Дороги скорби (СИ) - Серяков Павел. Страница 32

Семя Войны

1

Война не бывает предсказуемой. Это понятно каждому, но в тот час Трефы попросту не могли поверить в происходящее. «Черт вас дери! — сокрушался и через долгие годы экс-командующий армии Трефов — Дидерих из рода Хейна, на гербе которого и по сей день красуются перекрещенные клинки на поле в черно-белую шашку. — До Гнездовья оставался день пути, несколько решающих боев…» Враны были малы числом, а их боевой дух, по прогнозам ставки командующего, должен был улетучиться еще три десятка дней назад, когда войско Трефов форсировало реку Искорку, разбив пограничные укрепления. — Враны только и делают, что бегут, — говорили люди и ошибались. Ошибался Дидерик, ошибались его советники. В то время Янтарные Скорпионы, Черная Саламандра и Алая Десница — элитные подразделения Трефов, наводили ужас на Вранов край, так сказать, не давали противнику поднять голову. Их не было в то роковое утро, когда поля затопил вязкий дым, перемешанный с утренней хмарью. Гхарр наблюдал за происходящим с великим интересом. Бесплотным духом витал он по полям брани и наслаждался каждым смертельным ударом, каждым предсмертным криком и хрипом. Он знал, что развязка для многих станет великим удивлением. Полному наслаждению Гхарра препятствовала одна лишь деталь — жестокость Рогатого Пса, ведь тот, поселив сына на дорогах Войны, запретил идеалу воина присутствовать на сечах и наложил вето на личное участие Гхарра в пирах крыс, бродячих собак и ворон. «В первом же бою против людей, сын мой, ты будешь убит. Будь мудрее, не кичись вверенной тебе силой», — так говорил Рогатый Пес, и змеиное сердце Гхарра из века в век переполняла ненависть к создателю. Ненависть, усугубляемая великой сыновьей любовью. «То утро я вспоминаю каждый раз, отходя ко сну, — говаривал Дидерик. — Туман тянуло с берегов Стремнины, и он как белый, рази его в душу, саван обволакивал поля перед Гнездовьем. Глаз выколи, не видно ни зги. Мы успели привыкнуть к тому, что туман — неотъемлемая часть Вранова края, но в то утро он был особенно густым… Мы не видели врага, а следовало бы». Они переминались с ноги на ногу, сжимая в руках копья. Пехоту лихорадил ужас внезапной атаки. — Держать строй! Суки! Держать строй, вшивые твари! Они не застали нас врасплох! Нам нельзя отступать! — кричал Карл из дома Возняка. — Это всего лишь Враны, мать их! «Всего лишь тяжелая кавалерия Вранов, — эта мысль искрой влетела в сознание Эббы — пехотинца, взятого в ополчение из деревни Репьи, что на окраине Трефовых земель, влетела и разожгла в его сознании пламень ужаса. — Это всего лишь тяжелая конница, а за ней, скорее всего, идет пехота». Его руки трясло, но он продолжал сжимать древко копья. — Лучники! — утробный крик Дидерика разорвал гул и гомон. — Готовьсь! — Были бы здесь сейчас Скорпионы да Саламандра с Десницей, — произнес кто-то из солдат, — выдюжили бы. — Ссыкотно, — поддержал паникера другой боец. — Издохнем же. Звук удара чем-то тяжелым по каске и крик сотника: — Удавлю пса! Свои стоны оставь для баб! — Мы сможем! Мы сильнее! — взвыл рыцарь Карл. — Крепче строй! Топот копыт становился громче. — Ни шагу назад! — продолжал кричать Карл и поднял меч: — За Трефов! — он трижды ударил мечом о щит. — За Трефов! Мы едины! Три… — начал он, и войско ответило. — Лилии! — кричал каждый боец. — Три! — Лилии! — Три! — Трефовых Лилии!!! Карл разжег в бойцах ярость: — Это всего лишь Враны!!! Полотно утреннего тумана прорвало наступление конницы, и Эбба охнул от ужаса. — Лучники! — голос Дидерика походил на раскат грома. — Пли! Град стрел обрушился на Вранову кавалерию. Кто-то был ранен, некоторые убиты, но атака продолжалась. — Готовьсь! — За Трефов! Господь с нами! Эбба слышал звук ударов собственного сердца. — Они не пройдут! — Карл из рода Возняка не терял самообладания. — Они не пройдут! — Пли! — скомандовал Дидерик и подхватил клич своего давнего приятеля: — За Трефов! Всадники налетели на ощетинившийся копьями строй Трефовой пехоты. Эбба приподнял копье, и наконечник с лязгом чиркнул по боевой сбруе. Эбба не думал о детях. Эббе не было дел до жены. Эбба был в ужасе, но недолго. Тот самый конь, бег которого он не сумел прервать, подарил Эббе смерть под своими, а потом и десятками других копыт. Гхарр был доволен. Он смаковал каждую смерть на поле боя, и в то утро дороги Смерти собирали жатву. Аур тоже был здесь. Эббу и сотню других, таких же, как он, людей, изрезанных, исшитых, затоптанных, в то утро проводили на дороги Смерти. Приняли взятого в плен и в плену обезглавленного Карла из рода Возняка. Так было не принято, но так случилось. Гхарр знал павших поименно, и каждый павший в какой-то степени был частью Гхарра. Змей видел тысячу боев, но именно в то утро он отчетливо увидел тень древа на дороге Войны и заново осмыслил свое предназначение. Во время битвы Вранов супротив Трефов с тонких губ Гхарра слетела фраза: «Семя войны прорастет». Из золотых глаз брызнули слезы непонятного и необъяснимого счастья. В тот роковой для Трефов день хозяин дорог Войны испытал чувство собственной полноценности. Будто отец вновь взял его за руку и ведет известной лишь ему тропой. Когда бой был кончен, Гхарр незамедлительно отправился к следующему, благо в этом мире война не прекращалась ни на день.

2

Они жили небогато, но благородно, если подобное применимо к крестьянам. Каждый седьмой день Ханна водила своих детей в храм, где Фридрих и Фрида молились за ушедшего на войну отца. Своего храма в Репьях не было, и потому, чтобы успеть на службу, им приходилось вставать засветло и, позавтракав, выходить в пешее путешествие к селу Ручейному. В Ручейном храм был. Небольшой, но ладный, и служил в нем молодой священник Сиджисвалд, имени которого Фридрих и Фрида выговорить не могли в силу возраста. Сиж, как они его называли, понимал — в столь тяжкое для герцогства время людям есть чем заняться кроме просиживания портков в стенах дома Божьего и потому значительно сократил свои проповеди, чем вызвал раздражение епархии и заслужил благодарность своей паствы. Короткие проповеди были яснее и не вызывали гневившей Господа зевоты. В тот день Сиджисвалд с благоговением смотрел на десятилетних двойняшек, истово молящихся Господу. — Дай Бог, чтобы их молитвы были услышаны, — прошептал священнослужитель и, встретившись взглядом с Ханной, подмигнул девушке. — Вы все преодолеете, — сказал он ей шёпотом. — Война скоро закончится, и Эбба вернется домой. Так и жили. Дни сменялись неделями, пасмурные дни — ясными. На коленках Фридриха не успевали заживать ссадины, Фрида была трусихой и боялась каждого шороха, а Ханна долгими ночами уходила в хлев, где рыдала, глядя на истощавшую корову Росинку. Армия Трефов не спешила возвращаться домой с победой, и люди начинали перешептываться, дескать, Трефы и вовсе были разбиты. — Такого просто не может быть, — утверждал Сиджисвалд, — за последние двадцать, а то и тридцать лет Трефы не проиграли ни одной войны. Возьми хоть Пурпурную Саламандру! А Скорпионов, а Десницу?! Да только эти подразделения могут сделать победу, а ведь на войну еще и ополчения ушли! На войну пошли ландскнехты аристократов, и союзные Трефам бароны также поддержали кампанию. Наши братья и сестры. Твой, Ханна, муж ушел воевать ради блага нашего герцогства. Мы уже сильнее златоградских свинопасов, а станем еще могущественнее, заимев Вранов в вассальном подчинении. Так что ты, Ханна, не печалься! Не вешай нос и жди. Господь велел ждать и верить. — И Ханна ждала. Однажды утром, когда мать и сестра еще спали, Фридрих услышал тихий стук в дверь. «Отец!» — подумал мальчишка и, спрыгнув с лавки, побежал встречать родителя. Петухи уже начинали драть свои глотки, и для мальчишки было сложно вообразить более счастливый момент. Отец обещал принести из похода какой ни то трофей. О чем-то более или менее сносном речь, конечно, не шла, но то не мешало ребенку мечтать. В своих снах он неоднократно видел, как утомленный войной папа приходит к дому с приведенным под уздцы боевым конем в черно-синей сбруе Вранов. «Это тебе, сын, — говорил в его снах Эбба. — Но это еще не все. В походе я спас жизнь командующему, и теперь ты станешь его оруженосцем». Фридрих видел этот сон так часто, что успел поверить в него, и вечерами, слушая сказки, которые матушка рассказывала его сестре, он вычленил для себя одну важную деталь — героям тех сказок постоянно снятся вещие сны. Открыв дверь, Фридрих пал духом. Не отец ждал его у порога, не за отцом стоял конь в боевой сбруе, да и не конь то был, а впряженный в телегу осел. — Твоя матушка говорила со мной, — произнес крупный мужчина с густой русой бородой. — Иди умойся, засоня. Время осваивать профессию. Покажи-ка мне свои руки. Да… Сгодятся. Несколько дней тому назад матушка действительно ходила за ручей, туда, где жил и трудился кузнец. Всеми правдами и неправдами она уговаривала уважаемого человека взять её сына в подмастерья. Когда Фридрих сделал шаг назад, дабы скрыться в избе и никогда не уходить за ручей с кузнецом, на его плечо легла рука матери. — Иди же, — улыбнулась она и вложила в руки сына платок с куском хлеба и луковицей. — Теперь ты совсем большой и начинаешь работать. — Кузнец — человек важный. А, малой, хочешь быть важным? — пробасил за его спиной Юалд. — Вырастешь — будешь подковы ковать, даст Бог, станешь бронником, как я. Заживешь. — Он не лгал. Юалд был много состоятельнее иных жителей окрестных земель, ибо кого-кого, а бронника война кормила. — Идем же, я не кусаюсь. Легко не будет, это я тебе обещаю, но Господь-то тоже простыми путями не ходил. Фридриху стало не по себе: — Если я буду кузнецом, то не смогу… — Тише, — матушка обняла его. От нее пахло теплом. — Тише, милый. Ты не будешь рыцарем, — она сказала это не подумав, но сказанного не воротишь. Ханна сильнее прижала его к себе. — Прости, но это правда. Юалд и так слишком добр. Боль и обида сопровождали крушение детских мечт сына землепашца Эббы. Фрида стояла позади матери и держала в руках кувшин разбавленного водой молока. Она тоже хотела проводить брата, но теперь на её глаза наворачивались слезы. — А вот и станет! Станет! — давясь слезами, вскрикнула она и топнула ножкой. Поставив кувшин на глиняный пол, побежала к матери и тоже обняла её. — Мама, скажи, что ты все это придумала нарочно! Скажи, что Фрид будет самым отважным рыцарем и сокрушит самого страшного врага! Скажи! Хана тяжело вздохнула и умоляюще посмотрела на кузнеца. «Выручай!» — не говорили, кричали её глаза. — Девка дело говорит, — кузнец подошел к ним и взъерошил волосы на макушке своего горе-подмастерья. — Среди исенмарских богов есть один бог-громовержец. Мьёльн, если память мне все еще верна. Ты слышал о нем, а, Фридрих? Даст Бог, и ты увидишь мастерство кальтэхауэров. Там есть, на что полюбоваться. В их руках сталь поет! — Нет. Не слышал. — Так слушай. Мьёльн — тоже кузнец. Такой, как я, и такой же, каким станешь ты, если будешь меня слушать. При слове «кузнец» Фридрих вновь сжал кулаки, но любопытство брало верх. — Он не только великий кузнец, но еще и великий воин. Да, дружище, одно другому не мешает. — А я смогу сделать себе доспехи и стать таким, как Мьёльн? — Конечно, но только не сразу. Для начала тебе нужно научиться ковать доспехи. Хочешь? — Хочу. — Тогда пойдем, сегодня я доделываю доспехи для нашего барона. Красивые, тебе они понравятся. Поглядишь одним глазком. Мальчик поднял с пола платок со своим обедом и сделал шаг навстречу новой жизни. Хоть от новой жизни вовсю тащило потом и тяжелым трудом, его сознанием овладел бог-кузнец. — Морда-голова. Молоко забыл! — обиженный, но звонкий голос сестры заставил его обернуться. — Стань хорошим кузнецом! — Ну! Вы же не на всю жизнь расстаетесь, а только до вечера! — сказала им Ханна и искренне поклонилась кузнецу. — Спасибо, что помог. Ханна и Юалд были знакомы с самого детства, и до появления в жизни Ханны Эббы, Юалд, но прежде всего его родители, строили на подругу далеко идущие планы. Природная нерешительность кузнеца не дала ему воспрепятствовать чужому счастью. — Да куда бы я делся? Мой-то пацан с ополчением убежал, один теперь работаю. Идем, щегол, садись на телегу. — А ты, Фрида, — женщина строго окликнула дочь, — иди в дом и наводи чистоту. Тоже мне, хозяйка растет! Распустили сопли. Они ехали через деревню в девять домов, через посевные поля, на которых до войны трудился Эбба, миновали пролесок и избу кожевника, и, наконец, Фридрих увидел ручей. — Ты уже бывал тут, — не оборачиваясь к парню, говорил Юалд. — С отцом ходил в том году, серп ладили. Помнишь? — Помню, — ответил Фридрих, воображая, как надевает доспех собственной работы. — А доспех сегодня будем делать? — Сегодня мы будем делать гвоздь! — захохотал Юалд. — У нас заказ на гвозди. Не переживай, если сразу не получится, это только кажется простым. — Хорошо, а когда доспех? — Давай я завтра тебе отвечу? — Ладно… Недалеко от входа в кузнецу мальчуган увидел соломенное пугало, на плече которого восседала огромная ворона. — А зачем тут пугало? — спросил он у кузнеца. — Чтоб вороны гвозди не воровали. — Кузнец, видя, что его собеседник то ли не понял, то ли просто не оценил шутку, махнул рукой: — Огород у меня за домом. Только от ворон этих спасу нет. Гляди, — он указал рукой на торчащий из-за ящика с инструментами собачий нос. — Рыжего вон запугали. Клятое воронье! — Рыжий? — А… Ты же не видал моего сторожа. Точно, — кузнец спрыгнул с телеги и, подняв с земли камень, швырнул его в ворону. — Кыш, гадина! Кыш! Рыжий, айда сюда. Понимая, что угроза улетела, из-за ящика со звонким тявканьем выбежал рыжий щенок. Обрадовавшийся возвращению хозяина, он вилял хвостом и вращался, как глиняный волчок. Смотря на гавкающего непоседу, Фридрих забыл о своих утренних горестях и захохотал, а кузнец, ухмыляясь в бороду, подумал, что теперь у него порядочные ясли, в которых он должен воспитать аж двух щенят разом и неизвестно с кем из них будет проще.