Круг двенадцати душ - Матлак Ирина. Страница 27

Из комнаты я вышла ближе к вечеру, когда тучи уже разошлись, очистив окрашенное закатом небо. В саду было свежо и прохладно, пахло розами и мокрой землей. В свете вечера внутренний двор выглядел сошедшим с полотна талантливого художника. Окружающая красота, вызывающая множество неясных ассоциаций и дышащая ускользающим прошлым, навевала возвышенную грусть и ассоциировалась с музыкой лучшего композитора минувшего столетия. Когда до меня, гуляющей по узким дорожкам с потрескавшимися плитами, донеслись звуки знакомого ноктюрна, я ничуть не удивилась. Напротив, в некотором смысле испытала нечто сродни облегчению, обнаружив возвращение призрачной графини. Судя по тому, что вчера Ева вскрыла замок на двери чердака, она истратила слишком много сил и теперь могла появиться лишь через несколько месяцев.

Запрокинув голову, я посмотрела на розовое небо, проглядывающее сквозь прорывы лиловых облаков. Несколько месяцев… что будет спустя это время? С поместьем, с девушками, со мной?

Носить все в себе оказалось тяжело, и едва ли не впервые в жизни мне по-настоящему захотелось иметь союзника. Того, на кого можно положиться в трудную минуту и кому можно довериться. С детства я привыкла находиться в одиночестве и никогда этим не тяготилась. Родителей моих гораздо больше занимали светские рауты, куда меня брали далеко не всегда. А если и брали, то там, в роскошных залах, окруженная нарядной толпой, я чувствовала себя еще более одинокой. Смотрела на фальшивые улыбки на красивых лицах, на блеск дорогих украшений, призванных пустить пыль в глаза таким же фальшивым друзьям, и окончательно замыкалась в себе.

Мама любила купаться в роскоши, без оглядки тратилась на лучшие туалеты и слыла одной из первых красавиц столицы. Она хотела, чтобы я была такой же, и злилась, когда ее ожидания не оправдывались.

Я никогда не винила их с отцом — ни тогда, ни теперь. Не раз меня посещали мысли, что со мной что-то не так, и лишь со временем я поняла, в чем дело. Просто, несмотря на родственные узы, мы были слишком разными и так же по-разному воспринимали окружающий мир. Тем не менее я любила их. Любила так, как любой ребенок любит своих родителей. И тяжело переживала их смерть — тоже по-своему, как умела и как чувствовала. В абсолютном одиночестве и никого к себе не подпуская.

Нынешний вечер наталкивал на воспоминания и навевал некую грусть. Находясь среди дышащего прошлым, полного призраков места, я и сама невольно окуналась в давно ушедшее, заново его переживая.

Решив зайти к Делоре, я нарезала для нее букет роз, воспользовавшись лежащими поблизости садовыми ножницами. Задумавшись, уколола шипом палец и, инстинктивно зашипев свозь зубы, смахнула выступившую алую каплю.

— Леди Кендол. — Голос Дженкинса застиг меня врасплох.

Дворецкий относился к числу тех, кого сегодня мне бы хотелось видеть меньше всего. Выглядел он как обычно невозмутимо, а на его застывшем как маска лице не отражалось никаких эмоций. При виде него я отложила ножницы, подняла срезанные розы и сделала вид, что собираюсь уходить. Возможно, такое поведение было и не совсем приличным, но меня это не заботило. К тому же, учитывая разницу положений, могла себе такое позволить.

— Куда-то спешите? — Его голос прозвучал ровно, а взгляд упал на удерживаемый мною букет. — Прекрасные творения, как и вы.

Услышать комплимент я никак не ожидала, но удивления не выказала и ответила не менее ровно:

— Благодарю.

Дженкинс тронул пышные соцветия на раскинувшемся рядом кусте и заметил:

— Все мы подобны розам. Рождаемся из крошечного семени, набираемся сил, превращаемся в закрытые бутоны, а в молодости расцветаем. Однако время — главный враг красоты — течет и заставляет ронять лепестки, чтобы затем превратить их в тлен. Время — убийца прекрасного. Время — безжалостная сила. Но даже его можно подчинить. Знаете ли вы это, леди Кендол?

Слова дворецкого показались мне не столько странными, сколько неожиданными, и тем не менее я спокойно ответила:

— Думаю, время, как и любая сила, подчиняется законам мироздания, и не нам в это вмешиваться.

— Вы слишком мало прожили. Превратившись в древнюю старуху, будете готовы пойти на все, чтобы вернуть былую силу и красоту.

Только я хотела возразить, что оно того не стоит, как за моей спиной раздались приближающиеся шаги. Дженкинс вмиг будто утратил интерес к разговору и переключился на поравнявшегося с нами мужчину:

— Вам платят не за то, чтобы вы слонялись без дела. Займитесь розами на заднем дворе и в оранжерее.

Столкнувшись с взглядом нового садовника, я на несколько мгновений оцепенела. Это был тот самый человек, который наблюдал за нашими потугами с увязшей в грязи каретой и с которым мы не так давно встретились в лесу. Все те же черты лица, золотистые длинноватые волосы. Изменилась лишь одежда: теперь он был облачен в рабочие брюки и простую рубашку.

Сохранить видимость спокойствия мне удалось лишь чудом, настолько сильно я была поражена. Казалось бы, после всего, что я узнала, такая ситуация не должна была вызвать особого удивления, но я все же его испытала вместе с всколыхнувшимся в глубине души интересом. Этот мужчина был такой же садовник, как Виктор — конюх, из чего возникал закономерный вопрос: что он здесь делает? И знает ли дворецкий или даже граф о том, кого взяли на службу?

— Леди Кендол? — позвал Дженкинс, и я поняла, что задержала взгляд на садовнике дольше положенного.

Вместе с тем отметила, что мой интерес взаимен, и в глазах нового работника поместья сквозит не меньшее внимание. Он смотрел изучающе, слегка прищурившись — взглядом, под которым хотелось сжаться и признаться во всех прегрешениях. Но я лишь удостоила садовника короткого прощального кивка и такой же адресовала Дженкинсу со словами о том, что ухожу.

Испытывая на себе два провожающих взгляда, вошла в дом. Ужин я пропустила, но от бесконечных волнений голода совсем не чувствовала. Прежде чем отправиться к себе, я, как и собиралась, зашла к Делоре. Накануне экономка сообщила, что дубликат ключа от ее комнаты могу оставить себе, им сейчас и воспользовалась.

В состоянии девушки не было никаких видимых изменений, разве что уголки глаз стали еще более воспаленными. Я поставила розы в свободную вазу и, присев рядом с Делорой, привычно взяла ее за руку. Мне никогда не была свойственна излишняя чувствительность, а чтобы привязаться к человеку, требовался не один год. Тем удивительнее была та дружеская симпатия, какую я испытывала к Делоре. Было действительно мучительно больно и страшно видеть ее такой. Чувства по отношению к ней были сродни сестринским, в чем, должно быть, немаловажную роль играл магический дар. Встретив человека, похожего на меня, я впервые в жизни почувствовала в нем нечто знакомое и родное.

— Ты обязательно поправишься, — пообещала ей, стараясь верить в это и сама. — Не знаю как, но я ускользну из поместья и найду ту старуху. Она сумеет тебе помочь.

Пробыв в комнате еще некоторое время, я поднялась и, поправив розы, собралась уходить, как вдруг мой взгляд привлек лежащий на тумбочке блокнот, меж страниц которого находились знакомые деревянные палочки. Взяв его в руки, я открыла заложенные страницы и обнаружила, что они пусты. Хотела положить его на место, но что-то заставило меня помедлить.

Тикали часы, отпуская в бесконечность секунды, за окном снова стучал дождь, а я стояла, неотрывно всматриваясь в желтоватые страницы. Как и в музыкальном зале, зрение постепенно перестраивалось, и вскоре я смогла различить начертанную на них схему. Сперва не поняла, что на ней изображено, но вскоре догадалась, что это схематичное изображение жилого коридора. Стрелка указывала на одно из окон, расположенных в самом его конце.

Недолго думая я вырвала лист, смяла его в руке и, бросив на Делору быстрый взгляд, вышла из комнаты. Схему скрывала магия, и я не сомневалась, что это изображение было сделано специально для меня. Делора знала о моей способности видеть незримое, значит, хотела этим что-то сказать.