Голгофа - Гомин Лесь. Страница 29

— Станислав Эдуардович… ваша желчность беспочвенна и, извините, неуместна. Поэтому, если не трудно, перемените тон. Я советы принимаю вполне искренне и по-дружески.

— Я понимаю, ваше преосвященство. Вы вот что сделайте: как только они приедут, возьмите и расскажите им все, как это произошло, как дело обстоит сейчас и что будет в дальнейшем. Не забудьте только Крым, виллу… Ну-ну-ну, нечего вам бледнеть. И слова в шутку вам не скажи.

— Шутки, простите, тут неуместны.

— Ах, извините, ваше преосвященство, вы, кажется, гневаетесь?

Отец Амвросий даже сел от негодования.

— Вот так лучше. Сидя человек всегда рассудительнее, предусмотрительнее. Посидите, успокойтесь и скажите, вы серьезно желаете… мне отдыха?

— Серьезно. От всего сердца. Только… только это от вас зависит. Как пожелаете. Перед дорогой на Соловки мне бы тоже хотелось отдохнуть в Крыму, и я совсем не намерен развлекать там администрацию… такую любительницу шуток. Надеюсь, вы поняли меня, исправник?

— Да, конечно, я вас понял, только и вы меня до конца поймите, — Станислав Эдуардович встал и поправил портупею. — Поймите, — резко продолжал он, — что факты— неумолимая вещь, и администрация всегда придерживается фактов, а не «реалистических фантазий».

— Эх, к чертям жмурки! Получите то, о чем договорились, только окажите помощь.

— Вот так-то лучше. А теперь, ваше преосвященство, успокойтесь и велите Мавре подать нам холодненького вина. И сами тем временем приготовьте квартиру, чтобы принять высоких гостей из Петербурга.

На столе появился графин холодного вина из монастырских погребов. Заискрилось оно в лучах солнца, задымила папироса в зубах исправника.

Неожиданно он пришел в хорошее расположение духа.

— Ну, так что же вы намерены делать, когда приедут высокие гости из Петербурга? — обратился к нему отец Амвросий.

— Придумаем что-нибудь. Готовьте еду, питье, а об остальном не беспокойтесь. Только прежде скажите, кто вам так пакостит?

— Да кто же может пакостить, если не эта облезлая крыса, Серафим кишиневский. Поперек горла стал ему успех Балтской обители. Все это его рук дело: он и жалобу писал, он и кадило раздувает. Видите ли, Иннокентий происходит из его паствы. Вот и скребет душу зависть, что он сюда перешел, а не у него поселился.

— Так, хорошо… значит, от него наговор идет?

— Ни от кого больше… Вот вы сами посмотрите.

Он подал исправнику газету «Колокол», в которой было напечатано воззвание архипастыря кишиневского Серафима. Оно призывало все духовенство Бессарабии вести борьбу против ереси балтского иеромонаха.

— Здорово, отче! Здорово все же пишет ваш conepник! Ей-ей! Повести борьбу! Вот вам! «Чудеса — выдумка и обман!» Получили? Правильно! Правильно, но только несвоевременно вы, святой отче, за это взялись. Поздновато! Теперь уже основы церкви подорваны, и отрицайте не чудеса, нет, а право церкви признавать или не признавать святых, отрицайте самую сущность церкви, ее компетенцию, ее авторитет. А это козырь немаловажный в руках у вашего, действительно, совсем уж обнаглевшего мошенника. Серьезно, отче, по нему уже давно тюрьма плачет. Жаль только, что он в самом деле толковый малый.

— Оно так, но меня удивляет, господин исправник, что наш «Колокол» взял такой тон. Даже в этом деле.

— А все же, отче, и вы признаете, что ваше дело «даже такое»? А?

— Господин исправник, я с вами давно перестал шутить.

— Выходит, допекло, отче, если даже «Колокол» допускает такой неуважительный тон по отношению к вашему протеже. Это признак неважный, и нужно искать выход. Потому что эта перемена предвещает бурю.

— Да бросьте вы пугать. И без вас не знаю, что предпринять, а вы заладили одно…

— Однако не горячитесь. Подумаем. Вы готовьте, что я сказал. Не так уж все безнадежно выглядит, как кажется вначале. Могу порадовать вас уже и сейчас кое-чем довольно интересным.

Станислав Эдуардович вытащил из кармана газету «Подолия» и ткнул пальцем в обведенную синим карандашом статью.

— Должен засвидетельствовать, ваше преосвященство, что о ваших делах я больше пекусь, чем вы сами, и более осведомлен. Читайте.

«С некоторого времени наш уважаемый собрат архиепископ кишиневский Серафим озлобился на Балтскую обитель, привлекающую к себе массу верующих славой инока Иннокентия».

Дрожащим голосом читал отец Амвросий это известие и светлел. Газета в вежливом, но едком тоне высмеивала основы разоблачительной политики кишиневского архипастыря, недвусмысленно намекая, что все это делается из зависти к большим доходам Балтской обители.

— Вот за это спасибо! Большое спасибо, господин исправник. Вы действительно хозяин своему слову. Но я также даю слово пастырское. Я в долгу не останусь. И даже больше.

— Хорошо, ваше преосвященство, и помощь моя будет значительнее, чем я обещал. Позовите-ка ко мне вашего чудотворца. Мне нужно поговорить с ним до приезда этого начальства.

С наслаждением потягивали они искристое вино, ожидая, пока придет и сам виновник всех этих неприятностей.

— А вы голова, Станислав Эдуардович! Ей-ей! Целая палата смекалки.

— Не хвалите. Скажете гоп, когда перепрыгнете. А прыгнуть ловко нужно.

— Прыгнем, господин исправник. Прыгнем!

— Куда это святой пастырь прыгать собрался? — послышалось у двери.

— Не следовало бы тебе, инок Иннокентий, так дерзко вмешиваться в разговор твоего архипастыря. Да и в комнату входить без предупреждения.

— Помилосердствуйте, ваше преосвященство, помилосердствуйте! — встал на защиту исправник. — Милосердия к меньшему да еще столь ловкому брату.

Налил вина и подал Иннокентию.

— Благослови, владыка!

Едкая усмешка искривила губы Иннокентия.

Словно маленькая гадючка выскочила и укусила за самое сердце отца Амвросия. «Обнаглел мужик», — метнулось в голове. Но промолчал.

— Вот что, отец Иннокентий. Садитесь и внимательно выслушайте, что я вам скажу, — обратился к нему исправник.

— Послушаю вас, Станислав Эдуардович. Говорите, но только быстрее, а то меня паства ждет.

— Паства ваша подождет, отче, черт ее не возьмет. А вас, кроме нее, ждет еще и Владимирка. Слышали о такой?

Побледнел немного, но выдержал натиск.

— Это за что же?

— Читайте вот, — подал он Иннокентию «Колокол». — Как это вам понравится?

Иннокентий сел читать. Вчитывался и все больше бледнел. Но вдруг успокоился и повеселел.

— Ну?

— Ерунда. Господин исправник, да и вы, ваше преосвященство, позвольте сказать, что я думаю. Плюнем на это. Теперь и сам Синод побоится трогать нас — весь народ. Ого! Пусть попробуют!

Отец Амвросий даже побледнел от гнева. Эта дерзость окончательно вывела его из равновесия, и епископ грозно сверкнул очами на Иннокентия. Исправник спокойно сидел и казался глубоко удовлетворенным.

— Ты что, инок, хамишь мне здесь?!

Иннокентия словно кто ударил горячим по лицу. Тряхнул кудрями и поднялся.

— Отче Амвросий, не нужно гневаться. Теперь уже не наша воля. Мельница вертится, и ее нельзя остановить. Народу хочется иметь святого, и он должен его иметь, ибо если он не получит его от нас, от церкви, то сам себе его сотворит, а от нас отвернется, отвернется от церкви. Ломать веру людей нельзя, и это не в наших силах — так я думаю.