Головолапная (СИ) - Гофер Кира. Страница 33

Миновав каменную арку ворот, Гата пошла через дорогу и едва не столкнулась с летевшим справа автомобилем. В последний миг водитель поддал газа, и машина пронеслась мимо, ударив Гату облаком пыли, жара и выхлопного газа.

Апатия не подтолкнула Гату посмотреть вслед машине, чуть было ее не убившей, не призвала быть осторожней. Кружилась голова, но как-то медленно, тоскливо. Не хотелось ничего. Стоило поднять взгляд, как в глаза безжалостно бил яркий солнечный свет. За кладбищем не было деревьев, не было тени. Лишь сухой и жаркий асфальт, пыльные обочины, унылая серая полоса дорожного ограждения, тянущегося вдоль улицы без пешеходов, грохот редких машин на железнодорожном переезде в сотне метров слева… Со стороны переезда пробивался одинокий задорный лай собаки.

Упершись в горячий металлический отбойник, Гата бездумно перелезла через него, буквально перевалившись. В ноги, за миг до этого стоящие на мягкой пыли, врезался щебень. От резкой боли в ступнях, Гата охнула и, потеряв и без того шаткое равновесие, завалилась на бок. Резануло по ладони, садануло в локоть. Гата всхлипнула — жалость к себе, больно ударившейся, пробилась сквозь глухую подавленность, слезы навернулись на глаза.

Эта же жалость к себе заставила ее проползти вперед, к рельсам, несколько метров. Щебень перекатывался и норовит впиться куда-нибудь побольнее. Трава лезла в лицо, липла к мокрой вспотевшей коже.

«Всё против меня», — подумала Гата и положила голову на рельс. Щеку мгновенно обожгло металлом, нагревшимся за день. Гата вытянула воротник футболки и подпихнула его к щеке. Все равно горячо, но уже не так похоже на пытку каленым железом.

«Но кое в чем мне повезло, — мысли двигались уныло и вязко, как упавший листок плывет по болотной воде. — Тут всего одна колея. Куда бы ни пошла электричка, мимо меня она не проедет».

Гата прикрыла глаза и стала ждать, когда зазвенит железнодорожный переезд, опуская шлагбаум.

— Гав! Гав!

— Шаник, заткнись… Да, мама, я гуляю с Шаником, а ты что думала?

Голос был далекий, но угадывалось, что он молодой, строгий и недовольный.

— Гав! — в противовес хозяйке собака чему-то радовалась.

— Мам, я уехала, чтобы побыть одной, чтобы разобраться в себе. Пожалуйста, не звони мне каждый час, не проверяй меня… Ну что это за навязанные штампы! Ты еще скажи, что я должна бороться за свое счастье… — голос стал раздраженным. — В чем разобраться?.. Ну мы же говорили на эту тему и не раз, ма-ам… Ну как ты слушаешь?

Постепенно девушка приближалась, и Гата открыла глаза. Повернула голову, скользнув щекой и виском по рельсу. От собачницы, идущей по тропинке зеленой зоны, ее отделяло железнодорожное полотно и три куста. Земля под кустами была усеяна мусором: рваные упаковки, окурки, мятые пакеты. Видимо, это было место для любителей выпить на свежем воздухе.

«Почище я, конечно, не могла выбрать места», — скривилась Гата.

Из-за крайнего куста показалась собака — крупной породы, похожая на смесь ретривера с чем-то попроще. Из улыбающегося открытого рта свисал розовый язык. У собаки была обычная собачья голова, с черными глазами и ушами там, где и полагается быть ушам. И никаких паучьих лап.

Навстречу этой совершенно нормальной собаке дернулось что-то похожее на восторженное чувство, когда понимаешь, что спасен! Но уже через миг из-за того же куста вышла девушка с телефоном. Из ее головы торчали в беспорядке паучьи лапы: длинные и короткие, черные и выцветшие до белизны, узловатые и тонко-изящные.

— Последний раз говорю, мама, мне надо разобраться: хочу я быть вместе с ним или я боюсь остаться одна. И я прошу, перестань мне звонить и уговаривать, сама не знаешь в чем.

«Знакомо», — вздохнула Гата.

— Гав!

Собака постояла, махая хвостом и внимательно глядя на Гату, лежащую на рельсах. Потом резко сорвалась с места, будто вспомнила про срочное жизненно-важное дело. Голос девушки с телефоном удалялся, растворялся в гуле машин, едущих по улице за зеленой зоной, в грохоте железных плит, по которым пересекали переезд два грузовика с логотипом известного супермаркета… Из кабины одного грузовика лилась громкая песня:

«Добрых дел мастер с похмелья злой,

Добрых дел мастер ушел в запой…»

«Добрых дел мастер… злой и без похмелья, — ворчливо подумала Гата. — Да и не добрых дел он мастер…. Натворил тут всякого…»

Переезд предательски молчал, поезда все не было. День перевалил за середину, было жарко, хотелось есть, а мысли о поезде, который где-то застрял или не едет, потому что сейчас перерыв в электричках, постепенно вытесняли мысли о воде. Сильно жгло кожу на руке, развернутой к солнцу.

«Обгорю скоро. Потом найдут мое тело, посмотрят на левую руку, загоревшую больше, чем правая. Решат, что я — водитель и много времени при жизни проводила за рулем. А я и водить-то не умею».

У самого носа покачивался одуванчик: голый трубчатый стебель торчал из розетки резных листьев, на стебле не было цветка. Срезало поездом или, может, пнул кто-то из тех, кто выпивал под кустами. На верхушке трубочка ссохлась, покоричневела. К этому сухому обломку направлялся по гладкому стеблю паучок. Такой маленький, что даже на расстоянии в десяток сантиметров от лица Гата с трудом различала его тонюсенькие нитевидные лапки.

— Ползет в тупик и не боится, — хмыкнула Гата, удивляясь. — Эй! Товарищ! Выход в другую сторону.

Сама того не понимая, она создала новую тонкую, как зубочистка, лапку. Вытянула ее откуда-то из левого виска и протянула к паучку, желая поддеть его и снять с одуванчика. Стоило только поднести полупрозрачный коготок, паучок напрягся, вскинул две передние ноги вверх, потом вдруг упал с одуванчика и повис на невидимой паутинке. Он раскачивался, поджав все лапы, превратившись в комочек, от которого веяло требованием «Оставь меня в покое».

Гата задумчиво на него смотрела, а он, похоже, ждал от нее какого-то действия, чтобы самому определить: подниматься обратно на одуванчик или все бросить и свалиться на землю. Напряженные гляделки тянулись и тянулись.

«Помнится… Неточно, но что-то такое… приметы какие-то… вроде, когда паук спускается перед вами на паутинке, то это хороший признак, к приятной встрече или к новому знакомству, — Гата невольно улыбнулась. — А что если соединить приметы про пауков с нынешним моим… взглядом на мир? Тогда выйдет, например: если я схожу в клуб парашютистов и посмотрю, как они будут спускаться, то наберу новых приятных знакомств. А если взять примету, когда паук ползет по стене вверх, и это к повышению благосостояния…»

Она медленно поднялась, распрямляя затекшие плечи, крутя уставшей головой. Погладила горячую сухую кожу на левой руке — придется не один раз смазать кремом после загара, чтобы не получить ожог.

«То есть… безумно, конечно, но… если я пойду в клуб скалолазания и там посмотрю на тренирующихся с этими паучьими лапами, на поднимающихся по стенам, то мне… мне зарплату прибавят?.. А если с Лидой пойдем, то и ей тоже?.. Суеверие и бред с нелепицей, но… Кстати! Я никогда не пробовала писать в жанре абсурда!.. Неплохой якорь в безумной реальности».

Гата отряхнулась, пригладила лохматые волосы, выбросив попавшие туда травинки. Пересекла снова дорогу, ведущую к каменной арке кладбища, прошла мимо мемориала и старого тополя. Рядом с церковью, откуда доносились по громкоговорителю гудящие песнопения, свернула на тропку к лазу в заборе и наконец выбралась на проспект к жилому комплексу.

Шла спокойно и без страхов. По пути собрала основной сюжет для новой повести: абсурдной и вздорной, мистической и запутанной, полной нелогичных сюжетных поворотов и с гротескной кульминацией, где сильный главный герой побеждал всех своих врагов мечом, созвездием и мартом.