Программист в Сикстинской Капелле (СИ) - Буравсон Амантий. Страница 167

 — Не нужно ему это, Стефано, — мягко возразила Доменика. — Поверь, я хорошо знаю твоего брата и его взгляды. Они не такие, как у тебя. Карло — абсолютный католик, как я. Твоё же мировоззрение всегда было более близко к восточному христианству. Я прекрасно помню твоё дерзкое высказывание о том, что Папа… о нет, я не могу это повторить!

Как я позже узнал от самого Стефано, он ещё в возрасте семнадцати лет пришёл к выводу, что смертный человек не может быть заместителем Бога на земле. Собственно, с этого и началось его отдаление от католицизма и приближение к православию. Также он в одной из своих научных работ предпринял попытку доказать, что Божественная благодать является, выражаясь современным языком, трёхмерным, а не двумерным вектором градиента Божественной энергии. Но этот трактат не вовремя попал в руки к маэстро Фьори и был уничтожен, из-за чего и произошёл первый конфликт между капельмейстером и потенциальным солистом. Теперь же этот солист с «неправильным» мировоззрением обрёл полную гармонию со своим разумом и чувствами, попав в среду единомышленников.

Интересный вопрос, каким образом могли сосуществовать в почти неразрывном единстве два столь разных человека: я и Доменика, православный и католичка, технарь и гуманитарий? Не знаю, это большая загадка для меня. Возможно, здесь работает теория о притяжении противоположностей, а возможно, связующим элементом является настоящая любовь. Та, что «всё переносит и никогда не перестаёт», как говорил апостол Павел.

Вернёмся же к нашему непринуждённому разговору в беседке. То, что за столом все общались группами на разных языках, никого не удивляло и казалось вполне нормальным. Так, мы с Доменикой, Стефано и Пётр Иванович спокойно беседовали на итальянском, большая часть народа — по-русски, и только в совсем небольшой группе разговор шёл на французском. Не знаю, какие секретные вещи понадобилось обсуждать Павлу Ивановичу и его жене с мсье «старым огурцом», возможно, они обговаривали какие-то вопросы, касающиеся танца, но мне по сути не было до этого дела.

После чаепития я уже намеревался наконец-то отдохнуть: поваляться на диване в своей комнате или устроить прогулку по усадьбе, большую часть которой я с момента приезда так и не видел. Но мои планы вновь были нарушены: Доменика в обязательном порядке велела нам со Стефано явиться к ней в комнату для занятий музыкой. Да, похоже, мне скоро будет являться в кошмарных снах спинеттино, хлопающий крышкой, словно хищными челюстями!

 — Буду ждать ровно в шесть тридцать, и никаких отговорок. За непослушание будешь наказан, — голосом Мальвины обратилась ко мне Доменика.

 — Наказан? Чем же? Дашь мне подзатыльник? — с лёгкой усмешкой предположил я, мысленно сравнивая одинаковые, но такие разные методы воспитания — Доменики и Петра Ивановича.

И если последний действительно бил достаточно больно, так, что в следующий раз уже не хотелось нарываться и выводить его из себя, да и рука у него была тяжёлая, то вот подзатыльники, которые своей нежной рукой раздавала Доменика, казались мне проявлением заботы и ласки, о которых можно только мечтать.

 — Нет. Неделя без поцелуев, — спокойно, но немного язвительно ответила Доменика. — И как «приятное» дополнение — ария Арзаче из недописанной оперы маэстро Аццури — всю неделю. Как, согласен?..

 — Не-е-ет! — замотал головой я и пообещал, что явимся вовремя.

Когда мы со Стефано шли по коридорам дворца, я заметил, что в его глазах вновь появился тот восторженный блеск, который временно погас ещё в Дрездене после того, как Паолина его отвергла. Сопранист-математик что-то очень эмоционально рассказывал, но я временно отключил свой встроенный компилятор и не стал утруждать себя тем, чтобы слушать, переводить и вникать в этот непрерывный поток сознания.

 — Скажи, Алессандро, — наконец соизволил обратиться он ко мне. — Кто эта девушка, что пела, словно ангел? Будто бы сама святая Чечилия* спустилась с небес, дабы одарить нас своей милостью!

 — Боюсь, что я разочарую тебя тем, что скажу. Степанида, так зовут эту девушку, крепостная крестьянка. Можно сказать, безвольная вещь. Её купили год назад для того, чтобы услаждать пением достопочтенного дона Пьетро…

 — Купили?! Как?! — возмущению Стефано не было предела, мне даже показалось, что сквозь густой слой пудры проступили багровые пятна.

 — Молча. Заплатили деньги хозяевам и забрали себе. Это Россия, друг мой, и здесь пока ещё цветёт пышным цветом крепостное право. Отменят его лет через сто, не меньше, так что пока оставь своё возмущение при себе.

 — Но это ужасно! Что за страна! Что за варварство! — по-прежнему кипел от злости Стефано.

 — Что за страна? Значит, мальчишек продавать в школы и консерватории — не варварство? Кастрировать ради сомнительного результата — тоже не варварство? — в свою очередь уже высказал своё мнение я.

Стефано не нашёл, что сказать, видимо, молча согласился со мной. Мы оба в тот момент выглядели, наверное, как два латентных революционера, оказавшиеся не в том месте не в то время.

 — Но… как же так, почему? Стефанида… За что судьба так с тобой?..

Пока мы добирались по длинному коридору до покоев Доменики, Стефано повторил имя юной певицы-сопрано раз, наверное, десять, в промежутках между воплями возмущения такой ужасной практикой покупки и продажи живых людей. Казалось, мои слова ранили его прямо в сердце. Неужели его настолько впечатлило это ангельское создание?

Войдя в комнату Доменики, к тому времени уже хорошо обжитую — по всей комнате возвышались стопки нот, — мы увидели, что Доменика сидит за спинеттино и из последних сил пытается выжать хоть ноту из своей горе-ученицы Марии Николаевны, а та лишь молчит как партизан на допросе. Взглянув на нас, девушка сделала несколько шагов назад и вжалась в стену. А потом вдруг, ни с того, ни с сего, подобрала юбки и выбежала из комнаты.

 — Доменика, слушай, похоже тебе пора завязывать с этим клиническим случаем, — по-английски обратился я к ней. — У этой девушки, по всей видимости, не все дома.

 — Ах, Алессандро, — вздохнула Доменика. — Похоже, здесь случай гораздо серьёзнее.

 — О чём ты? — спросил я, занимая своё почётное место в углу возле клавесина.

 — Я потом тебе всё расскажу, а сейчас, мои мальчики, приступим к уроку. Сначала распоёмся, а затем вас ждёт небольшой сюрприз.

Отлично, сюрпризы я всегда любил. Но только приятные. Поэтому, каково же было моё разочарование и негодование, когда Доменика торжественно объявила нам наши роли в своей новой опере.

 — Ну нет! Это уже слишком! — воскликнул я. — Нет, ты издеваешься! Почему я должен петь Малефисенту?! Почему не принца?

 — Потому что ты и так принц, — пояснила Доменика, имея в виду моё княжеское происхождение. — А партию Дезире будет петь Стефано. И точка, — ответила Доменика.

 — Спасибо за честь, Доменика, — вмешался в беседу Альджебри. — Но мне, правда, всё равно, кого петь. Главное — петь! И если Алессандро не хочет, я могу поменяться с ним.

 — И будешь выглядеть идиотом. Стефано, не смеши меня, — вздохнула Доменика.

 — А я не буду выглядеть идиотом? Что ты станешь делать! Опять женская роль! Да это уже и не смешно, — вконец обиделся я и сел в кресло, подперев руками лицо.

 — Эта роль требует большой степени артистизма, она одна из самых сложных в опере, — пыталась объяснить Доменика. — Стефано не справится с ней, а ты достаточно язвителен и агрессивен для неё. Твою Филомелу ещё долго вспоминали в Капелле.

 — Боже, какой позор, — со стоном обхватил я голову руками. — Весь Рим, наверное, смеялся.

 — Ничуть. Никакого позора, искусство есть искусство, — продолжала гнуть свою линию Доменика. — Ты прекрасен в образе отрицательной героини, сам король Людовик XIV позавидовал бы твоей игре.

 — Ну раз уж сам король, как ты говоришь, я подумаю. Жаль, что любовный дуэт Авроры и Дезире тебе придётся петь не со мной…

 — Не беспокойся, любимый. Аврору буду петь не я, — с улыбкой ответила Доменика.