Прямой эфир (СИ) - Стасина Евгения. Страница 24

— Не робей, — хлопает меня по плечу Вячеслав Андреевич, но через секунду признает абсурдность сказанного. — Бред, ты ведь даже не знаешь значения слова робость.

— А вот и неправда. Чтобы вы знали, в детстве я была замкнутым ребенком. До четырнадцати я даже не имела друзей.

— Шутишь? Ни за что не поверю, — он уже пожимает ладонь мужчине средних лет, в котором я с трудом узнаю одного из его партнеров, и, взяв меня за руку, ловко лавирует между гостями, уверенно двигаясь к нашему столику.

Совру, если скажу, что меня не смущает его поведение: он никогда не отличался серьезностью, отвешивая скабрёзные шуточки на рабочем месте, но то, как он переплетает свои пальцы с моими затмевает все, что он делал прежде.

Стараюсь абстрагироваться от собственных ощущений, с трудом поборов неловкость, и молча присаживаюсь на свой стул, не забыв поприветствовать пожилую пару, расположившуюся рядом.

— Я говорил, что намерен пригласить тебя на танец?

— Что-то я не припомню подобного пункта в своем договоре, — нервно тереблю салфетку, не слишком-то довольная сделанными выводами — он взял меня с собой вовсе не для того, чтобы я попробовала себя в новом амплуа. Он намерен переступить черту — дать мне понять, что интерес ко мне у него отнюдь не рабочий.

— Значит, я его пересмотрю. По-моему, это очень сближает: узнаем друг друга поближе, и хотя бы один вечер не будем обсуждать дела.

— Только не говорите, что сейчас заведете разговор о поэзии или моих любимых цветах, — я комкаю ажурную бумажку, нахмурив лоб, и жестом останавливаю Лисицкого, вознамерившегося наполнить мой бокал белым вином.

— А почему бы и нет? Хочешь, я угадаю? Полевые, — тычет пальцем в небо, с самонадеянным лицом потягивая брют.

— Розы. Так что досадно, но в женщинах вы почти не разбираетесь.

— Не спеши с выводами. Это ведь только начало, — явно кого-то заметив, никогда не унывающий Лисицкий даже не думает печалиться о своем промахе. Машет неизвестно кому, и, извинившись, оставляет меня одну, обещая вернуться через минуту.

Я вывожу пальцем узоры на темной скатерти, одним ухом прислушиваясь к разговорам пожилой парочки, обсуждающей рост курса валют, и незаметно для окружающих разглядываю гостей. Танька бы многое отдала, ради десяти минут в кругу этих людей: за соседним столом сидит известный музыкальный продюсер с одной из самых успешных групп, которым довелось попасть под его крыло. Выпей я больше, возможно, рискнула бы подойти, пихая диск Петровой в пухлые ладони бородатого композитора, но, осушив лишь один бокал вина, продолжаю сидеть на месте, отсчитывая секунды до возвращения Вячеслава Андреевича.

— Вот это встреча. Слава говорил, что придет не один, но я даже не думал, что это будешь ты, Копчик.

— Не называй меня так, — легонько хлопаю его по руке, удивляясь разительным переменам, произошедшим во внешности Игоря с момента нашей последней встречи: свежий, с новой стрижкой, придающей ему особого шарма, он устраивается рядом, касаясь моей коленки своей. Расстегивает пиджак — не такой строгий и мятый, как неделю назад, когда он был не в лучшей форме, но вполне уместный в этой обстановке богатства и роскоши. Кажется, он в мелкую, еле заметную полоску…

— Никогда не понимал, почему тебе не нравится это прозвище, — Гоша ударяет своим бокалом о мой, но не спешит подносить его к губам.

— Прозвища априори не могут нравиться, — я хмыкаю, глядя на то, как он морщит нос, едва я делаю глоток вина, — тем более такие дурацкие. Я смотрю, ты излечился?

— Скажи спасибо бабушке — огуречный рассол творит чудеса. Где Лисицкий?

— Налаживает связи. Не удивлюсь, если вернется только к концу вечера.

— Тогда потанцуем?

— Не думаю что…

— Брось. Я тебе задолжал — в свое время я был настолько глуп, что не разглядел в тебе такую красивую женщину, — выбивает воздух из моих легких, предлагая руку. — Теперь обязан наверстать упущенное. У тебя ведь нет проблем с пластикой?

Игорь отходит назад, по-мужски оценивая меня с головы до ног, и не скрывает довольной улыбки, кажется, сейчас находя меня вполне привлекательной. А в моем животе уже оживают бабочки — четыре года назад его комплимент подарил бы мне крылья. Заставил бы меня воспарить над землей и лететь на этот огонек в его карих глазах…

— Я обещала танец Славе, — и не думаю сопротивляться, поражаясь реакции своего тела на невинное прикосновение Гошиных пальцев к моей руке.

Вверх от запястья поднимается горячая волна, от которой спирает дыхание, а в голове не остается ни одной мысли, едва моих ушей касается бархатный голос увлекающего меня в центр зала мужчины.

— Он нас простит. Здесь уйма желающих составить ему компанию, — Громов обескураживает меня своей улыбкой, и, заключая в кольце своих рук, начинает медленно двигаться, в такт льющейся из динамиков музыке. — Не думал, что встречу тебя здесь.

— Почему? Ты не берешь помощницу на подобные мероприятия?

— Нет, — смеется, не отводя от меня глаз, и забрасывает мою руку на свое плечо. — Ее обязанности ограничиваются готовкой кофе и болтовней по телефону.

— Я успела заметить, что это выходит у нее виртуозно. Боже, — смеюсь, когда Игорь поднимает свою руку над головой, крепче удерживая мои пальцы, и заставляет кружиться вокруг своей оси, чтобы после прижать к себе еще теснее. — Ты ведь не заставишь меня танцевать танго?

— В этом я и сам не силен, — бросает, и замолкает, даже не догадываясь, какую бурю эмоций вызывает во мне близость его тела.

Доверчивой первокурснице было невдомек, что он способен напрочь лишать рассудка одним лишь прикосновением — если душа моя безбрежный океан, то от теплого дыхания этого мужчины, внутри меня назревает шторм… Я больше не помню о своем начальнике, отрекаюсь от каждого своего обещания, больше не планируя танцевать с кем-то кроме Громова. Вино, власть его глаз, и необъяснимая тяга к Гоше — единственное, что сейчас имеет значение. Первая любовь не ржавеет, верно? Иначе, у меня помрачение рассудка…

— Ты красавица, Лиза, — произносит с придыханием, склонившись к моему уху, и ноги мои становятся ватными.

Не поднимая головы, уже знаю наперед, что в эту самую секунду он на меня смотрит, и вот уже, повинуясь собственному желанию, отвечаю на его взгляд, чуть сильнее положенного сжав ткань его пиджака под своей ладонью. Неважно, что все происходящее больше похоже на сон, что он ведет себя странно, внезапно воспылав ко мне интересом… Забудьте все, что я говорила прежде: воздух должен пахнуть цитрусом, аромату морского бриза здесь вовсе не место…

— Как у вас с Яной? — спрашиваю, когда его губы отделяет от моих лишь пара миллиметров, и с трудом удерживаю готовый вырваться наружу вздох разочарования: Громов отстраняется, теперь глядя поверх моей головы, и не проронив ни слова, сбивается с шага, удивляя игрой желваков на своем лице. Там, за моей спиной, прижавшись к приятному мужчине лет сорока, бывшая девушка моего виртуально друга заливается смехом, пока ее спутник поглаживает не прикрытую платьем спину…

Ему нужна была таблетка, нужно было заполнить кем-то пустоту, а я, как никто, хорошо вписалась в отведенную мне роль. То как я смотрела на него, самане отдавая себе в этом отчета, как очевиден был мой интерес для любого, кто только взглянет на мои раскрасневшиеся щеки, не могло его не подкупить. Я легкая добыча — глупая мышка, брошенная в террариум с питоном, и с той самой секунды, как я приняла его приглашение, моя судьба была предрешена.

Сейчас я больше чем уверена, что присаживаясь на соседний стул, Игорь продумал наперед и этот танец и несостоявшийся поцелуй, чтобы доказать бывшей невесте, что с ее исчезновением он не утратил вкуса к жизни. Заприметил меня и утащил в свои сети, делая невольной участницей разворачивающейся на глазах ничего не подозревающей публики драмы. В этом весь Игорь — не брезгует ни перед чем, в своем стремлении доказать свою стойкость и независимость.

Он бы меня поцеловал, прямо там, посреди шумного веселья пресыщенных баловней судьбы, и я не сомневаюсь, что делал бы это так пылко, как только способен человек, впервые растоптанный женщиной, которая, купаясь в объятьях другого, бросает взгляды на влюбленного в нее мужчину, неспешно попивая шампанское. И поверьте, меня бы не волновало, что он делает это лишь для Яны, я отдалась бы без остатка, еще сама не понимая, на какую опасную дорожку ступаю в это мгновенье. Я была глупа. Как ни прискорбно это признавать, в свои двадцать два я была ничуть не умнее, чем в тот дождливый вечер под окном теткиной квартиры.