Рисунок по памяти (СИ) - Воробьёва Татьяна. Страница 72

Мужчина резко замолчал, а Хадижа нахмурилась, вспомнив, как удивилась тому, что Зейн оказался в полицейском участке ещё до того, как она успела ему об этом сообщить.

— Кто тебе позвонил? — прямо спросила она.

Зейн не стал выкручиваться или отпираться, а просто ответил:

— К тебе приставлены телохранители. Двое, у них задание следить за тобой, но не вмешиваться, если не будет прямой угрозы.

— Телохранители?! Следят?! — пыталась осмыслить услышанное девушка.

Так значит за ней следили и обо всем докладывали Зейну! А как же это его «я тебе доверяю»? Опять ложь? Стало обидно и больно, словно её только что предали самым подлым способом:

— Вот цена твоего доверия?! Два охранника. Зачем тогда все наши разговоры о том, что относишься ко мне как к взрослой?! О доверии?!

— В связи с сегодняшней ночью, возможно, я не был так уж прав в своих словах, — снова начал заводиться Зейн, — Сегодняшнее твое поведение, ну, никак не похоже на поведение взрослой, разумной девушки.

— Зато нормально для подростка. Обычного нормального подростка! Без потери памяти, родственников, что живут словно в Средневековье! Замужества! — парировала в ответ Хадижа, — Знаешь, Самат был честнее, он хотя бы не делал вид, что ему интересна моя личность. Он просто хотел меня.

— У тебя есть шанс до сих пор попасть к этому честному, как было в Фесе, — ехидно улыбнулся Зейн, прищурив глаза. Он определенно наслаждался эффектом шока от своих слов, — Да, Хадижа, я знаю о том, что произошло в развалинах, и как именно ты повредила ногу, и поэтому велел приставить к тебе телохранителей.

Ощущение предательства кольнуло уже во второй раз. Дядя Али обещал не рассказывать ни о чем ни отцу, ни Зейну. Сомнений, что это был не он, почему-то не возникало.

— Самат — прекрасное оправдание, чтобы держать меня под контролем, следить за мной. А может, запереть меня в комнате и надеть паранджу, тоже во имя моей безопасности?! Он за две тысячи миль отсюда, и вряд ли даже знает, где я сейчас!

Её слова разбились о тишину. Зейн просто стоял и смотрел на девушку, которая сейчас буквально дрожала от злости и возмущения. В самом мужчине тоже поднимался протест. Он словно разговаривал с капризным, настырным ребенком, которого всеми способами убеждают не лезть туда, где опасно, а он назло стремится именно туда. Хотелось поступить с Хадижей именно так, как с непослушным ребенком: отчитать и отправить в свою комнату, а может собрать вещи и вернуть Саиду, пусть сам разбирается со своей дочерью. Зейн устало вздохнул, понимая, что точно так не поступит. Он ощущал себя как в давних разговорах с Жади. Воспитание, память, а характер, заложенный перетасовкой генов, видимо, нельзя было изменить ничем.

— Хадижа, иди пожалуйста в свою комнату, — медленно и как можно спокойнее сказал он.

Девушка словно ждала этих слов и, резко развернувшись, вышла из кабинета.

Зейн сел в кресло, устало откинувшись на его спинку. Он чувствовал себя уставшим, не столько физически, сколько морально. Зейн понимал, что с Хадижей будет непросто. Девушка без прошлого, стоящая на границе востока и запада, как на лезвии клинка. Понимал, что она слишком хрупкая, слишком юная. Запутавшаяся. Но в последние недели ему стало казаться, что всё более-менее начинает налаживаться.

Хадижа была счастлива поступить в Академию, завела друзей и потихоньку пропускала его в свой мир. Их вечерние разговоры, где она с горящими глазами рассказывала про какой-нибудь мировой шедевр или новую технику живописи, что изучали сегодня, были на вес золота. А потом, все пошло под откос: сначала ссора из-за танцовщицы, потом вспышка в памяти, когда он испугался, что психика Хадижи просто сломается под давлением подобного стресса, и вот, теперь, ночные гулянки, наркотики и арест.

Честно, сейчас он не знал, что делать с Хадижей. Отправить ее в Рио, к Саиду? Чтобы она себе там ни думала и чтобы ни говорила, так он с ней не поступит. Возможно, стоит просто переждать, дать им обоим остыть. Поспать. Бессонная ночь давала знать о себе, затуманивая голову и давя на веки. Он всё решит, обязательно, но чуть позже. Да поможет ему Аллах.

Хадижа вбежала к себе в комнату, всё ещё ощущая, как её трясет от злости и обиды. Слёзы мешали видеть, в горле встал ком, мешающий дышать, и казалось, что он вот-вот вырвется наружу бессильными рыданиями, которые она, несмотря ни на что, пыталась удержать.

Сняв до одури надоевшую одежду, девушка встала под душ, ощущая, как смывается и тушь, и карандаш, чуть пощипывая глаза. Черные струи сбегали по телу, оставляя на полу душевой уродливые чёрные кляксы. Хадиже казалось, что сейчас внутри неё тоже расползается такая же чёрная муть, состоящая из обиды и злости, но её так просто не смыть.

Да, она далеко не святая и натворила сегодня много чего, чем не стоит гордится, но их поступки, их жалкие оправдания собственного обмана, двуличия… ужаснее, чем вся эта бесконечная ночь. Хадижа прислонилась к стенке душевой, рассматривая кольцо, поблескивающее в свете лампочек. Захотелось снять украшение вместе со всеми клятвами, обещаниями и обязательствами и, наконец, вздохнуть свободно. Шальная мысль о том, что пора заканчивать весь этот фарс, пришла в голову, обретая уверенность и неясную тоску в сердце.

«Ты снова будешь одна», — шептало оно, сжимаясь от неприятного предчувствия.

— Плевать, — сказала Хадижа, сжимая ладони в кулаки.

«Ты подведёшь и разочаруешь их. Отца, Зейна, тётю Латифу, дядю Али, Самиру», — продолжало убеждать сердце.

— Они сделали это первыми, — зло ответила она.

Часы показывали полдевятого утра. Сняв с себя последнее украшение, подвеску в форме кошки, Хадижа положила его в шкатулку. Взяв рюкзачок и тубус, она осмотрела спальню в последний раз. Всё должно выглядеть так, словно она просто отправилась на учёбу. Хотя есть же телохранители… девушка грустно ухмыльнулась, вот пусть они и сообщат своему работодателю, что она просто ушла из дома.

Хадижа сидела перед холстом. Простая композиция, натюрморт из различных по форме и размеров геометрических фигур, просто практика, не сложнее, чем урок в художественной школе, а у неё кисть в руках не держалась. Девушка чисто на автомате, быстрыми штрихами, накидывала эскиз будущей картины, сама украдкой наблюдая за Луи, Одеттой и Жаком. После бессонной ночи они тоже выглядели потрепанными, как и она сама. Никто из них не поздоровался с ней, да и едва ли даже смотрел в её сторону, даже Жак… особенно Жак.

Ощущение полного одиночества, чувство стыда, желание разломать все вокруг, разрыдаться, убежать, спрятаться, исчезнуть, — все эти чувства давили на нее, проверяя на прочность, а запас этой самой прочности истощался миллисекундами. Кулаки и глубокий вздох. Сжатый в пальцах карандаш, до треска, до боли в пальцах. Взгляд Хадижи снова вернулся к холсту. Вспомнились старые привычки, когда после обид, несправедливых слов, да просто плохого дня, она приходила в мастерскую в приюте и начинала рисовать, забывая про всё.

— Мадемуазель Рашид, — голос мсье Мельера заставил девушку вздрогнуть, — Вы собрались остаться тут на ночь?

Хадижа непонимающе осмотрелась вокруг. Все студенты уже покинули аудиторию, и осталась только она и преподаватель.

— Ой! Простите, мсье, — судорожно собирая свои вещи, воскликнула Хадижа, — Я просто заработалась.

— Вижу, — кивнул мужчина, рассматривая полотно, — Мне нравится, как вы погружаетесь в работу, забывая обо всём вокруг, но это не лучшая ваша картина, — покачал он головой, — Обычно в них больше плавности, изящности.

Хадижа сама посмотрела на холст: небрежные маски, слишком темные тона, с резкими переходами от света в тень и обратно. В реальности, освещенные ярким солнцем предметы казались парящими, на картине же они приобрели вес и слишком грубое начертание.

— Да, мсье, — согласилась с критикой девушка, — Сегодня явно не мой день.

— У всех такое случается, — философский ответил Мельер, — Хотя натюрморт при всем при этом получился не просто техническим отображением реальности, а, скорее, отображением тех чувств, что сегодня владеют вами, — он замолчал, продолжая вглядываться в картину.