Магия тени - Лазаренко Ирина. Страница 63

Маги не могут двинуться с места. Не могут даже переглянуться. Не потому, что Страж не разрешает — просто они боятся того, что увидят в глазах друг друга. И поэтому смотрят только на дракона, завороженные.

Каждому из них в сей вздох хочется оказаться где-нибудь очень далеко. Оторвать ноги Дефаре, которая ни о чем таком не предупреждала. Устыдиться собственной трусости и мелочности в такой важный вздох, когда речь идет о целом мире.

Но на самом деле их никто не спрашивал, какой ценой они хотят спасать этот мир.

И теперь никто не спрашивает: в самом ли деле мир достаточно хорош для подобной жертвы?

Что там сказано в Преданиях о маговском назначении?

Один только Шадек не ощущает ни стыда, ни растерянности — он искренне, от всей души возмущен. Ему хочется топать ногами и орать во весь голос, кричать всякие гадости и отчаянно-бесполезное «Ну я же говорил!». И еще ему хочется надавать себе по лицу за то, что сразу не взял в охапку Оля и эту поганку и не увез за море.

Потому что Шадек — единственный, кто точно знает: нет, сто раз нет, этот мир недостаточно хорош для подобных жертв! Потому что быть магом — невероятно здорово, и уже ради одного этого стоило появиться на свет. И ничего в этом мире и Мирах не может быть достаточно важным, чтобы отдать свою магическую силу навсегда и до последней капли!

Ничего! Кроме разве одного — не дать сделать эту глупость кому-то другому. Тому, для кого его дар еще более важен, если такое вообще возможно. Тому, кто уже показал, что вывернется наизнанку ради этого никчемного мира.

Шадеку хочется схватить Стража за хвост и сбросить его прямиком в Чашу. Потому что ставить человека перед таким выбором — демонически нечестно. Потому что при любом исходе…

— Кто из вас предоставит наказную силу? — в последний раз спрашивает Страж, и все понимают, что…

— Я!

Звучат два голоса. Разом.

Шадек и Гасталла смотрят на Стража с вызовом, одинаково упрямо вскинув головы, безотчетно стискивая зубы и сжимая кулаки. Это так немыслимо трудно — просто стоять перед драконом и смотреть на него, но это — единственное, что еще можно делать осмысленно.

Страж невозмутим. Он уважительно кивает — одному магу, второму, и по-змеиному наклоняет голову. Ноздри его подрагивают. Бирюзовые глаза встречаются с серо-голубыми, и Шадек еще сильнее сжимает кулаки. Он слышит шипение и шепот, он чувствует, как под драконьим взглядом просыпаются самые потаенные закутки его памяти, и нараспашку оказывается все: побуждения и страхи, желания и нежелания, то, что случилось, и то, чего не произошло.

Страж медленно кивает, переступает лапами и оборачивается к Гасталле. Некромант скрипит зубами и щурит болотно-зеленые глаза, то ли пытаясь закрыться от драконьего взгляда, то ли бравируя показным небрежением. Страж смотрит внимательно и долго, бесконечно долго — несколько вздохов. И снова кивает.

В раздумье прикрывает свои глаза цвета холодной воды, сворачивает-разворачивает колечки хвоста. Медленно покачивается его голова на длинной чешуйчатой шее.

Смертельно бледный Дорал переводит взгляд с Шадека на Гасталлу, хочет что-то сказать, но не решается вымолвить ни слова. Бивилка прижимает пальцы к щекам, губы ее беззвучно шевелятся, в незрячих глазах стоят слезы.

Что понял дракон? Что он теперь видит, что он решает?

Кого выбирает?

Страж отмирает. Сначала он вытягивает шею, а потом за ней следует тело: три длинных, по-кошачьи мягких шага. Дракон замирает над головой мага и только тогда открывает глаза. Каменные ноздри трепещут, вбирая в себя магическую энергию — блестящую серебристую пыль.

Добровольно. Без остатка. Навсегда.

С той же неторопливой кошачьей грацией Страж разворачивается к Чаше и медленно выдыхает, поводя головой туда-сюда.

В небе, сплошь затянутом облаками, дрожит размытый бело-желтый шар. Почти над головами.

Туман над каменной чашей помалу рассеивается, и из пещер доносится шелест. Сначала очень тихий, потом громче, потом он разносится эхом со всех сторон и по всем ярусам — вблизи, издалека, повсюду. Из пещер высовываются первые драконьи морды. Сверху не понять, все ли драконы выглядят как Страж или отличаются от него. Видно только, что чешуя у них разного цвета: коричневая, зеленоватая, бурая…

— Теперь идите. — Бирюзовые глаза тускнеют, каменные веки тяжелеют. — Идите и не оглядывайтесь. Драконова Чаша — не место для людей.

Глаза закрываются, хвост сворачивается колечком вокруг лап, и змей застывает на своем вечном посту, как чешуйчатый сторожевой пес.

— Это да, — едко говорит Гасталла и рукавом отирает пот со лба, — это мы уже и сами поняли, каменная твоя башка.

За тысячи переходов к югу Террибар, болезненно морщась, разглядывает ограду вербяного поселка. Наготове лучники. И костры.

— Как думаешь, Оль, у нас получится?

— Получится. — Маг вздох-другой прислушивается к себе, а потом его лицо озаряет недоверчиво-счастливая улыбка. — получится. Это я тебе как прорицатель говорю.

Гласник оборачивается к северу. Он не видит ничего дальше пизлыкского леса, но знает, что где-то там, далеко-далеко, у других магов тоже все получилось. Губы Оля неслышно шепчут что-то. Он улыбается. Потом снова оборачивается к повеселевшему Террибару. Глаза его блестят.

— Давай, командуй. Надеюсь, лучники не подожгут поселок этим своим… привлекающим изворотом? И пусть все, что нас не прибило, сей вздох про это пожалеет, потому как теперь приходит наш черед!

Ыч и Алера пробираются в вербяной поселок от закраины, со стороны порченого поля. Ыч прячется среди верб, пригибается неловко, и тугая повязка впивается ему в живот. Тролль знает, что Кальен снова будет ругаться, но нельзя же было оставить Алеру одну!

Она пробирается дальше — туда, где заканчиваются заросли верб. Оглядывается и машет троллю. Тот на цыпочках покидает укрытие и неслышно движется следом, пригибаясь и держась в двадцати шагах позади. За оградой орут, слышен стук и лязг, рев троллей.

Как же тут стало грязно и пусто!.. Вот и кузня, за нею — колодец, а дальше — большой дом, за которым начинается главная поселковая улица.

Едва не взвизгнув, Алера отшатывается: по всей дороге прямо посреди заснеженной улицы — шевелящиеся заросли высотой по колено.

Бело-зеленые жгутики растений тихо шуршат и подрагивают, словно вынюхивают что-то.

Они растут из мертвых тел, аккуратно уложенных вдоль улицы плечом к плечу. Растения обвивают их, поглощают их, ползают по ним, как трупные черви-переростки.

Алера отводит взгляд, не в силах смотреть на эти мертвые-живые тела, но все равно видит их. Видит жгутики неизвестных бело-зеленых растений, которые чутко трепещут над трупами. Ыч сопит за большим домом. Поднимается ветер. Крики и лязганье слышны уже не только за оградой поселка, но и с другой стороны, из города.

У Алеры дрожат пальцы, и она никак не может вытащить пробку из плоской деревянной фляги, а когда наконец вытаскивает — едва удерживается, чтобы не выплеснуть всю жидкость на ближайшие тела.

— Несколько капель, — строго наставляла ее Имэль, — и старайся не дышать над ними.

Алера надеется, что скрытная эльфийская старуха знала, с чем предстоит столкнуться и что ее варево подействует. Девушка осторожно наклоняет флягу над ближайшим телом, стараясь глядеть только на густую рубиновую жидкость, которая капает из горлышка, но глаза все равно замечают, как по-червячьи возятся толстые жгутики — на этих телах, на других, повсюду, будто весь мир и Миры оплетены этими растениями.

Потом Алера вспоминает, что теперь нужно говорить просто «весь мир», потому что нет больше никаких Миров. Стискивает зубы и движется с флягой дальше, вдоль дороги мертвецов.

Ыч медленно выглядывает из-за дома, сосредоточенно изучает открывшуюся картину. Молчит. Рубиновые капли вязко падают на шевелящийся ковер из стебельков и плоти, и те иссыхают за какие-нибудь два-три вздоха. Воздух наполняется листвяным шелестом, из-за которого кажутся тише крики за оградой и городской стеной.