Две томские тайны (Исторические повести) - Барчук Дмитрий Викторович. Страница 52

Теперь лишь книжные шкафы да сверкающие из них позолотой корешки фолиантов свидетельствовали о благородном убранстве, вся остальная фешенебельность была завалена различными чертежами и схемами, как в проектном бюро во время аврала.

Наиль Виленович в роговых очках и махровом халате восседал за безразмерным столом за ворохом бумаг, как признанный литературный мэтр при написании бестселлера. А младший сын служил у него кем-то на вроде секретаря.

— Сколько ты насчитал ходов под Воскресенской горой? — спросил отец.

— Только старых, почти заваленных, — тринадцать. Плюс один целый, обложенный кирпичом, от здания областного суда, — как студент на экзамене, ответил Артур.

Старик аккуратно сложил стопку чертежей в пластиковый конверт, закрыл его на защёлку и вынес вердикт:

— С острогом, в целом, разобрались. Потайные ходы из крепости — норма средневековья. Как сейчас, запасные и аварийные выходы.

— Вторую группу подземелий тоже можно отнести к убегаловкам, — высказал своё мнение молодой помощник. — Из монастырей, домов богатых золотопромышленников. Но как объяснить капитальные коммуникации вдоль центрального проспекта? Длина томского метро — почти четыре километра, а ширина — три метра. Зачем купцам входить в такие траты? Они ведь деньги считать умели, иначе бы не разбогатели.

— Правильно говоришь, — похвалил отец. — Только не всегда люди совершают логичные поступки. Иной раз такое могут выкинуть! Будем искать богатых сумасбродов!

Философ — не только род занятий или образ мышления, это ещё и имя, в переводе с греческого означающее «любомудр». Родители назвали его так. Философом, а по батюшке — Александровичем. Правда, фамилия подкачала. Хоть и дворянская, но не сильно звучная — Горохов.

Выросший в крайней нужде, юноша образования толком не получил, но сословная принадлежность позволила ему поступить на государеву службу. Вначале — коллежский регистратор в таёжном Енисейске, потом — окружной начальник в Канске, к тридцати семи годам он дослужился до губернского прокурора Томска. Удачная женитьба на дочери богатого золотопромышленника и связи в сибирском чиновничестве после ухода в отставку позволили ему быстро разбогатеть. Встав во главе компании тестя, Философ Горохов привлёк дополнительный капитал и стал добывать по тонне золота в год. Для середины XIX века — фантастический объём!

Никто и никогда в Томске так богато и с блеском не жил, как он. Центральную улицу губернского города назвали Миллионной потому, что на ней поселился «томский герцог», миллионер Горохов. В праздники местные богатеи первый визит наносили ему, и только потом ехали поздравлять губернатора. И губернатор сам приезжал к Горохову, а не Горохов — к нему.

Роскошный дом окружал волшебный сад. Гости катались на лодках по пруду, гуляли по песочным дорожкам акациевых аллей, через мост со статуями крылатых коней, отдыхали в увитых цветами беседках, слушали музыкантов на прозрачной эстраде, нависавшей над прудом, любовались диковинными орхидеями и пробовали в оранжереях созревавший инжир и виноград. А уж за столом шампанское лилось рекой в саженные бокалы, стоявшие на полу возле стульев. Экзотические кушанья подавали на фарфоровых тарелках с видами гороховского сада, изготовленных на собственном заводе миллионщика.

Хотя, по правде говоря, никакого фарфорового завода под Томском никогда и в помине не было. Это был очередной блеф хозяина усадьбы, как и картонные муляжи книг в библиотеке.

Философ Горохов умел пустить пыль публике в глаза, произвести впечатление. Кредиторы охотно давали ему в долг любые деньги. Ведь он платил высокие проценты.

Но в один прекрасный момент компания Горохова неожиданно разорилась, долгов по неоплаченным векселям богатейшего золотопромышленника Сибири осталось на целых два миллиона рублей.

Улицу Миллионную переименовали в Почтамтскую. Дом за долги забрало Томское общественное собрание. А сам Философ Александрович, измученный подагрой, вскоре тихо скончался в маленькой сторожке на краю своей некогда величественной усадьбы.

На исходе девятнадцатого столетия деревянный купеческий дом сгорел, и на его месте новые хозяева жизни возвели каменное здание Общественного собрания.

— А здесь, по рассказу абики, Карим-бай обнаружил вход в тоннель под Томью, — высказал догадку Наиль Виленович.

Обескураженный сын встряхнул головой.

— Ата, ты и впрямь думаешь, что это Горохов вырыл томское метро?

— Я не верю, что, добывая по тонне золота в год, он мог разориться на одних обедах. Видать, вкладывал деньги в какой-то грандиозный тайный проект. Почему бы не преподнести властям сюрприз, соединив Московский и Сибирский тракты тоннелем под рекой? Вполне, в его духе. Горохову не составляло труда перебросить с золотых приисков несколько бригад землекопов в губернский город и хорошо им заплатить, чтобы помалкивали. Но губернатор почему-то не оценил государственное значение проекта, потребовав вернуть презренный металл кредиторам. И сдулся томский герцог!

Артур оценил отцовскую догадку, но меркантильное сознание современного молодого человека, выросшего при рыночной экономике, отказывалось её принимать.

— Зачем, скажи, рыть многокилометровый тоннель до Лагерного сада, когда через Татарскую слободу до реки рукой подать? Неувязочка!

Отец азартно потёр ладони.

— Я тоже долго не мог понять. Пока не прочитал статью твоего брата о первых томских сталеварах. Сразу после основания острога рудознатец Фёдор Еремеев нашёл на берегу Томи в районе нынешнего Лагерного сада выход железной руды на поверхность. Пробная плавка показала высокое качество томского железа. Оно ни в чём не уступало шведскому. Из него отливали пищали и ядра для казачьей крепости на Воскресенской горе. Но береговые залежи руды быстро истощились, рудный пласт уходил под реку. Вскоре Демидовы открыли богатые месторождения железа на Урале, и о томском руднике в Москве забыли. Но для местных нужд железо понемногу продолжали плавить. Горохов от кого-то узнал про заброшенную шахту и доделал начатую первыми рудознатцами работу.

К такому умозаключению пришёл разработчик нефтяных выходов, изучая под старость лет подземелья родного города. Ещё он понял, что обустройство «томского метро» закончили в начале XX века сибирские капиталисты. Застройка центральной улицы многоэтажными каменными зданиями Общественного собрания, Управления Сибирской железной дороги, Императорского Университета и Технологического института потребовала укрепления склона оврага, ведущего к реке, капитальной дренажной штольней.

Кроме отвода подземных и вешних вод она в случае чрезвычайных ситуаций могла стать и путём для эвакуации богатых граждан. После черносотенного погрома во время революции 1905 года в городе скрытно обустроили ещё несколько «мелиоративных» шахт, поменьше. На такую «дренажную систему» местные богатеи денег не жалели.

Наиль Виленович положил в ящик письменного стола последнюю папку и закрыл его на ключ.

— Поздравляю с окончанием расследования, улым! Больше в этом мире тайн для меня не осталось.

Фируза обычно не входила в кабинет без стука. Если мужчины закрылись, им мешать не надо. Но тут резко распахнула дверь и вбежала в святую мужскую обитель в застиранном халате. Лицо белое, как мел, а глаза испуганные, большие и страшные.

— Там… там… там… — она жадно хватала воздух ртом, но не могла произнести главного. — Там Фарит…

— Что с ним? — прошептал отец и ухватился за грудь.

Реакция мужа заставила Фирузу успокоиться и взять себя в руки.

— Фарит… пришёл.

Наиль Виленович обмяк и обессиленный опустился в кресло:

— Хвала Всевышнему! Что же ты меня так пугаешь, карчык [70]? Ну, зови-зови блудного сына. Вспомнил-таки атая, вернулся.

Вид Фарита не сулил положительных эмоций, и у старика снова заныло сердце.

— Зачем пожаловал? — сухо спросил он.