Импульс (СИ) - "Inside". Страница 109
Безвыходная ситуация: все, что она может, — только недовольно шипеть и впиваться ладонями в черную поверхность, балансируя на носочках.
Наверное, если нога подогнется, она сломает лодыжку.
А еще Эмили некстати вспоминает, что так и не поставила стол на тормоз — и, если на него надавить, он откатится к стене и обрушит все, что рядом.
Она смеется в губы Кларк, заражает ту смешинками — нелепая ситуация рождает полнейшую вседозволенность — и проводит подушечками пальцев по тонкому кружеву под блузкой.
Это так странно — видеть ее напряженной, замершей, неподвижной. Словно боится, что вот-вот зайдут, узнают, увидят. Эмили плевать, но Кларк — нет. Она застывает под прикосновениями, закусывает губы, сжимает пальцами гладкую поверхность стола.
Но это неважно. Потому что она уже себя выдала, уже закрыла глаза, уже подалась навстречу. Уже позволила расстегнуть верхние пуговицы, положить ладонь на бедро, царапнуть короткими ногтями спину. И хочется, и колется, и страшно, и ноги дрожат, балансируя. Совсем не спортсменка, настоящая деловая женщина.
Эмили знает, как она одевается утром, как подводит глаза и как красит губы, знает, какой тихой может быть и как все еще прячет предательские стоны в ладонях, как кусает губы в попытках замолчать, как она заставляет ее прекратить это делать.
Но она и понятия не имеет, что-то, что сейчас произойдет, окончательно сведет с ума.
Потому что ладонь Эмили медленно-медленно, сантиметр за сантиметром спускается вниз.
Лорейн пахнет горечью духов и непривычным ароматом чужих сигарет, въевшимся в тонкую ткань блузки — чистым табаком без примеси мяты, и это заставляет Эмили зажмуриться на секунду.
Она режется о скулы Кларк, рассекая собственную внутреннюю кожу, вытаскивает наружу другую себя — сильную, уверенную, и каждое движение, направленное к женщине перед ней — к этой натянутой до предела белоснежной нити — пропитано чувственной нежностью.
Распахнутый белоснежный халат становится для Эмили трофеем, который она никогда не получит. Недосягаемым знаменем, красной тряпкой в руках тореадора. Он скомкан и смят, и ей до чертиков хочется оставить на нем свои следы — просто чтобы стерильная ткань хранила отпечатки их безумия. Губы скользят вдоль шеи, цепляют обнаженную кожу плеч и запечатлевают поцелуй на белоснежном хлопке.
Ставят метку.
Юбка задирается наверх — после Оттавы этот жест врос Эмили под кожу, стал определенным и необходимым как воздух рефлексом; пальцы трогают нежную кожу бедер, чуть царапаются о шелковые чулки — единственная вещь без кружев в гардеробе Кларк — забираются под белье. Эмили помнит, что оно черное, будто бы созданное для контраста. Дорогое, из блестящего атласа. Слишком вызывающее, если быть только в нем. Слишком заводящее, чтобы от него избавиться.
Лорейн такая влажная, податливая, до бесстыдства заведенная, и щеки алеют, когда она давит короткий выдох в плече Эмили. Эта секунда — вся она на кончиках ее пальцев — превращает ее в хрупкую девочку, так доверчиво прижимающуюся к медсестре. Каждый резкий выдох, каждый громкий вдох снимает с нее броню, превращает железо в пух и перья, оставляет след на сердце, трогает кости, гладит изнутри, окончательно раздевает, оставляя только ненужную ткань и ту, настоящую Кларк.
Стеклянную. Прозрачную. Слабую.
Лорейн едва может балансировать на своих бесконечных каблуках и только прерывисто дышит, впиваясь пальцами в металлический стол, пытаясь удержаться, сохранить ритм. До боли жмется к губам, кусает, тянет на себя. Медсестра становится ее точкой опоры — и она не сдвинется с места, даже если планета пошатнется.
Эмили выходит из нее так резко, что Кларк чуть не срывается на стон, но тут же прикусывает губы. В затуманенных глазах искрами сверкает обида и непонимание, и она склоняет голову, позволяя длинной челке упасть на лицо.
И вдруг вскрикивает, впивается зубами в ладонь, когда Эмили опускается на колени.
Да.
Это помешательство. Безрассудство чистой воды, смертный приговор. Если Эмили сейчас сделает что-то не так, если позволит ей уйти, если…
Это станет крахом для обеих.
У нее только один шанс из миллиарда.
— Что ты… — выдыхает Кларк и сразу же осекается, судорожно пытаясь вдохнуть.
Кажется, каждый сустав ее вцепившейся в стол руки хрустнул от напряжения. И весь ее покрытый льдом скелет только что взорвался, костной пылью рассыпался по операционной.
Потому что Эмили коснулась ее бедер своими губами.
И это настолько нежно, трепетно и акварельно, что Лорейн откидывает голову назад и издает едва слышный стон.
Звук отскакивает от стен, яркими звездами повисает в воздухе. Все вокруг окрашивается в золото, превращая операционную в отдельную вселенную.
Галактику с двумя связанными созвездиями.
Рождающийся на глазах астероид.
И каждое действие Эмили, каждое движение кончика ее языка, каждый горячий выдох, каждое прикосновение губ к коже отзывается в этом новом космосе вспышкой сверхновой.
У Кларк ощутимо дрожат колени, а пальцы ног в черных глянцевых туфлях скользят по полу каждый раз, когда Эмили делает движение вверх.
Это невозможно перебороть, этому невозможно противостоять. Она бы застонала в голос, будь они одни, но слишком велик риск, слишком глупо было бы попасться вот так. Поэтому все, что остается Кларк, это впиваться ногтями в ледяной металл и жалобно скрести по нему ухоженными ногтями.
Ее дыхание рвет воздух и сбивает пульс.
И, когда все внутри сжимается, когда биение сердца оказывается на кончике языка Эмили, когда она особенно сильно касается Лорейн там, галактика взрывается.
Остаются только осколки рожденных звуком звезд.
Колени Кларк окончательно подкашиваются, и она падает в объятия Эмили.
Раздается звук удара стола об стену, грохот падающих инструментов и — кажется — всей тумбы в общем.
И они смеются в плечи друг друга, чувствуя, как что-то внутри крепнет и растет с каждой секундой, связывая воедино.
Эмили всегда думала, что так не бывает.
Но ошибалась.
*
Эмили стоит рядом с Кларк и впервые за последние полтора месяца бок о бок работы с нейрохирургом чувствует страх. Липкий и холодный, он забирается под ее хирургический костюм, холодит волосы на затылке, заставляет дышать через рот. Сары нет рядом — и в экстренной ситуации Эмили остается полагаться только на себя. У наркозного аппарата двое неизвестных мужчин: анестезиолог и его ассистент. Проверяют экраны, строчат в журнал данные.
Все вокруг кажется иным: пленка хрустит слишком громко, простыня лежит неровно, пациент пугает Эмили едва ли не больше, чем перспектива облажаться. Хочется завопить во все горло, развернуться и выбежать из операционной к черту.
Пошло оно все.
Черт, кстати, уже здесь — моет руки, переговаривается с Райли и кивает в ответ на длинные реплики хирурга.
Здесь до жути не хватает Кемпа с его шуточками.
Страх влажными дорожками скользит по спине, и Эмили едва соображает, что происходит. Мозг, до этого идеально функционировавший, отключается. Она ловит ртом воздух и едва стоит на ногах, когда завязывает на Кларк стерильный халат. Нейрохирург молчалива и сосредоточена, а у медсестры руки дрожат от волнения.
Налажает.
Знает же.
— Ее величество решило, что мы будем оперировать сидя, — велит Гилмор.
Эмили судорожно сглатывает.
Сидя?..
Кларк закатывает глаза, отходит к «Лейке» — еще не до конца включенной, но уже с основным работающим экраном, — и углубляется в настройку. Двое санитаров закрепляют голову пациента в черепном фиксаторе, встроенном в металлическую стойку на операционном столе. Затем одним нажатием на педаль они раскладывают стол пополам и приподнимают верхнюю половину так, чтобы туловище мужчины держалось в вертикальном положении. По сути, то же кресло, только вместо спинки и упора стальной штатив.
Эмили впервые на подобной операции, но память бережно подсовывает картинки из справочника. Локализация опухоли в основании мозга позволяет провести операцию сидя, что сужает риск кровопотери, но повышает шансы критического исхода: венозное давление в голове сидящего ниже, чем привычное атмосферное. Случайное повреждение вены приведет к тому, что сердце будет всасывать воздух, и тут никакое везение уже не поможет.