Импульс (СИ) - "Inside". Страница 108

Любопытство кошки, которую вот-вот вздернут на веревке, отказывается отступать, и Эмили, вздохнув, прижимает к себе папки сильнее. Если что — скажет, что искала только что поступивших. Это сработает, пусть и ненадолго.

Пока она разглядывает стопку в поисках кого-то из блока P, Кларки останавливаются у какой-то палаты, и Чарли вдруг, совершенно внезапно, отступает назад.

— Это плохая идея.

Эмили шмыгает в закуток, ведущий в комнаты отдыха персонала. Лопатками прижимается к стене, тяжело дышит, смотрит на часы прямо перед ней: до первой операции меньше полутора часов, ей нужно бежать и готовиться.

Что она вообще сейчас делает? Шпионит за своим вторым боссом? Преследует Кларк, чтобы… чтобы что? Объясниться? Прости, я не хотела смеяться над твоими чувствами?.. Но ведь это так глупо.

О, нет. Глупо было бы, если бы Кларк умела понимать грани. Но она их не видит. Поэтому — нет, не глупо. А маленькой тупой Джонсон определенно стоило подумать об этом раньше. Может быть, она вообще все не так поняла и эта странная секундная вспышка — просто мимолетная слабость, что делает ее еще ценнее. Может быть, она действительно ревнует. Может быть, может быть, может быть…

Старшая Кларк обхватывает плечо брата тремя пальцами и разворачивает к себе одним движением руки.

Эмили даже издалека видит ее насыщенные вишней губы — такие красные, перешагнувшие все черты вульгарности. Гипертрофированная, уродливая красота — на ее лице, без косметики кажущемся лет на десять моложе, подобный оттенок смотрится слишком пошло.

Но куда лучше, чем развратный фиолет.

И сейчас Кларк выговаривает что-то по слогам, так тихо, что не расслышать, но спокойно и твердо, словно читают лекцию по неврологии.

Чарли раскачивается на носочках. Раз, второй, третий. Опускает голову, но Лорейн указательным пальцем берет его за подбородок и заставляет посмотреть себе в глаза.

Наверное, сделай бы она так Эмили, та бы упала на колени: этот жест выглядит настолько властным и острым, настолько выточенным, естественным и ей подходящим, что у медсестры сводит низ живота.

Это так странно: высокий, худой, разодетый в свои павлиньи наряды Чарли вдруг весь оказывается на костяшке пальца своей сестры. Он словно провисает, теряет внутренний стержень.

Они разговаривают долго. Достаточно долго для тех, кто просто сомневается, входить ли в кабинет или палату. Стоят, не меняя позиций, переговариваются. Бросаются словами, хлесткими, едкими; Эмили сразу замечает, как у старшей Кларк скулы сводит от напряжения. Едва сдерживается, чтобы не кинуться к ней, вовремя останавливается.

И вдруг Чарли резким движением хватает ее за запястье. Пальцы сжимаются сильнее и сильнее, не дают Лорейн убрать руку. Эмили видит побелевшие костяшки младшего Кларка, чувствует электричество, повисшее в воздухе. Они стоят совсем близко — Чарли вынуждает ее сделать шаг к нему навстречу — и молча сверлят друг друга взглядами.

Сталь и топленое серебро.

Эмили впивается в полы халата. Еще несколько секунд — и она выскочит из своего укрытия, чтобы вмешаться. В очередной раз.

Но все заканчивается так же быстро, как и началось. Разве что неясно, кто вышел победителем: Лорейн с шипением лелеет руку с нежно-розовыми следами от пальцев брата, Чарли вдруг говорит одно и то же слишком долго, но замолкает, когда сестра поворачивается и уходит.

Просто оставляет его, отпускает, распускает стальные нити, посылает к черту — читает по губам — и уходит, на ходу запахиваясь в свой халат, как в кокон.

Ей, наверное, очень больно.

Но Эмили ничего не может сделать.

Именно поэтому она бежит в свой блок через общий коридор, наскоро переодевается в хиркостюм, собирает волосы в пучок, царапая шпильками кожу. Еще одна зона риска.

Вместе с вечной девятой она готовит и восьмую — чтобы в случае внеплановой можно было свободно перейти в соседнюю, приложив минимум усилий. Правда, делать в ней особо нечего — Эмили, вымыв руки, ходит с бланком и ставит галочки: там запущено, тут отключено, а здесь, наоборот, ничего не сделано, хотя должно быть.

Привычным движением кидает инструменты в стерилизатор, часть достает из крафтовых пакетов и раскладывает на столике. Даже если операции не будет, в обстановке почти полной стерильности с ними ничего не случится. А вечером, в конце смены, она просто сложит их обратно в новые пакеты и засунет в сухожар.

На сердце странно саднит: монотонная работа не утихомиривает мысли, как бы ни утверждали обратное. Все такое знакомое, простое, привычное. Обыденное. И когда только операционная — святая святых больницы — успела стать рутиной? Три месяца назад она заполняла бланки и говорила: «Я буду работать с вами», а сейчас стоит справа от ведущего хирурга. По правде говоря, слева, но там обычно Гилмор. У «Лейки» вообще нет понятий конца и края, поэтому Эмили смело может представлять себя в любой точке.

И от этого сладко. Приторно-лакрично, будто переела хармоновского мармелада. Ложку дегтя добавляет Чарли, который ей в этом посодействовал, но Эмили слишком быстро отпустила эту мысль. Может быть, игра действительно удалась, пусть и наполовину. Может быть, все дело в подаренной судьбой и оранжевым журавликом старшей Кларк.

Кларк.

Операция.

Ей надо бежать!..

Эмили в последний раз оглядывает комнату, поправляет стопки стерильного белья и выходит в предоперационное пространство, где сбрасывает с рук перчатки и быстро омывает их — скорее для себя, чем по уставу.

За дверью слышатся знакомые стальные нотки: кажется, Кларк разговаривает по телефону.

И она очень, очень недовольна.

Чертенята виснут между ребер и дьявольски пищат, требуя внимания.

Эмили смеется, приоткрывает дверь и втаскивает Лорейн в операционную так быстро, что Кларк не успевает даже вскрикнуть от неожиданности.

Прижимается к губам мгновенно, не позволяя сделать вдох, удерживает, чтобы не вырвалась.

Не сейчас.

У нее горячая кожа и ледяные руки, и сейчас Эмили особенно сильно нравится это сочетание. Вечно ледяные кончики пальцев. Вечно горящая огнем кожа. Две грани в одном человеке.

Она знает ее хорошо — даже слишком, потому что такую память не обманешь, не вычеркнешь просто так каждую трещинку, родинку, синяк или шрам. Она знает все ее тело, потому что на нем не осталось ничего неизвестного. Это уравнение было решено, и ответ сошелся.

У Кларк выглаженный, накрахмаленный белый халат, на который даже смотреть запрещено: слишком дорогая, ухоженная ткань, слишком безупречно отутюжена лучшей химчисткой города. Именно поэтому Эмили сминает его пальцами, словно тряпку, губами льнет к шее, пальцами забирается под блузку, впивается в нежную кожу.

Это какое-то чистое безумие. Сумасшествие. У них меньше двадцати минут, пространство вокруг них слишком стерильно, холодный свет ламп не оставляет ни намека на скрытность. Любой, кто сделает больше трех шагов из предоперационной, увидит их — целующихся до боли в губах, цепляющихся друг за друга. Белый халат и светло-голубой хирургический костюм.

Словно подростки, прячущиеся от взрослых по углам.

Эмили улыбается собственной мысли, на секунду теряет контроль над ситуацией, оказывается прижатой к ледяной стене. Шаг вправо, шаг влево — и инструменты, тщательно разложенные на столиках по бокам от нее, полетят на пол.

Она чувствует дыхание на своей шее, чувствует легкое прикосновение губ, раззадоривающие движения руками. Тронуть, надавить, сжать.

Нет, в ее планы входит не это.

Может быть, у Кларк действительно сильные руки, но сама по себе она легче бумажного листа. Эмили делает шаг на нее, чуть толкает плечами, кладет руки на бедра, заставляя отступить. Шаг за шагом, не отрываясь друг от друга, они выходят на середину операционной.

Главная сцена безмолвного театра.

Кларк упирается в высокий ничем не застеленный стол, и все шесть его незакрепленных секций жалобно всхлипывают под ее весом. У Лорейн высоченные шпильки — такие, что она кажется еще выше и тоньше, и сейчас каблуки перестают быть точкой опоры: если она перенесет вес на пятки, то панели с грохотом упадут, привлекая всеобщее внимание.