Импульс (СИ) - "Inside". Страница 69

Она забирается под ребра, не оставляя выбора.

Только смирение.

Это у Кларк все чувства накаленные, выжженные, выплавленные. Сложные. А у таких, как Джонсон, все просто. Потому что настоящее.

И среди окружающих металлических пластов, бронежилетов и кусков цинизма Эмили въедается в ее крепкие кости, разъедая их своим наивным теплом, которое на самом-то деле никому не нужно, кроме нее самой.

Течет по венам чем-то большим, чем просто коллега.

Потому что коллеги не высекают пальцами на ее коже электрические разряды, не смотрят такими глазами, не бросают все ради того, чтобы приехать.

Джонсон словно что-то пытается вбить ей в кору головного мозга.

Но Кларк слишком боится высеченных, очевидных импульсов.

Может быть, все дело в этих их пересечениях — параллелях, что никогда бы не были вместе. И эту драму, эту постановку уже пора завербовать. Поставить авторский знак, оформить патент. Потому что нельзя лгать самой себе. Невозможно обманываться настолько.

Нужно просто признать.

Давайте же, доктор Кларк, лучший нейрохирург больницы, просто признайтесь самой себе.

В том, что эта девочка,

эта маленькая,

глупая

девочка

сбивает ваш

сердечный

ритм.

— Я могу поставить вам укол, доктор Кларк.

И то единственное, что сейчас что-то изменит, то единственное, что может все перевернуть, загладить ее вину за всю едкую злобу, растопить остатки льда, неожиданно находится.

Ведь все гениальное просто, да?

Кларк встречается с Эмили глазами, видит золотистые искорки, чуть наклоняет голову, говоря:

— Лорейн. Давай уже перейдем на ты.

И залпом выпивает лекарство.

====== 25. Uncover their secrets and call it magic ======

Комментарий к 25. Uncover their secrets and call it magic Здравствуйте! с:

ПРЕДЛАГАЮ ВСЕМ ПОЛЮБОВАТЬСЯ НА ПОТРЯСАЮЩИЙ АРТ ОТ @TSERRA: https://vk.com/wall-162482461_1035

Первая часть главы: Tom Odell – I Know

Лорейн уходит: Cinema Bizarre – Angel In Disguise

На свадьбе танцуют и разбивают Эмили сердце под: Seasons of Love (From “Rent”)

Танец Чарли: Michael Jackson – Smooth Criminal.

ну за что мне она? я кладу её на диван,

я вливаю в неё всю нежность, что мне дана,

всю жестокость, что мне дана, и, срываясь с губ,

всё же падает «я люблю».

обнимаю её и теперь, к своему стыду,

понимаю, что пропаду.

И вся эта музыка у Эмили в наушниках, все эти ноты до единой направлены только к одному человеку.

И бедняга Том бы уже сорвал голос, в сотый раз выводя одно и то же — все равно в тебя влюбляюсь, и ведь все равно в тебя влюбляюсь, и все равно я в тебя влюбляюсь, когда бегу.

Она тоже бежит — с работы и на работу, по больнице, отделениям и палатам, носится как угорелая, как сумасшедшая, психопатка какая-то, и внутри все так солнечно и тепло, горит, не гаснет, греет лучше утреннего кофе, бодрит сильнее адреналина.

Потому что впервые за всю ее жизнь, за двадцать с хвостиком лет, ее ждут.

Закутанная в домашний плед, попивающая кофе с лимоном и молоком, поджавшая под себя ноги на своем любимом кресле, без конца строчащая СМС-ки, лохматая и такая светлая, Лорейн радуется четвертому по счету выходному.

Это значит, что Эмили четырежды уходила от нее на работу и четырежды возвращалась, принося крафтовые пакеты с едой, свежее молоко и запах больницы. Не тот, в котором Лорейн работает, нет, другой, особенный, свой — чистой одежды, нашатыря, хлорки и чего-то неуловимого.

Солнца.

А еще она приносит суету, эти вечные «а можно?», «ну пожалуйста», «ты же не против, если»; и превращает ее кристально-чистую ванную в адовую смесь корицы и яблока, когда решает взбить пену.

Эмили кричит и поет, смеется, складывает оригами из салфеток — от корабликов до птиц — готовит завтраки, обеды и ужины, регулярно обмазывает Лорейн с ног до головы ментоловой мазью, запрещает много курить, придирчиво осматривает каждый синяк и ссадину и ничего не спрашивает.

Ничего.

Словно и так все знает.

На самом деле она просто боится.

Боится задать вопрос, разрушить атмосферу, разрезать воздух; она так счастлива, что готова все стерпеть, лишь бы подольше побыть рядом с Кларк.

Потому что за эти четыре дня она ни разу не появилась дома.

Просто исчезла из своей маленькой квартирки на Трити-стрит, растворилась, оставив только серебряные пылинки, остановила время там и запустила вновь здесь.

И все футболки Кларк — до неприличия тесные в груди, до ужаса длинные — разом становятся домашними; и старый, с выцветшими клавишами ноутбук Эмили, все эти дни лежавший в ее рюкзаке, вдруг становится самой важной вещью на земле: на жестком диске хранится больше сотни фильмов, которые они смотрят каждый вечер.

Никто не тревожит. Никто не появляется на пороге, не обрывает телефон. Словно они обе ушли в оффлайн. Поставили «не беспокоить» и «без звука» для всего мира.

Вот только тайны, когда-то казавшиеся слишком неважными, вдруг всплывают на поверхность, становятся слишком громоздкими, чтобы уместить их под сердцем.

Секрет номер один: Чарли Кларк выходит на работу следующим вечером, но избегает Эмили так умело, что медсестра только и успевает, что замечать цветные всполохи его кардигана и стучаться в закрытую дверь, вызывая недовольство секретарши. Почему он так себя ведет?

Секрет номер два: куда делись три пациента — слепой, глухой и немой? И, самое главное, как это узнать, если база есть только у Оливии и у лечащих врачей, но никак не у интернов, ординаторов и медсестер?

Секрет номер три: Хармон резко меняет свое отношение к Эмили, обходит ее стороной, на все вопросы отвечает уклончиво, заваливает работой, ведет себя более чем просто странно?..

И секрет номер четыре: Кларк, вроде бы подпустившая ее к себе, все еще слишком холодная и отстраненная, когда дело доходит до работы. Словно перейдя одну границу, Эмили отказалась от второй. Что творится в голове у нейрохирурга?

Кларк дали неделю — за свой счет, разумеется; и Эмили настроена взять от этой недели все, что можно.

Но Бог наверху смеется над ней, хохочет, надрывая живот, и посыпает пеплом.

В среду вечером Эмили вызывают к Моссу.

Она плотнее запахивает халат, одергивает под ним свитер, проводит ладонями по волосам, убеждаясь, что из пучка ничего не выбилось, выравнивает бейджик на нагрудном кармане и делает глубокий вдох, толкая дверь.

Красно-белый кабинет сияет глянцевой чистотой, и на ум невольно приходит сравнение с домом Кларк. Все слишком чистое, слишком образцовое, слишком блестящее и холодное. Хотя красный не умеет быть холодным; красный — это огонь, языки пламени, искра.

Но здесь все иначе.

Они не разговаривали с той ночи на дне рождения у Марка. С тех самых пор, когда он назвал ее пустым местом. Мешающим фактором. Глупым последствием.

Но все изменилось.

Эндрю словно сошел с обложки Forbes, где рекламировал очередной модный деловой костюм: черный пиджак, белоснежная рубашка, брюки со стрелками. Слишком идеальный. Слишком резкий. Броскими штрихами обозначены часы на запястье, золотой зажим для галстука, белоснежная отделка нагрудного кармана.

И, конечно, халат, небрежно висящий на спинке стула. Наверное, один его рукав стоит больше, чем квартира Эмили в год, но ее почему-то это не волнует. Халат как халат.

Он не делает никого лучше или хуже.

— Присаживайтесь.

На черной оправе очков поблескивает эмблема Hugo Boss, и Эмили хочется закатить глаза.

А еще дороже он может выглядеть?

Бросает взгляд на часы.

Rolex. Ну конечно.

Может.

— Разве вы не должны быть в операционной? — Эндрю чуть покачивается в кресле.

И как она раньше не замечала?.. У них с Лорейн одинаковые глаза — холодные, метельные, снежные; колкий взгляд, цепляющий детали, анализирующий, передающий информацию мгновенно; даже усмешка — вечная усмешка, словно весь мир встал перед ними на колени, — одинаковая.