Клинки и крылья (СИ) - Пушкарева Юлия Евгеньевна. Страница 74

А он сам не свой после клятв Сен-Ти-Йи о Фиенни — и бессмертные, будь они прокляты, замечательно это видят… Как теперь смотреть в глаза Ривэну, который изваял себе столь убедительное божество, что всем сердцем в него поверил? Который всё ещё ждёт, что Альен совершит какое-то немыслимое чудо и избавит его родное королевство от всех бед?… Как вообще ходить по светлой земле запада, так мало запятнанной кровью?

Но — как не воспользоваться шансом (о, эти слова, сказанные Ривэну, — слова палача, а не друга)?… Как не вернуть в мир живых его, попутно воплотив его вечную (пусть даже разочаровавшую) волшебную мечту?

Серебристо-серые — туман в лунном свете — глаза Фиенни; длинные пальцы Фиенни над зеркалами слова Фиенни улыбки Фиенни танец света и тени и бесконечная сладкая ложь…

Не зная больше препятствий, что-то ревело в нём: МОЙ. Учитель, друг, брат, враг, лжец, грех? Мой смысл. Любимый.

Разве у кого-то, включая смерть — старуху Дарекру, или Прародителя, или безликий Мир-за-стеклом, или бездна знает кого ещё — было право забирать его? О нет. Тысячу раз нет. И Повелитель Хаоса, явившийся в мир, не допустит этого снова.

Альен оступился: впустил в сознание ураган образов и воспоминаний, от которых давно, с переменным успехом пытался сбежать. И пришла боль — нестерпимая, не задающая вопросов боль затопила его, скрутила, по-лекарски скрупулёзно пересчитала кости…

— Волшебник? Альен Тоури?… — кентавр встревоженно звал его, видимо размышляя: подойти, чтобы помочь, или себе дороже? — Что с тобой? Отчего ты смеёшься?

Альен понял, что в самом деле уже несколько минут захлёбывается горьким беззвучным смехом… То ещё зрелище, наверное. Бедный Турий-Тунт.

— Мои извинения… — тыльной стороной ладони он отёр рот и вновь застегнул рубашку: пробрал озноб. — Просто ты навёл меня на пару полезных мыслей. Благодарю тебя, кентавр.

Брови Турия сошлись на переносице.

— Береги её, — со скорбным хрипом попросил он. — Береги Тааль-Шийи. Она так юна и такая хрупкая… Твоя сила способна её раздавить. Ты обязан беречь её.

Что ж… Надо думать, это не всё.

— Что ещё она сказала тебе? — требовательно спросил Альен. — Она ведь добавила что-то ещё, когда приходила сегодня утром, так?

Кентавр помолчал. Потом поднял посох, собираясь уходить, и на мгновение прикрыл глаза.

— Тааль-Шийи сегодня была в смятении. Её, как Шийи, Сновидицу, мучают то кошмары, то бессонница… Она спрашивала, какие травы я мог бы ей посоветовать, ибо сон совсем покинул её в последние дни. Ещё мы говорили об Узах, об её надеждах и страхах. Она готова на всё, лишь бы помочь тебе закрыть разрыв и избавить мир от Хаоса и всевластия тауриллиан. И лишь бы спасти мать… Совершенно на всё, Альен Тоури. Надеюсь, ты понимаешь, что это значит? — кентавр дождался ответного кивка. — Хорошо, если понимаешь. Я надеюсь, что звёзды сложатся как подобает и тебе не придётся подвергать её такому риску… Заклинаю тебя всем, что тебе дорого, Повелитель Хаоса: не позволяй ей принести эту жертву.

— Не позволю, если смогу, — пообещал Альен. Взмахнув серым хвостом, кентавр шагнул вперёд. Он отставил посох, и они обменялись крепким рукопожатием.

…Выходя из рощи кентавров, Альен уже знал, что направится вовсе не в сады майтэ. Встреча с Тааль подождёт. В его голове зашуршал знакомый гортанный голос, от которого Хаос в груди заново пробуждался, накаляясь всеми оттенками пламени.

Ещё раз здравствуй, Альен Тоури. Выкроишь ли ты время для встречи со мной? Я соскучилась.

— Сен-Ти-Йи… — вслух, сквозь зубы прошептал Альен. Он как раз проходил мимо озера под ивой, и одна из русалок игриво обдала его фонтаном брызг; он с досадой отклонился.

Ты уже очнулась от магии?

Разумеется. Я жду тебя в твоей комнате. Прости за дерзость — я позволила себе войти без приглашения… Тут очень мило: вся эта безыскнусность, но перья на столе, чернильница в форме черепа… Моя мрачная подруга с тысячей имён повлияла так на тебя? И когда ты умудрился украсть такой славный клинок?…

Я кое с чем разобрался, — он уже сам не понимал, бежит или идёт, перепрыгивая через позолоченные ступени. — С магией разрыва.

О… — уважение в тоне Сен-Ти-Йи смешалось с лёгкой тревогой. Альен почувствовал, как потускнел и свернулся её исполинский, сияющий многоцветьем Дар. — И куда же ты так спешишь? Попытаться закрыть его?

Поворот, лестница… Ещё два поворота — и снова лестница… Та самая — хрустальная, сочащаяся вином. Вот — зал с механизмами, зал-бассейн для русалок, зал боуги, зал птиц… Золотые статуи вдоль стен. Ещё немного. Пролёт вверх. Вдох — выдох.

Нет, бессмертная, я иду к тебе. По-моему, нам пора обсудить условия сделки.

— Ты только посмотри на него! — умилённо пропела Гаудрун, перепархивая с одной ветви тиса — пушистого, разросшегося зелёным облаком — на другую. За время житья в Эанвалле она сильно потеряла в весе, стала маленькой и лёгкой, точно едва оперившийся птенец; или, может быть, Тааль просто так казалось из её нынешних размеров… — Он уже ровно держится на крыле, совсем как взрослый. А маховые перья?… Ну не загляденье ли? В нашей семье ни у кого таких не было.

— Да, длинные, — с грустной улыбкой сказала Тааль. — Он будет хорош в полёте.

Вдвоём — Гаудрун на тисе, она стоя на выложенной камнями дорожке — они смотрели на Биира, который упражнялся под полупрозрачной крышей садов майтэ. Сады располагались на самом высоком ярусе Храма и были, скорее, крытой оранжереей (о таких Тааль рассказывал Фиенни) — правда, настолько огромной и с такими высокими потолками, что её ограниченность почти не ощущалась изнутри. Полукруглый матовый навес из скорлупы драконьих яиц (такой же, какие на каждом шагу попадались в Молчаливом Городе) укрывал от дождей и жаркого солнца заросли бука и тиса, кипарисы и кедры, ароматные апельсиновые деревья и молодые дубки. Попадались и деревья, подобные тем, что красовались в Серебряной роще у Алмазных водопадов и наверняка были дороги Гаудрун, хоть она никогда и не призналась бы в этом. Цветущие кусты и трава, буйно разросшаяся меж дорожек, дополняли картину. Посреди садов серебрилась чаша чистого пруда, из которого вода каким-то образом поставлялась в многочисленные бассейны и фонтанчики; возле них с весёлыми трелями и брызгами кружился молодняк.

Видимо, изначально сады задумывались тауриллиан как место для отдыха и прогулок, а уже много позже — когда Золотой Храм оказался закрыт от всего остального мира и принимал всё меньше гостей — стали домом для местных майтэ. Здесь вообще было всё, что требовалось их народу: густые заросли, место для полётов, воздух и ветер через особые отверстия, обилие семян, жуков и личинок… Со скрываемой болью Тааль приходила сюда, чтобы увидеть десятки, сотни обжитых гнёзд. Майтэ со всего материка поселились здесь; и, вне зависимости от того, сделали они это добровольно или по принуждению, как родичи Гаудрун, они были весьма довольны своей жизнью.

Наверное, здесь уже выросло поколение птенцов, которые не знали ничего, помимо Золотого Храма. И так ли уж это плохо? Лучше ли было Тааль, выросшей на развалинах, чем им — каждое утро поющим внутри подлинника?…

Тааль предпочитала не задумываться об этом.

Биир чёрным пятнышком метался под нежно-розоватым навесом. Он уже оперился и вышел из того возраста, когда майтэ во всём зависит от старших членов семьи, однако зрелости ещё не достиг. На открытом воздухе он давно не тренировался, поэтому многие повороты и петли пока получались довольно неуклюжими; но Тааль молчала об этом, чтобы не расстраивать Гаудрун.

Теперь она вообще всё чаще молчала рядом с подругой. Майтэ в садах поглядывали на неё изумлённо, с вежливым любопытством: ведь было очевидно, что она не тауриллиан, а никого более похожего на людей они не встречали. Они не знали её и, со свойственным майтэ тактом, не докучали расспросами: пусть двуногая, бескрылая, вытянутая будто штырь великанша побродит по садам, раз ей тут нравится; что в этом плохого?… Она никому не мешает.