Клинки и крылья (СИ) - Пушкарева Юлия Евгеньевна. Страница 39

Альен долго не мог ответить ничего вразумительного. Обнажённый человек (о нет, не человек, конечно — лишь некто, пожелавший придать себе такую форму) смотрел на него с вершины каменной гряды, и из его глаз исходило неземное сияние, так что и цвет их нельзя было определить. Его кожа тоже сияла — не загаром, а золотом, будто у статуи; а перо за ухом было белее снега. И нагота не вызывала неловкости — то была божественная нагота, и пришедший больше всего походил на юного бога.

Единственное, что насторожило Альена, вернув ему чувство «здесь и сейчас»: перед «солнцем» мучительно хотелось пасть на колени.

— Да, — выдавил он, недоумевая, откуда бессмертному известен его родной язык. Лишь потом он сообразил, что пришедший говорит на слегка изменённом его варианте — как бы более устарелом. И правда, похоже на древний ти'аргский; хотя Сен-Ти-Йи творила заклятия на древнем наречии Отражений… — Когда-то я был очень впечатлён поэмой о Лааннане. На моих берегах имя её автора считается утраченным.

— Очень жаль! — воскликнуло «солнце» — так искренне, что сразу становилось тоже жаль. — Хотя, наверное, нельзя было и ожидать ничего другого… Я давно не встречал никого из-за океана. Трудно даже вспомнить, насколько давно.

На секунду Альен забыл, как дышать.

— Быть может, не так уж давно? — с сильно бьющимся сердцем спросил он. — Не семь ли раз описало круг солнце?…

— Нет, Поэт не знаком с твоим другом, — чуть насмешливо (хотя и меньше, чем всегда) сказала Сен-Ти-Йи. — По крайней мере, не был знаком при жизни.

— Ничего не понимаю! — в отчаянии произнёс Ривэн, плюхнувшись на узел с вещами: видимо, устал стоять. — Так, значит, это Вы… это он… это Вы написали поэму о Лааннане? Нас даже в приюте заставляли учить наизусть отрывок о бое в море, а по зачину мы учились писать… В переводе на дорелийский, само собой. Как такое может быть?

Поэт посмотрел на него светло и открыто — без малейшего презрения. Он точно не походил на сумрачного тирана, какими Зелёная Шляпа изображал тауриллиан.

— Почему же нет, уважаемый путник? Думаю, если хорошо покопаться в вашей словесности, можно найти немало строк, созданных этой рукой.

Он сделал несколько бесшумных шагов и каким-то образом оказался совсем близко. Сияние его разума снова ослепило Альена; блоки на его сознании разлетелись в щепки. Он чувствовал себя жалким и слабым — точно студент-первокурсник в Академии или неопытный ученик в Долине, с провалами освоивший первые заклинания.

Тем не менее, бессмертный признался:

— Я чувствую в тебе силу, которую ни в ком доселе не чувствовал… Нить протянута от огненных врат, что недавно разверзлись, прямо к твоему сердцу. Греет она его или сжигает, о странник?

Его слова сами собой складывались в ритм, в изящный узор — прихотливый, но без чего-либо лишнего. Альен быстро заслушался.

— Скорее сжигает, о бессмертный Поэт, сочинивший Лааннана. Не в моих силах, увы, ответить так же гладко… Я тот, кому обещали встречу на этом берегу. Я приплыл, чтобы зашить разрыв в нашем мире, в Обетованном.

Почему-то ему хотелось говорить об Обетованном как о мире в целом, не разделяя свою родину и Лэфлиенн. Поэт долго смотрел на него; и, если честно, это было безумно приятно — словно золотые лучи продолжали захлёстывать душу.

И в глазах его тоже плескалось не то золото, не то древняя расплавленная бронза. Драконьи глаза, внезапно понял Альен.

— А мне кажется, что ты приплыл зашить совсем другой разрыв, Альен Тоури, смертный из Ти'арга… Добро пожаловать в мой дом.

Поэт жил на чердаке. Наверное, так и полагается поэтам; по крайней мере, многие менестрели, попадавшиеся когда-либо Альену, любили селиться где-нибудь повыше, и солнечные мансарды в Кезорре прекрасно удовлетворяли их запросы. Другие, странствующие, просто однажды появлялись в замке лорда или усадьбе чара, с загадочно-утончённым видом требуя себе комнатку в башне либо на верхнем этаже, куда не будут пускать посторонних. Альену всегда было смешно наблюдать, как они при этом закатывают глаза, притрагиваясь к лире или флейте — будто к опаснейшему в мире оружию.

Такими, разумеется, были не все, но большинство. Таинственное очарование, окружавшее менестрелей, рассеялось для Альена очень рано, лет в тринадцать-четырнадцать. Может, тогда и началось то неумолимое, что обычно называют взрослением — странные мысли, желания и вопросы, предсмертная агония любви к песням о рыцарях и строкам о герое Лааннане.

Увидев же чердак Поэта, Альен был вынужден допустить, что агония эта всё-таки не закончилась. Иллюзии — вообще живучая штука.

— Заклятие сжатого воздуха? — полюбопытствовал он. Над верхушками кипарисов, на фоне нежно-синеватого неба, парил мраморный портик с колоннами и маленьким округлым куполом. Создавалось впечатление, что от другого, большого, здания отпилили кусочек — самый невесомый, точно клочок облака — и отправили в свободный полёт.

Поэт тихо засмеялся. Его смех обжигал медовым, солнечным теплом; Альен пока не привык к этому — после холодного чёрного корабля, дней в море и неотвязной боли рядом с тауриллиан слегка хмелела голова. Свет его Дара по-прежнему наполнял всё вокруг красотой и смыслом; Альен почти с ужасом попытался представить, каким могло бы быть личное зеркало Поэта, поселись он в Долине Отражений. К нему, должно быть, даже приблизиться было бы сложно.

— Не знаю, — сказал Поэт и поманил «чердак» пальцем. Портик снизился, осторожно облетая кипарисовые ветви, и замер на уровне роста Поэта — словно обученная белая птица. — Разве для волшебства нужны готовые определения?… Я не задумывался о том, как назвать это, когда творил себе дом.

Сен-Ти-Йи кашлянула в кулачок, и Поэт, казалось, впервые толком заметил её.

— Знаю, что ты не согласна с этим, старая подруга, — с улыбкой он предложил старухе руку, нисколько не стесняясь своей золотистой наготы. Слово «старая» звучало, на взгляд Альена, слишком уж двусмысленно; хотя какое тауриллиан дело до возраста?… — Никакого бездумного вдохновения, и разум превыше всего, так?…

Сен-Ти-Йи с забавной важностью приподнялась на цыпочки, чтобы опереться на длиннопалую руку. Ривэн, не удержавшись, хрюкнул от нервного смеха; на него никто не обратил внимания.

— Разумеется, так, мой неизменный друг. В Обетованном, среди смертных, разум начинаешь ценить вдвойне… Особенно когда протянешь столько же, сколько я, в отвратительной на вид и неудобной оболочке, — поразмыслив, старуха прислушалась к шуму кипарисов на слабом ветерке и прибавила: — Ещё и давно разложившейся, между прочим.

Тычок в адрес его некромантии — или просто к слову пришлось?…

Ривэн поморщился; Альен явственно видел, что его тошнит. Кажется, летающий «чердак» не искупил качку на заколдованном корабле и общество старухи.

А может, он просто не простил ей смерти Бадвагура и приступов Альена. Не хотелось рассуждать о том, чего именно — в большей степени…

— О боги… — прошептал Ривэн, с опаской отодвигаясь от обоих тауриллиан. — Никогда не думал об этом. Она ведь действительно разложилась.

Звучало это жалобно — он словно искал у Альена защиты. Но неужели Повелитель Хаоса способен защитить кого-то от идеальных воплощений этого самого Хаоса?…

— Нужен маленький пропуск, Альен Тоури, — Поэт достал из-за уха перо и, щёлкнув по нему ногтем, вызвал из небытия капельку чернил. — Моё жилище только кажется беззащитным. Не верь своим глазам.

И снова игры: последняя фраза явно относилась и к нему, и к отвращению Ривэна, который никогда не видел Сен-Ти-Йи в истинном облике… Альену оставалось лишь восхититься уровнем.

— Наверное, надо что-нибудь написать? — догадался он, глядя, как от кипарисов разлетается стая крупных синих бабочек. Они кружили у портика, словно мотыльки у фонаря, но не могли пересечь невидимую границу. — Экспромт?

Сияние вокруг Поэта на секунду померкло. Он замер с пером в руке.

— Хочешь сказать, это предсказуемо? — разочарованно протянул он.