Держаться за звезды (СИ) - Есина Анна. Страница 8

  − Лучше скажи, она подписала бумаги?

  Судя по тону, Элла успокоилась и с прежним тщанием принялась за чистку ногтей невестки. В том, что этим занималась именно она, сомнений не возникало. Римма Борисовна, снедаемая переживаниями за сына, более халатно относилась к своему делу. Не переставая шмыгать носом, она в третий раз смочила тряпку в пахучем кислом растворе, да так и опустила её рядом с левым бедром бездыханного трупа. Яна ощутила неприятное покалывание на коже в этом месте.

  − Нет, только прочла. Я убрала их подальше после отъезда "скорой". Думаешь, возникнут сложности? Для всех она просто пропала два года назад. Уехала из дома и не вернулась. Даже её родители поверили в эту байку, правда, не сразу, но сейчас ни у кого не возникает сомнений. Если помнишь, Лёнечка разыграл спектакль про поиски. Подал заявление в милицию...

  − Полицию, мама, привыкай!

  − Ну, полицию, невелика разница.

  − Помню. Что теперь? Как он хотел подать в суд бумаги, подписанные рукой без вести пропавшей женщины?

  − Сказал бы, что сумел найти с ней контакт, выдумал бы, будто она с мужиком другим сбежала, что теперь у подлюки новая семья, и она сама вышла на связь, потому что хочет развода.

  − В общем, ты ничего толком не знаешь, − подытожила Элла. - Так. Это уберёшь в отдельный пакет, по дороге выбросим в разные мусорные баки. Но сначала надо стереть со всего отпечатки наших пальцев. Набери таз горячей воды, а я пока упакую эту мерзость в плёнку. Кстати, Даня...

  Это имя, произнесённое чуть ли не с ненавистью, всколыхнуло в душе Яны огнедышащий вулкан чувств. О сыне! Они говорят о её сыне! О её чудесном двухгодовалом сорванце, которого ей ещё не посчастливилось обнять, прижать к груди, поцеловать, которого забрали эти монстры, ошибочно называемые людьми.

  − Кстати, Даня с кем сейчас?

  − Со Светой, это новая подруга нашего Лёнечки, чудесная девочка. Ласковая, аккуратная, хозяйственная...

  − О, мама, на этом хватит. Боюсь, меня стошнит прежде, чем ты умолкнешь.

  В этой простой, но такой говорящей фразе крылась истинная сущность Эллы. Мелочная, эгоистичная и ненавидящая весь мир особа. Пуще всего её раздражали счастливые в личной жизни женщины и дети, как ни странно это прозвучит. Не сумевшие построить семью дамы, а особенно те из них, которым вообще не довелось побывать у алтаря, делились на две категории: ветреные и неутомимые искательницы непознанного сокровища и озлобленные отшельницы. Элла, на беду, относилась к последним. Ко всякой мужней женщине она питала вящую неприязнь, что ощутила на себе Яна, и столь же негативно воспринимала она детей, что легко угадывалось в её голосе, едва затронулась тема Дани.

  Очередной провал в небытие помешал Яне уследить за дальнейшими событиями. Чувства притупились, и она ухнула с головой в странный радужный водоворот. Она поддалась беспокойному течению и закружилась на разноцветных волнах, то взлетая в безмятежную высь, то падая в сокровенные глубины. И каждое её ленивое движение сопровождалось сменой цвета. Секунду назад окружение было лазурным, и вот оно травянисто зелёное. Затем миг, и всё становится багряным, пурпурным, насыщенно жёлтым, синим, словно океанская гладь. Нескончаемое путешествие вызывало приступ морской болезни, и в сотый раз опустившись на самое дно, девушка решила взмыть как можно выше, быть может, именно там её поджидал выход. Получилось!

  Скитания вверх и вниз оказались следствием действительности. Яна почувствовала себя подвешенной в воздухе. Две пары рук удерживали её тело на весу. Одна - скользкая от пота, костлявая, с обгрызенными ногтями, неровные края которых царапали нагую кожу, − впилась в плечи мёртвой хваткой. Другая - жаркая, короткопалая настолько, что кончики пальцев едва сходились вокруг тщедушных лодыжек, и цепкая, будто бульдожья пасть, − держала ноги. Яну куда-то волокли. В молчании, нарушаемом тяжёлым сопением. Она предприняла новую попытку пошевелиться, поняла, что зря уповает на чудо, и мысленно поёжилась от холода. Что бы с ней не проделывали женщины, ей это заочно не нравилось. Тело зудело зверски, словно утыканное иглами разной величины. И та шуршащая ткань, в которую они её обернули, липла к коже, дополняя километровый список испытываемых неудобств.

  Наконец под спиной оказалась ровная поверхность. Исчезло давление пальцев. Холод, сковывающий чресла в кольце своих объятий, не отступил, но будто бы сделался мягче. Где-то над головой раздался хлопок, вроде того, с каким закрываются дверцы автомобиля. Сытое урчание двигателя подтвердило эти догадки. Её действительно решили перевезти куда-то на машине. Впрочем, о каких сомнениях и догадках может идти речь? Яна знала, куда и зачем её везут. И если уж ей суждено лежать в наспех вырытой могиле в самом сердце дремучего леса, к чему притворство? Ей страшно, по-настоящему боязно от открывшихся перспектив, но что-то изменить она не в силах. Раньше надо было действовать. А сейчас поздно.

  И ведь она пробовала, боролась, однажды сбежала, но делала это, как говорят, в пол ноги, без должной самоотдачи. Потому что по наивности своей верила этим людям, их словам, считала себя опасной, неуправляемой. Они сумели внушить ей, что она уродка, что ей не выжить в этом не приемлющем магию мире в одиночку. Что она нуждается в них, в их опеке, их заботе, их уходе.

  Живо вспомнилась одна из первых встреч с мужем. Она уже стала пленницей своего тела, тех талантов, что возникли столь внезапно, прожила неделю в отчем доме Лёни, ещё не хлебнула полную чарку свекровьего гостеприимства, но познакомилась с её буйным нравом.

  В тот первый год он встречал жену с улыбкой, всегда целовал, брал за руки, усаживал рядом. Зорко следил за тем, что она кушает и в достаточных ли количествах. В присутствии Риммы Борисовны они почти не разговаривали, но стоило ей выти, Яна вскакивала с места и падала на колени перед мужем. Молила его одуматься, пересмотреть своё решение, позволить ей вернуться к нему. Она уверяла, что справляется, что уже научилась контролировать себя, но ему этого было недостаточно. Он не хотел видеть подле себя чудовище, о чём открыто заявлял, нарочно называя её теми словами, которых она вовсе не заслуживала. Монстр. Ведьма. Разве причинила она вред хоть одному человеку или другому живому существу? Разве не боялась самою себя до одури? Разве не мечтала избавиться от этих непрошенных талантов? Какой ей прок от снега, который выпадает по мановению руки? Или дождя, или огня, преследующего её во сне и наяву, обжигающего, но не причиняющего боли?

  Доводы разума никто не желал воспринимать. Временами Яне казалось, будто они считают, что она из упрямства не хочет прекратить всё это, будто ей нравится быть особенной, словно иметь внутри себя бомбу с часовым механизмом, готовую сдетонировать в любой момент - предел мечтаний каждого.

  Ехали долго. Ровная асфальтированная дорога закончилась, и на смену ей пришли ямки, кочки и ухабы просёлочной колеи. Камни барабанили по днищу автомобиля, задавая некий ритм. От безделья Яна принялась считать повороты, запоминая путь, но очень быстро сбилась и бросила эту бесполезную затею. Если она мертва, обратно ей не вернуться.

  Остановились. Мотор не заглох, а продолжил убаюкивающе ворчать. Рывком тронулись вперёд, вновь замерли, теперь уже окончательно. Пугающая тишина обрушилась девушке на голову. Она длилась бесконечно, тугая, словно отрез каучука, прочная, словно армированная сталь, и страшная, будто дуло заряженного пистолета, приставленного к виску.

  Эта пытка неизвестностью убивала то, что ещё оставалось живым в ней. Почему они медлят, спросила она саму себя и тут же нашла ответ. Выкопать могилу в лесу вовсе не пустяковое дело, тем более в ноябре, когда земля промёрзла на добрый десяток сантиметров. А взяли ли они с собой что-нибудь помимо лопаты? Лом, скажем. И сумеют ли вообще с этим справиться? Яна начала сомневаться.

  И напрасно. Дверца, что находилась над головой (отнюдь не сразу, но девушка всё же сообразила, что прибыла в чащобу в багажнике), поднялась и чьи-то крепкие, хотя и недостаточно сильные для подобных вещей, руки подлезли под шею и колени. Вытащили из машины. Пронесли несколько метров. Послышалось напряжённое сопение, затем ругательство, и тело шмякнулось прямо в снег.