Клинки и крылья (СИ) - Пушкарева Юлия Евгеньевна. Страница 75

Рядом с ними Тааль одолевали странные чувства. Уже привычная, вросшая под перья (под кожу…) тоска по родному гнездовью и родителям смешивалась, как запахи в воздухе садов, с тяжестью и беспричинной обидой. Отныне она навсегда другая — лишённая крыльев. Урод. Глядя на майтэ, она точно смотрела в какое-нибудь из зеркал Фиенни — в то, которое лжёт.

Она пересекла половину материка, чуть не погибла в Пустыне Смерти, чтобы вызволить их — якобы рабов, попавших в беду. А они давным-давно смирились со своим положением, спокойны и счастливы. Многие из них раз в день добровольно подносят крылья и клювы к магическим сферам тауриллиан, делясь с ними своей силой для будущего обряда.

«А разве это дурно — помогать другим? — искренне удивлялась милая молочно-белая майтэ, к которой Тааль обратилась с вопросом об этом. — Нам нет никакого вреда от этого, а бессмертным нужна наша поддержка. Я вот нисколько не боюсь их возвращения. Они не мешают нам жить».

И таким бесполезно было втолковывать что-то о Хаосе, о свободном разуме, о судьбе Обетованного… Тааль словно раскусила сразу горсть неспелых ягод: никогда её разочарование не было таким горьким.

По ночам её сон крали бесчисленные вопросы: что произошло бы, окажись на месте этих пленников учёный Мьевит, её отец? Или мать, прекрасная Делира? Застенчивый Гвинд, фанфарон Руоль, старый Фауран, чудаковатая тётя Гвилла? Все они остались бы вольными майтэ или тоже смирились бы с судьбой, навязанной сияющими господами, согласились бы отдать Обетованное Хаосу в обмен на сытый покой?… Знакомые лица и перья возникали в темноте, а потом вновь в ней растворялись — о, если бы так же растворились её сомнения!..

А Ведающий? Что сделал бы Ведающий? Он ведь ничего не предпринял для борьбы с наступающим Хаосом — хотя, как и Тааль, чувствовал его распространение. Он позволил Лесу заболеть, не укрыл его от каменных скорпионов Пустыни. Он не помог сородичам Гаудрун, когда на них напали порабощённые (или убеждённые?…) кентавры…

Сомневаться в Ведающем было невыносимо — отчего-то даже более мучительно, чем в отце и матери. Всю ночь, в которую Тааль посетил вопрос о нём, она металась по постели в мутном полубреду; а наутро отправилась к Турию за сонными травами. Она уже понятия не имела, кто прав и как во всём этом разобраться.

И Альен Тоури, Повелитель Хаоса, не мог ей помочь.

— Ау, колдунья! — Гаудрун теперь то и дело называла её так — и в шутку, и всерьёз: по её мнению, лишь колдунье было под силу выжить в Пустыне Смерти и одолеть все испытания, а потом ещё и пообщаться с духами и неуловимыми боуги… И это ещё учитывая, что Тааль ни словом с ней не обмолвилась о Молчаливом Городе и Фиенни. Об этом она вообще пока никому не решилась рассказать — даже Турию… Даже Альену. — Ты смотришь на моего брата или опять витаешь в облаках?

Гаудрун повернулась к ней — комочек чёрных перьев, такая крошечная… Неужели она сама всю жизнь была такой же? Зелёные глаза мерцали с ласковым упрёком.

— Ну, боюсь, в облаках мне уже не витать… — Тааль виновато улыбнулась. — Конечно, я смотрю на него. Он молодец.

— Ещё бы, — Гаудрун прямо лучилась гордостью, созерцая своё маленькое чёрное сокровище. — Он продолжал учиться всё это время, хотя скучал по мне… Всегда верил, что я прилечу. Биир очень сильный.

— Как и ты, — заметила Тааль.

Гаудрун задумчиво покосилась на неё и враждебно — на пролетавшую мимо парочку майтэ, которые перечирикивались, увлечённо сплетничая.

— Тебе не нравится это, да? Не нравится, что мы остаёмся здесь?

— О нет, почему же? — растерялась Тааль. Недавно она сорвала спелый апельсин с ближайшего деревца и теперь в нерешительности вертела его в руках: есть ей не хотелось. — Разве есть другой выход?

— Есть, — Гаудрун понизила голос. — Бунт.

Тааль улыбнулась и покачала головой.

— Бунт против тауриллиан? Это невозможно.

— Вот уж не знаю… Ведь наш коняга когда-то смог.

— Он смог просто уйти своей дорогой, а не бунтовать, — вздохнула Тааль. — Как и мы… А отсюда даже не уйти без их дозволения. Не знаю, выпустит ли нас магический барьер.

— Но ты и сама не уйдёшь, так? — взгляд Гаудрун стал острым и пристальным — как в те времена, когда они только познакомились. О небо и ветер, это же было целую вечность назад; неужели солнце не описало даже одного большого круга?… — Будешь бороться до конца?

Тааль разодрала кожуру, и несколько капель рыжего сока брызнуло ей в лицо; глаза едко защипало. Вдруг подумалось: как же дико и уродливо для Гаудрун выглядят её новые пальцы — белые, без когтей…

Не такие длинные, как у Альена. Не такие чуткие и умные, не способные выражать каждую мысль собственным завораживающим танцем.

— Да, если хватит сил бороться, — она привалилась плечом к упругой кроне тиса, стараясь не сместить ветку, на которой покачивалась Гаудрун, и через силу надкусила дольку апельсина. — Моя мать исцелится, только когда исчезнет разрыв в ткани Обетованного… В нашем мире не должно быть столько Хаоса, сколько сейчас, Гаудрун. Обетованное не вмещает его.

— Откуда ты знаешь? Те самые сны или духи?…

— Да, к тому же я так чувствую. Разве ты сама не видишь? Происходит то, что не должно происходить… Везде. Постоянно. Болезни земли, рост Пустыни, переменчивая погода… И восхождение тауриллиан.

— И твоё превращение, — медленно прибавила Гаудрун, размышляя о чём-то своём. Краем глаза она всё ещё наблюдала за Бииром, но теперь Тааль явно попала в поле её внимания и… сочувствия?

— И моё превращение, да.

— Ты уже думала о том, как вернёшься к родным в… таком виде? Когда всё закончится?

Вечная прямота Гаудрун, естественно, никуда не делась, о чём Тааль впервые пожалела. В ответ она лишь покачала головой. Она, наверное, точно сойдёт с ума, подобно тёте Гвилле, и станет жужжать по-пчелиному, если сейчас начнёт думать ещё и об этом…

Да и потом — когда всё закончится? Что имела в виду Гаудрун: когда Повелитель Хаоса закроет разрыв или наоборот?

Наоборот — когда их соединят нерушимые Узы Альвеох, а пламя из-за белых врат зальёт мир, точно потоки золотисто-красного света в небесах на закате… В небесах, где в таком случае свободно будут летать драконы. Их крылья, огонь из их пастей будут по всему Обетованному, а вместе с ними — магия и величие тауриллиан.

Везде будет много чудес, но не меньше разрушений и крови. Владычеству людей на востоке придёт конец.

Альен получит всё, что захочет, но окажется связан с Тааль — малознакомой девчонкой — вечными Узами, которые ему не нужны.

Мир — её мир — изменится навсегда, и невозможно сейчас сказать, хорошо это или плохо. Тааль знала одно: она не должна допустить этого как раз потому, что какая-то её часть отчаянно к этому рвётся…

Кислота апельсина показалась ей мерзко-тягучей, почти нестерпимой, как не знавшая утоления тоска по Альену. Вчера они провели вместе целый день, но сегодня утром Тааль всё равно едва удержалась от того, чтобы сразу бежать к нему…

Что делать с этим? Как помочь ему закрыть разрыв? Не опасно ли это для него самого, если он так плотно связался с Хаосом?

И главное — почему она так долго не может рассказать Альену о Фиенни? Только ли оттого, что чутьё советует ей не бередить его давнюю боль?…

Порой — вот как сейчас — Тааль начинала понимать, что дело не только в этом. К сожалению, тут угнездились и банальная ревность, и страх потери; ей хватило пяти-шести обмолвок, хватило прикосновения к его снам, чтобы угадать: мастер Фаэнто был для него едва ли не всем, значил больше, чем все живущие, а его смерть перекроила душу. Ей никогда в точности не узнать, что и как их связывало, поскольку у неё нет права вмешиваться в это.

И она никогда не будет значить для него так же много — даже при Узах Альвеох. Скорее уж Альен возненавидит её, как обузу — громоздкий мешок с вещами, который нельзя бросить и приходится всюду волочить за собой…

— Хочу, чтобы ты знала: я не прикладываюсь к сферам тауриллиан, — сказала Гаудрун, перелетев на ветку повыше, чтобы оказаться напротив лица Тааль. — Не делюсь с ними своей жизненной силой и не одобряю тех, кто поступает так. И Биир тоже этого не делает… — она чуть-чуть покраснела и исправилась: — То есть перестал делать, когда мы снова встретились. Я отучила его. Нашего гнездовья больше нет — потому мы здесь и остаёмся.