Там, где ты (ЛП) - Трамбл Дж. Х.. Страница 22

— Это Кики, — отвечаю я, протягивая телефон.

— Какая хорошенькая.

— Так и есть.

— У вас есть ещё фотографии?

Зря он это спросил. Я открываю фотоальбом и пролистываю фотографии, рассказывая, где каждая из них снималась и почему. Там даже есть фотография Майи в больших солнечных очках и бейсбольной кепке с заправленными под неё волосами. Она держит Кики в воздухе. Я сфотографировал их в момент, когда Майя отвернулась. Её лица не видно, но её улыбка отражается на лице Кики. Эта фотография — одна из моих любимых. Когда Роберт спрашивает о Майе, я отвечаю:

— Долгая история. Как-нибудь расскажу.

Возвращаю мобильный обратно в карман и вижу на заднем сиденье его машины макет гвардейской винтовки. И не могу удержаться.

— Можно? — спрашиваю я, открывая заднюю дверь.

Винтовка выкрашена в белый цвет, с чёрным затвором и чёрным ремнём. Она вся в царапинах: края истёрты и покрыты вмятинами от постоянных ударов о бетонный пол.

Наверное, таков закон природы: если у тебя в руке оказывается жезл, тебе обязательно захочется им повертеть. То же самое и с гвардейской винтовкой. Я делаю одно вращение, а потом подбрасываю и, когда она летит мне прямо в голову, успеваю немного уклониться.

— Вы в порядке? — спрашивает Роберт.

— Чёрт! Больно.

— Чуть больше двух килограммов натурального дерева, созданного специально, чтобы достать каждого вокруг бросающего в радиусе метра, включая самого бросающего. Если вы хотите поиграть с моей винтовкой, то вам придётся научиться с ней правильно обращаться.

— Правда? — говорю я, пытаясь скрыть улыбку, возникшую даже несмотря на боль в ушибленном месте на голове.

— Да, правда.

Роберт поднимает винтовку и следующие десять минут, не обращая внимание на добродушные поддёвки друзей, выходящих с танцев, учит меня делать одинарный бросок: сначала удерживать винтовку, повернув левую ладонь вверх, а правую — вниз, потом правой рукой толкнуть ложу винтовки вниз, а левой — вверх и отпустить, когда винтовка будет направлена точно вниз. Винтовка делает один оборот, и я ловлю её в обратном положении — винтовка направлена совсем в другую сторону. Или что-то приближённо к этому.

Такие «фокусы» требуют ловкости, поэтому недолго и сосредоточенно попрактиковавшись, у меня всё же получается.

— Гвардейцы рулят! — выкрикивает кто-то. Роберт машет в ответ.

Он взобрался на багажник и теперь с интересом наблюдает за моими упражнениями:

— Хотите знать десять причин, почему стоит встречаться с гвардейцем?

— Давай послушаю, — говорю я, подбрасывая винтовку снова.

— Десять: мы всегда знаем, как строить людей. Девять: мы постоянно совершенствуемся. Восемь: мы носим облегающую одежду. Семь: мы работаеми на футбольном поле, и в гимнастическом зале. Шесть: мы привыкли к стволам любых размеров. Пять: мы всегда стремимся к идеальному исполнению. Четыре: мы хорошо умеем работать руками. Три: мы очень гибкие. Два: мы всегда хотим быть сверху. И первое: нам нравится заставлять людей вопить и кричать.

Роберт произносит всё это с невозмутимым видом ровно до третьего пункта. Но потом я начинаю хохотать, и, совсем потеряв контроль, пропускаю удар, который чуть не сломал мне два пальца. Не то, чтобы все эти пункты были смешными. Нет, просто в исполнении Роберта они звучат довольно весело.

Я трясу руками, которые пронзает сильная боль.

— Хотите научу делать двойной бросок? — спрашивает он, всё ещё широко улыбаясь.

— Да, хочу.

Глава 13

Роберт

По возвращении домой застаю спящую на диване маму под тихо работающий телевизор. Выключаю его.

Из коридора вижу, как тётя Оливия сидит в спальне родителей в шезлонге и перебирает фотографии в коробке, которую мама обычно держит на полке в своей гардеробной. Тётя Оливия вытаскивает фотографию и кладёт её аккуратно в одну из разложенных вокруг стопок.

Потом, видно, почувствовав моё присутствие, поднимает глаза и жестом подзывает подойти.

Тётя Уитни лежит на постели рядом с отцом. В спальне тихо, слышны только слабое похрапывание тёти Уитни и гудение кислородного компрессора. Кажется, отец тоже уснул, но скорее всего он без сознания или же находится в искусственной коме. Черепное давление не даёт ему закрыть глаза полностью и то, как он выглядит, сильно сбивает с толку.

Я разворачиваюсь и на глаза попадается небольшой блокнот, всё также лежащий на прикроватной тумбочке.

— Мама сказала, что ты ходил на танцы, — говорит тётя Оливия тихо.

В её вопросе нет упрёка, так что я усаживаюсь на карточный столик у изножья кровати мамы и отца. Лежащий на нём паззл почти собран. Мой взгляд сразу же прикипает к одному фрагменту. На нём изображено что-то крошечное коричневого цвета на голубом фоне. Я нахожу в паззле место для фрагмента, и теперь усы кота закончены.

— Было весело? — спрашивает она.

Лучший вечер в моей жизни.

— Да.

— Хорошо.

— Как отец?

Она прекращает перебирать фотографии и бросает на него взгляд.

— Он спокоен. Не думаю, что ему больно. Медсестра из хосписа сегодня обтирала его губкой. И он дома.

Её лицо искажается, как будто она сейчас заплачет, но вместо этого тётя Оливия опускает глаза обратно на коробку с фотографиями.

Я снова возвращаюсь к блокноту. Мне очень интересно, что же написал там отец. Чувствовал ли он необходимость в этом? Было ли ему что сказать? А если было, то были ли это тёплые слова любви? Или холодные слова безразличия? И почему меня это вообще волнует?! Я смотрю обратно на столик и встраиваю в паззл ещё один фрагмент.

Тётя Оливия берёт фотографию и внимательно её рассматривает.

— Ты так похож на него в твои годы. Посмотри на эту, — она прижимает коробку к груди и, протягивая мне фотографию, осторожно перемещается в шезлонге вперёд, стараясь не опрокинуть остальные фото.

Я беру снимок. На нём мне исполнился, может, год и я лежу на лоскутном одеяле на полу гостиной. Отец надел на голову футболку, как Корхолио из мультсериала «Бивис и Баттхед». Я смотрю на него и смеюсь. Натянуто улыбнувшись, возвращаю фотографию обратно и беру из стопки следующую: на фото мой отец с каким-то мужчиной стоят на коленях на берегу озера и держат в руках свой улов.

— Мне знакома эта кепка.

Она улыбается:

— Он любил эту кепку и никогда не ходил без неё на природу.

— Ему нравилось отдыхать на природе?

— Очень.

— Кто это с ним?

Она наклоняется к фотографии, пытаясь рассмотреть.

— Это Патрик О’Келли, — говорит она, улыбаясь с ностальгией. — Он старый коллега и друг твоего отца.

Замечаю, что между двумя мужчинами стоят на коленях мальчик. Только взрослые, Роберт. Чувствую, как к горлу подступает комок:

— А кто этот ребёнок?

— Это сын Патрика. Сэмми, кажется. Ты как-то его встречал, помнишь? Вы примерно одного возраста. Удивительно, что тебя нет на фото. Ты что? Не поехал тогда?

— Нет, — я отдаю фотографию обратно. — А есть фотографии моей мамы?

— Хм, — говорит она с любопытством, — я пока ещё не видела.

— Как это? Я имею в виду, что по всему дому куча фотографий отца, но нет ни одной мамы.

Вспоминаю, как на парковке Эндрю показывал мне свои фотографии и как сияло его лицо от гордости, когда он переходил от одного фото к другому. Там даже была фотография его бывшей жены. Бывшей жены. Мне до сих пор кажется странным, что у него есть бывшая жена.

Тётю Оливию, похоже, удивил мой вопрос.

— Я не знаю. Возможно, твоя мама не любит фотографироваться.

Это неправда. Я никогда не слышал, чтобы мама протестовала против направленного на неё фотоаппарата. Может быть, потому что никто на моей памяти её не фотографировал. С другой стороны, по всему дому есть сотни фотографий отца: в рамках, в альбомах, в выдвижных ящиках, даже в магнитах на дверях холодильника. И мои фотографии тоже. Но ни одной моей мамы.