Сказки-секунды. Высматривая мага (СИ) - Степанова Дарина. Страница 24

***

Первым делом распахнулось окно. Потом пришла очередь дивана: раскладного, ультрамаринового, обитого какой-то мягкой немаркой тканью, — Дольф расправил его и застелил хрустящей после прачечной простыней. Следом он начал разбор сумки: одежду пока можно оставить на стуле (общий гардероб позже поставят в холле), канцелярские мелочи вроде ручек, очечника и кучи блокнотов, разместились в ящике белого стола с рисунком тёмно-синих созвездий. Под мольбертом, который, к его вящей радости, уже стоял у окна (такого же огромного, во всю стену и без лишних реек переплёта), выстроились коробки темпер, грязная палитра, тюбики и банка с кистями и палочками сангины.

Последним Адольф бережно извлёк из сумки ловец снов — где бы они ни жил, ловец всегда висел поблизости от изголовья. Но сейчас Альф решил повесить его не над диваном, а около стола, по соседству с самодельной фанерной доской, на которую он прикалывал записки, наброски и удавшиеся этюды.

Позже голые стены с редкими сиреневыми полосами в тон полу Эм завесит картинами — абстракциями с разномастными домиками, видами зимнего Амстердама, котами и ивами. Альф не будет сопротивляться — в искусстве их совпадали до последней линии. Ещё позже свободные места заполнятся фотографиями, которыми, след за рисованием, с головой увлечётся Адольф. Да и вся комната постепенно обрастёт вещами, и когда, спустя десять лет, ему придётся покидать «Кораблик солнца», его имущество уже не уместится в спортивной сумке, небрежно брошенной под стол, пока — пустой и чистый…

На улице ещё с прошлого вечера толпились сумрачные тучи. Хотелось света. Из светильников в комнате оказались настенная лампа в форме фиолетовой полупланеты, крошечный чёрный софит (Адольф удовлетворённо хмыкнул) и две гирлянды слабеньких белых диодов-ночников.

Секунду спустя помещение налилось светом, по щелчку освобождённого от наушников плеера, — осенней музыкой, а через несколько минут, наконец, и запахом гуаши и мокрой пористой бумаги, так привычным Адольфу, успокаивающим и примиряющим его почти со всем, существующим в мире.

И в этот раз, водя широкой беличьей кистью по листу, он думал, что не всё так уже плохо. Да, его угораздило попасть в этот стеклянный «изолятор», как прозвали новый корпус его прежние соседи, и о свободной жизни придётся позабыть. Но, в конце концов, через час его ждут воскресные круассаны в светлой полупустой столовой, потом — дрёма на новом, непродавленном ещё диване, откуда не вылезают перья и где до него никто не спал, а потом можно рисовать до одури, до тех пор, пока кто-нибудь из кураторов не опомнится и не придёт укладывать его, «ненадёжного», на ночь.

И Адольф рисовал, вдыхая аромат старой краски, восковой пастели и непромытых стаканчиков для воды. Рисовал и в очередной раз мирился с миром, швырявшим и сминавшим его, но всё-таки подарившем временную стеклянную гавань в «Кораблике солнца», мирился с сиротством, одиночеством, затравленностью и завистью. Мирился со всем — даже с этим интернатом.

Когда наступит время, я вернусь

Коридор показался ему длинным — чересчур длинным, да и не коридором вовсе, а каким-то вытянутым стеблем со стекающим по стенкам соком.

К концу коридор расширялся в светлую столовую. Хель подошла к крайнему столу, Рей остановился рядом. Она выжидающе оглянулась, но, наткнувшись на его почти бессмысленный взгляд, только вздохнула. Надавила на плечи, заставила опуститься на стул. Присела рядом.

— Кофе?

— Кофе. — Голос Рея было хриплым, тихим, каким-то механическим.

Когда на клеёнчатой скатерти появились две фарфоровых чашки, Хель протянула одну Рею.

— Бери! Горячо.

Он взял, не глядя, отпил, закашлялся.

— Рей… Рей!.. — Она нерешительно подвинулась ближе. — Рей!

Он поморщился:

— Не кричи! — безжизненности в голосе поубавилось. Хель снова вздохнула — по спине уже начинали бегать противные мурашки. В горле засаднило, она поскорее глотнула сладкий кофе. Пальцы под длинными кружевными манжетами дрожали, кружка ходила ходуном. Как будто это ей сейчас нужно идти за ту железную дверь.

— Рей… Я… Я буду там. Не бойся… — голос надломился. Стало противно и гадко, оттого, что не получается, и не получится найти нужных слов. Хотя Рею вряд ли нужны какие-то слова.

— Я и не боюсь, — неожиданно тепло и твёрдо ответил он.

— Нет, на окраинах сейчас неспокойно, — торговец опасливо оглянулся и, нагнувшись ближе, прошептал: — Говорят, в старом замке на Южной Дороге поселился Ийра…

Я вздрогнул. Много лет назад мне довелось его увидеть — в третий день осени, когда Кольцо Тёмных собралось для деления силы. В тот день я прятался в гроте, заросшем шиповником и дикой малиной, заметить меня с поляны было невозможно. К тому же моя магия была совсем слаба, и я не боялся, что меня засекут с помощью заклинаний, обнаруживающих чары и колдовство.

Я приметил его сразу: Ийра был самым молодым из своего Кольца. Худой, в серой узкой мантии, похожей на платье, длиннопалый и тёмноволосый, маг напоминал паука. Он медленно ходил кругами вокруг синего пламени посреди поляны и убеждал в чём-то остальных. Судя по жестам и кивкам, с ним соглашались все, кроме Кориолица, почти такого же молодого, как и Ийра. Но если Чёрный Ийра был воплощением холода, спокойствия и бесконечного терпения, то Кориолиц был слишком горяч и неопытен. Он ещё не знал, что в третий день осени мало что удерживает членов Тёмного Кольца от нападения друг на друга. Разве что страх — в этой схватке проигравших не остаётся, выживают только победители.

И Кориолиц поплатился за своё незнание. Когда синий костёр погас, на поляне осталось лишь около десятка магов, — вместе с ним были убиты все, взявшие его сторону. Ийра слабо улыбался и гладил свои длинные, блестящие волосы, напитавшиеся силой и магией убитых.

Несмотря на то, что он был молод, от него сквозило холодом и опасностью. Конечно, он был из Тёмных, и это подразумевалось само собой, но было в нём что-то такое… Завораживающее. Казалось, он мог уничтожить одним взглядом золотисто-коричневых глаз, — слишком живых и ярких на его бесцветном, почти прозрачном лице.

Он долго стоял на поляне не шевелясь, и горный ветер, от которого я продрог насквозь, будто обходил его стороной и не задевал даже полы мантии.

Я пролежал в гроте до полудня, напитываясь страхом и холодом, отчаянно желая оказаться где-нибудь на людной площади Фортра, а лучше — в натопленной угловой комнатке «Леш-Леща», — одного из немногих мест, где я чувствовал себя в безопасности.

Но Ийра оставался на поляне, а значит, и я не мог выбраться из своего убежища. Может быть, дала себя знать бессонная ночь, проведённая совсем рядом со множеством Тёмных, может, сказалась усталость, но я так и не уверен, было ли это галлюцинацией или явью: мне показалось, что, перед тем как исчезнуть, Ийра обернулся к солнцу и отчётливо произнёс:

— Ещё не пора. Но когда наступит время, я вернусь.

Нектомант. Гости господина

Гость из-за моста

Повинуясь затейливому жесту, позади опустилась холодная завеса Серебра. Он сделал несколько шагов вперёд, поёживаясь, хмурясь — никогда не был из тех, кто всходит на эшафот с улыбкой.

По ступеням бежали розовые отсветы, а там, в глубине, пылал алый огонь. Его собственное рыжее пламя обволакивало ладони и дрожало, предвкушая схватку с алыми языками. А те рвались наружу, облизывали старый камень… Сколько ног ступило на этот мрамор. Сколько голов осталось здесь навсегда.

Синева чистых сумерек сияла в оскале входа. Нектомант обернулся на закат, на новую блуждающую ночь, на аркады грозных городов позади. Кивнул напоследок ласковой земной тьме. И шагнул во тьму подземную.

Его уже ждали. У границы света копошилась жадная костлявая толпа, и первый, брошенный наугад язык пламени захлестнул самого яростного инфернала.

Битва пришла.

В гуще костей и плоти Нектомант не чувствовал ни боли, ни жара. Но стоило волне натиска схлынуть, и он вспомнил, как раскалились ладони, как струится со лба пот. Плащ давил на плечи тяжестью лат, но сбрасывать его рано, слишком рано — если он хочет продержаться ещё.