Лемурия (СИ) - Уваров Александр. Страница 54
Он сделал глоток.
Прошептал, скривившись:
— Пустота… Невыносимая ничтожность жизни… Чёрт, горло сводит! Как же всё это выпить?
Полчаса ушло у него на первый бокал.
Пил он с остервенением, с силой проталкивая сквозь сводимое судорогами горло всё новые и новые порции алкоголя, и бегая время от времени в ванную комнату прополаскивать пылающий рот под струёй холодной воды.
Но после первого бокала быстро наступило расслабление и мышцы размякли. Горло слегка распухло и отеплело, и волны огненные покатились по нему легко и спокойно.
Выпив изрядно, стал глотать он таблетки. Одну за другой. Пока одна из них (кажется, восьмая уже по счёту) едва не застряла в горле.
Закашлявшись, снова схватился он за бокал.
Подумав при том, что самоубийство его выглядит совсем не романтично и не трагично даже, а как-то очень уж обыденно, до скуки приземлено и напоминает, скорее, какую-то неприятную, очень неприятную работу, выполнить которую нужно непременно сейчас, этой, уходящей уже ночью, выполнить — и получить, наконец, отдых.
Он и сам удивился тому, что нет уже в опьяневшей его душе страха смерти, нет и мыслей о ней. Будто не рядом она, не ждёт на подхвате.
Так подавил его долгий и нудный процесс самоубийства, что кажется — самоцелью. И кажется уже, что оборвётся он внезапно, кончится нудной работой, сменой кончится, а там отдых. И всё.
Но понимал Искандеров, какой-то не туманной частью сознания постигал, что смерть не может быть и не будет только скучной. Что от приближения её дрогнет, ещё как дрогнет тело! И будут ему ощущения! Только — едва ли приятные.
Так и случилось.
Едва запил он лекарство, как и тошнота вскоре подступила к горлу.
Он побежал враскачку в ванную комнату, ватными ногами едва удерживая себя, но — не успел. Вывернуло на пороге.
На серо-жёлтой слизи, расползающейся по полу, он поскользнулся и упал. В собственных нечистотах вымазавшись, лежал, приходя в себя, минуты три.
Потом потянулся к раковине. Но далеко было от порога, достать не смог.
И тогда он пополз обратно в комнату.
Влезши нас стул, схватился за бутылку, чтобы не считать уж объём бокалом, и сделал ещё несколько глотков.
И опять потянулся к таблеткам, преодолевая рвотные позывы.
На этот раз организм, оглушённый алкоголем, позволил напичкать себя таблетками.
Искандеров ослабел и едва не терял сознание.
Липкая слюна непрестанно текла изо рта, серыми и жёлтыми разводами раскрашивая и без того уже не чистую рубашку.
И когда качнулся стол, лампа мигнула и перехватило дыхание, понял Искандеров, что — пора.
Вцепившись в край стола, он медленно встал. Подошёл к дорожной сумке и вытащил оттуда моток ленты-скотча.
В несколько приёмов, стараясь не рухнуть и свешивать на грудь отяжелевшую голову, он сначал присел, а потом и прилёг на пол.
На коврик, рядом с кроватью.
Положил на пол, рядом с собой, скотч.
Отмотал от рулона пакет. Подул, расправляя его.
Натянул на голову. Оправил края пакета, плотнее подгоняя к шее.
И, приподняв ненадолго голову, обмотал шею в несколько слоёв клейкой лентой.
Потянул ленту и, поняв, что оборвать её сможет, так и сохранил моток с неизрасходованным остатком — возле себя.
Сквозь чёрную полиэтиленовую пелену едва пробивался свет.
После нескольких вдохов и выдохов сон начал одолевать его. Подступало забытьё.
Он лежал посреди комнаты, звездой раскинув руки и ноги. До поры дыхание его было ровно, и пакет мерно вздымался и опадал.
Потом ушло от него сознание, и дыхание стало редким, но всё ещё сохраняло ровность свою.
А потом рывки пакета тали судорожными и продолжалось это несколько минут.
Пальцы его побелели, стали появляться на них голубоватые пятнышки и жилки.
И вдруг они резко сжались, холодной хваткой вцепляясь в коврик. Раздался треск материи.
Искандеров затылком ударил о пол. Попытался приподняться, будто очнувшись неожиданно и раздумав уходить.
Но не раздумал и не мог раздумать.
Бессознательным было это движение.
Тяжёлый, травящий сон не отпустил его.
Он упал. Грудь его вздыбилась, исторгнутая горлом пена забурлила внутри пакета.
Искандеров изогнулся дугой. Стон сменился бульканьем и громким хрипом.
Дуга распрямилась, и тело, слабея и обездвиживаясь, застыло, сотрясаемое иногда волнами последних судорог.
Потом стихли и они.
Искандеров умер.
Через полчаса зашёл к нему номер дядюшка Джа.
Приоткрыв дверь, поначалу заглянул он осторожно. Потом вошёл в номер.
Ступая аккуратно и мягко, обошёл труп.
Открыл окно.
Покопавшись в дорожной сумке Искандерова, достал забытую постояльцем самокрутку-подарок.
Достал пластиковую зажигалку. Потряс её для верности.
Закурил. Зажигалку положил на стол.
Затянувшись хорошенько, медленно выпустил дымные струи через нос.
И прошептал горестно:
— Эх, Скандера!
«Я хотел сочинить страну, где можно вернуть утраченную любовь.
Край, где милостью неведомых мне богов или просто удачным стечением обстоятельств даётся ещё один шанс на обретение счастья.
Точнее, на возвращение к нему.
Берег, где магия древнего, давно затонувшего в океанских водах мира жива ещё, впитанная вечным воздухом, реликтовыми деревьями и бессмертными камнями, жива — и творит чудеса, исправляя неровное течение жизни.
Мир, где жива магия последней любви, любви на краю времён.
Мир, где судьба не выносит приговоров за ошибки. Возможно, даже за преступления…
Я назвал этот мир — Лемурия.
Он ожил во мне, и я живу в нём.
Но вне меня — его нет.
Всё не так за стенами, всё не так. Вот там — ничего не удалось изменить.
Жаль, что так получилось…»
Разбуженный звонком из полиции Вениамин задал дежурному сержанту на удивление мало вопросов (собственно, всего два: «Кто?» и «По какому адресу?»), быстро собрался и приехал.
В полицейском участке в столь поздний час людей было немного. Пара дежурных в комнате, мелкий карманник за решёткой и задержанный до выяснения обстоятельств Алексей Валерьевич, которого, из уважения к подозрительному, но всё-таки гостю, сажать за решётку не стали, выделив для временного содержания место на скамейке у стены, в закутке у старомодного, огромных размеров, в уныло-коричневый цвет крашеного служебного сейфа (в котором, по преданиям, полицейские чины хранили служебные документы и заначки от жён ещё в колониальные времена).
Полицейские, притомившись, поклёвывали носом и откровенно скучали, с некоторой неприязнью уже поглядывая на свалившегося им на голову белого чудака, зачем-то полезшего через ограду богатого дома (да ещё и, похоже, своего собственного).
Скорому приезд Вениамина они явно обрадовались, оживились, зашевелились, вскочили с мест и кинулись ему навстречу, наперебой что-то рассказывая.
К удивления Алексея, помощник (не знавшей на местном наречии ни единого слова, кроме, разве что, самого простого и распространённого варианта приветствия) вопрос с освобождением решил быстро.
Он прочитал полицейским на ломаном английском короткую лекцию о необходимости защиты прав инвесторов, в завершении которой сунул каждому слушателю по бумажке.
Полицейские, смущённо улыбаясь, синхронно сняли фуражки и, свернув трубочкой подношение, спрятали денежки за подкладку.
— Гуд лак! — блеснул языковой эрудицией один из стражей порядка и показал на дверь.
Алексей туманным взглядом посмотрел на помощника.
— Идёмте, Алексей Валерьевич! — сказал Вениамин и помог начальнику подняться со скамейки.
— Так вы от расстройства брелок забыли? И ключ тоже? Там, с левой стороны, есть проход и дверца с механическим замком. Это на случай, если электричество отключат. Всё забыли и на улицу выбежали? А через ограду зачем? Полицию вызвать, а телефона нет… И без телефона побежали? А как объяснили полицейским… Написали мой номер на бумажке? Вспомнили и написали? Хорошо, Алексей Валерьевич! Хорошо, что всё так обошлось!