Лемурия (СИ) - Уваров Александр. Страница 53
Ирина, рассмеявшись ему вслед, упала, раскинув руки, на диван.
И замерла, прикрыв глаза в полусне.
— Вот!
Очнулась, когда на грудь ей упал листок.
Привстала и посмотрела удивлённо на склонившегося над ней мужа.
— Смотри! Смотри, наивная! Вот он — настоящий Искандеров!
Она перехватила полетевший было на пол листок.
И смотрела минуту на распечатанное фото — взглядом равнодушным, усталым.
— Какой-то больной… Кто этот несчастный?
— Тот, с кем ты встречаешься! — съязвил Алексей, не сдержав груза благородства. — Искандеров, Михаил Львович. Биографическую справку зачитать? Я могу, она у меня имеется. В распечатанном виде! Могу громко, с выражением…
Ирина отбросила листок.
Алексей наклонился, подобрал фото, и, смяв его безжалостно, засунул в карман брюк.
«Выбросить бы эту гадость! Или порвать — в лицо ей! А Веня это фото ещё раз распечатает. На память!»
— Смешно, Лёша, — сказала Ирина. — Искандеров в Нараке. Тебе, конечно, не нравится это, но придётся смириться. Он в Нараке. Я же не могла ошибиться, я видела его…
Алексей застонал.
— Слышал! — выкрикнул он. — Слышал уже! Видела на презентации! Так вот, дорогая моя…
Вдохнул глубоко.
«Я спокоен… Свысока смотрю, свысока…»
Сел в кресло и наставительно поднял указательный палец.
— Это тебе придётся смириться с тем, что тебя надули! Обманули как наивную, глупую девчонку!
И указательный палец сменился большим, который Алексей римским жестом направил вниз и в грудь себе.
— Жулик, внешне похожий на писателя — вот кто твой новый дружок. А настоящий Искандеров в Москве, в реанимационном отделении больницы. Где лежит уже полгода! В коме! Там, в отделении это снимок и сделан! Всё проверено! Всё! И ты этого жулика чуть было не привела…
Ирина быстрым шагом подошла к нему и наотмашь ударила по щеке.
— Какой же ты!
Алексей, замерев в ступоре, смотрел на неё вытаращенными, стеклянными глазами.
— Стало быть, какой-то твой шпик-провокатор снимал смертельно больного человека? — спросила Ирина, с презрением глядя на мужа. — И делал это, как видно, только чтобы ты мог обвинить меня в глупости и наивности? А ты не подумал, информированный муж мой, на какое же посмешище ты выставил себя? И на какой позор — меня?
— А ты… — задыхаясь, выдавил через силу Алексей. — А ты вот… Ты подумала? Подумала о том, на что… на какое…
Ирина развернулась и вышла из комнаты.
Алексей сидел ещё минуты три, повторяя:
— А ты… меня… А ты…
Расплакался, схватив себя за волосы.
Потом, не выдержав, побежал вслед за женой.
То есть, он думал, что — вслед.
Да только не понятно было теперь, где этот след.
В доме Ирины не было. Не нашёл он её и в саду…
Конечно, трудно было всё обыскать. Наверное, и невозможно…
Но после получаса поисков решил Алексей, что Ирина на улице. Непременно на улице. Где-то на улице, быть может — рядом ещё. Рядом с виллой.
Бросился он к воротам, впопыхах забыв взять брелок.
Наткнувшись на решётку, вцепился в неё пальцами и тряс в безумии. Потом вернулся в дом и перетряс всю одежду в поисках брелка.
Как часто бывает в таких случаях, самый нужный предмет упорно не находился.
Тогда, забежав в холл, где рядом с входной дверью был пуль управления, наобум нажимал кнопки.
И… Чудом ли, счастливым стечением обстоятельств можно то объяснить, но — ворота открылись.
И тогда Алексей побежал на улицу. Ту самую улицу, где должна была где-то стоять Ирина.
Но не нашёл он её и там.
Он метался, бегал, размахивал руками и даже пытался останавливать машины, которые, правда, не останавливались, а, отчаянно гудя, объезжали кидающегося им навстречу сумасшедшего с выпученными глазами.
Бегал он так долго. Очень долго. Счёт времени потерял.
Потом, устав до полного бессилия, побрёл к вилле.
И опять наткнулся на ворота, что, пропустив его, давно уже закрылись. Потому что запрограммированы были закрываться автоматически.
Алексей знал, что если полезть через ограду, то непременно сработает сигнализация.
И придет полиция.
В этом богатом районе для иностранцев полиция на сигнал тревоги приезжает быстро.
И потому… Полез через ограду.
А когда минут через пять к вилле подъёхала расцвеченная полицейскими огоньками машина и усатый мужчина в форме цвета хаки, предусмотрительно положив ладонь на кобуру, подошёл осторожно поближе, Алексей, сидевший на бетонной тумбе у ворот, заявил на чистом русском:
— Жена потерялась. Ушла вот… Помогите, пожалуйста!
Искандеров открыл окно.
Показалось ему, будто в номере стало нестерпимо жарко.
Он повернул плафон настольной лампы так, чтобы освещалась не только поверхность стола, но и часть номера: небольшая деревянная полка у входа, на которой стояла раскрытая дорожная сумка, угол кровати, фырчащий и периодически плюющийся конденсатом кондиционер в стенной нише и ножка стула, стоявшего у стены.
Попал случайно в световой круг и освобождённый от упаковки рулон чёрных полиэтиленовых пакетов, что, извлечённый загодя из сумки, ждал часа своего в тихом уголке у кроватной ножки.
А ещё в свете лампы видна была лежавшая на середине стола упаковка пентобарбитала, и стоявший рядом с ней толстостенный бокал, на треть наполненный виски. Рядом, но уже наполовину скрыта тенью, стояла и сама бутылка виски. Треугольная, высокая. Чайно-янтарная.
Искандеров вдохнул глубоко тёплый ночной воздух, в котором запах разбухших дождями деревянных стен, розово-серой дорожной пыли и истёртых до жара жирно-чёрных скутерных покрышек невероятным образом смешан был с тонким ароматом иланг-иланга, рододендрона и гвоздичного дерева.
«Перед смертью не надышишься…»
Искандеров, вспомнив поговорку, усмехнулся.
«Чепуха. Кто придумал это — сам не дышал перед смертью. По крайней мере, перед такой… Добровольной. Спокойной. Или той, которую хочешь сделать спокойной. Тогда не думаешь: вздохом ли больше или меньше. Не считаешь порции воздуха. Вот только появляются почему-то новые запахи. Те, которых раньше не замечал. А ещё краски мира становятся немного ярче…»
Треск и гулкие хлопки.
Моторикша, притормозив транспорт свой напротив его окна, не глуша двигатель, покинул место своё и подошёл к ограде.
— Эй, мистер! — робко и неуверенно выкрикнул он.
И пару раз приложил пальцы к губам.
— Сигарет!
— Ноу, — грустно ответил ему Искандеров. — Поздно, брат, обратился. Бросил я уже, и давно.
Подумал, что, наверное, можно было бы кинуть рикше купюру (завалялась сотенная в кармане), но потом решил, что до ограду денежка не долетит. Ветер отнесёт.
— Извини!
Рикша поправил повязку на голове. Пробурчал что-то себе под нос. Посмотрел под ноги и, быстро нагнувшись, выхватил из травы окурок.
Запел радостно:
— Гут-т-та!
И, сунув находку за ухо, вскочил в седло и на мотоповозке своей с радостным пением помчался прочь.
— Немного ему для счастья надо, — сказал Искандеров.
И закрыл окно.
— Я вот тоже пытался быть счастливым. Не таким уж, конечно, совсем простым и негигиеничным способом. Не хватался за всё подряд и с земли не подбирал… Но… Шёл поперёк себя. Пытался. Честно слово!
Он подмигнул бутылке.
— Не веришь? И правильно делаешь, что не веришь. Ты только не думай, что это блажь. И вздумай говорить, что можно бы и по-другому… Без тебя, глупое стеклянное создание, знаю, что можно по-другому. Очень даже можно! Но вот это <можно" — больше всего меня и пугает. Иногда хочется самого себя в угол загнать, чтобы было — <нельзя". Потому как тело существовать хочет, и разум-подлец отовсюду выкрутится, и уж, верно, найдёт причину, чтобы дальше жить. А надо его, трусливого, мертвить, да на уговоры его не поддаваться, а лучше — и вовсе их не слушать.
Он открутил крышку и добавил виски в бокал. Получилось — почти до краёв.
— Жить дальше подло. Всё терпеть можно… То есть, наверное, что — всё… Боль точно можно. Унижение, и то — можно. До поры… Пока сил хватает. Измельчание — нельзя. Нельзя никак! Правда, стеклянная? Всё сделано, всё написано… Может, и не всё. Но сил больше нет. Все резервы израсходованы. Дальше…