапа, как масло, выплеснутое на стену.

— Так-то не гони, брат! — бросаю достаточно резко, для того чтобы мерзкий шорох голосов вокруг просто стих. — В кого угодно поверю, даже в ёбаного бабайку, но только не в то, что пацан мой подобное сделал.

Центровой кивает, перехватывая мою руку, ищет в глазах ещё одно движение. И закончив ментальный диалог, помогает мне встать. Костоправ спрашивает про боль в ногах и тут же велит вести меня в медпункт. С одной стороны подныривает Волк, с другой вижу белобрысую копну волос… в которую хочу прямо сейчас зарыться губами…

Рома вскидывает лицо.

— Ты точно… перед прыжком сохранился, Леший. Так загремел, и на своих двоих топаешь. У меня-то ноги не идут, а тебе по херу мороз. Точно ничего по дороге не отвалится, а то… может подвяжем?

Смеяться неприятно. Тупая боль отголосками блуждает между отбитыми рёбрами, но продолжаю назло всему выталкивать из лёгких хрипловатый смех, кривящий губы.

Я никому не позволю думать плохо о тебе…

И пусть затаившийся урод видит: меня не так-то просто покалечить. После нескольких шагов убираю руку с плечей Валеры и опираюсь только на Ромку. Да и как опираюсь… делаю вид, не перенося вес тела… обнимаю больше. Он от расстройства и досады этого даже не замечает. Пялится на порванную штанину комбеза, на снесённое бедро, на сбитые костяшки пальцев свисающей руки… но не торопится гнать вторую волну яростного мозгодолбежа. Поворот, и мы скрылись из виду гудящей толпы, остывающей от аварии и готовящейся встречать нового райдера. И удачи ему!

Меня резко вжимают в стену… без матов и слов… кусающим поцелуем сминают губы. Бессильное рычание в рот… срывающееся дыхание… Лучше бы просто вломил с боковой, я бы не испытал это странное чувство вины. Обнимаю, гася Ромкин приступ несостояния быть спокойным. Углубляю поцелуй, почти ударившись зубами, всосав его язык и вылизав нёбо. Как могу гашу пламя… вбираю дрожь… Отталкивает меня, сжимая руки в кулаки.

Я знаю… знаю, что ты мужик… сильный мужик… И подобным тебе ни в коем разе нельзя прогибаться под ситуацию. А если такое происходит — видеть никто не должен.

— Ты понимаешь… кто-то хотел не просто тебе нагадить, Лёх, — наконец с придыханием выдавливает. — Они хотели, чтобы ты больше с асфальта не поднялся.

— Выходит, так. — смотрю в отчаянные глаза и понимаю, что дико устал, и стресс наконец-то накрыл приходом.

А ещё кому-то очень хотелось оговорить тебя…

Ромка

— Давай-ка ты, лётчик, всё же приляжешь, да?.. А я прогуляюсь тут, народ поспрашиваю… — Не понравилось мне как взгляд Лёхи заблестел, и полное отрицание, я даже растерялся. — Леший, — вежливо интересуюсь, он ещё больше напрягается, — я чего-то не знаю?..

— Всё ты знаешь, — отнекивается, но не слишком правдоподобно. Складываю руки на груди, он всё активнее расплывается по стене. — Не лезь куда…