Арджуманд. Великая история великой любви - Мурари Тимери Н.. Страница 30

Прежде чем я успела заговорить, он покрыл поцелуями мою руку — тыльную сторону, затем ладонь, пальцы… Бородка у него была мягкой, шелковистой. Я поднесла его руку к своим губам, прижала ее к щеке. Сердце наполнили покой, умиротворение. Прикосновение исцеляло…

— Я так боялась…

— Чего?

— Что ты увидишь меня, и любовь твоя увянет.

Он тихонько рассмеялся:

— А я прятался здесь, меня кололи и хлестали ветви, и я дрожал от страха, что ты не придешь, что пришлешь через Ису записку, отошлешь меня прочь…

— И ты бы ушел?

— Ну уж нет! Я остался бы здесь навечно, окаменев, призывая смерть. Тут так темно — я не могу разглядеть тебя. Иди сюда. Сюда падает свет от фонаря.

Я повиновалась. Он смотрел на меня нежно и жадно, словно боялся, что никогда более не увидит моего лица.

— Ты стала еще прекраснее, но в глазах твоих светится грусть. — Он наклонился и поцеловал их. — Почему? Ведь сейчас я здесь, с тобой…

— Но это ненадолго, любовь моя. Ты смотришь так, точно мы больше никогда не увидимся…

— Я смотрю на тебя так, потому что мои глаза недостаточно велики, чтобы вместить всю твою прелесть. Я хочу смотреть на тебя бесконечно. Никогда не нагляжусь, даже когда мы с тобой будем рядом при свете солнца. Ну вот, грусть ушла. Ты улыбнулась. И глаза повеселели! Я слабею, когда в них заглядываю.

— Теперь моя очередь. Ты стал еще красивее, чем мне помнилось. Твое лицо изменилось. Оно стало мужественнее, и я вижу эти метки. — Я погладила мелкие, чуть заметные рябинки на его коже. Они придавали ему какую-то незащищенность.

— Это след болезни, я тогда был ребенком…

— Ребенком? — Я не смогла удержаться и рассмеялась. — Трудно представить тебя ребенком! Хотела бы я увидеть тебя в нежном возрасте… Но мне не видны твои глаза, они в тени. Что ты сейчас чувствуешь?

— Счастье.

— Теперь вижу. Я люблю тебя.

— И я тебя люблю.

Губы его оказались мягкими, как лепестки, сухими и сладкими, кожа — прохладной и ароматной. Тело его было сильным, мускулистым. Возможно ли, чтобы одно его прикосновение пробудило во мне неистовую страсть? Я ощущала такое же безумие, как тогда, в гареме, когда наблюдала за тремя женщинами.

— Сколько же нам еще ждать?

— Недолго, любовь моя, уже недолго. Скоро мой отец даст разрешение. Ему придется это сделать.

— Я говорила с Мехрун-Ниссой… Она обещала, что попытается уговорить его изменить решение. Может, он хоть ее послушает…

Шах-Джахан не шевельнулся, и все же я поняла: мои слова его омрачили.

— Что такое? Ты меня пугаешь… Почему ты дрожишь?

— От страха, что я потеряю тебя… Но ты не должна бояться, я буду любить тебя вечно…

— Но в чем же все-таки дело? — Я не могла избавиться от ощущения, что между нами выросла какая-то преграда.

— Если ей так легко убедить отца относительно нас с тобой, на что еще она может направить его волю?

Как быстро умирает воодушевление! Шах-Джахан не был обычным человеком, свободным, как пахарь или охотник. Он оставался наследным принцем…

— Твой отец никогда не изменит своей воли относительно тебя, — с пылом сказала я. — Он любит тебя. Посмотри только, ведь он постоянно пишет о своем возлюбленном сыне в «Тузук-и-Джахангири». Ты его наследник. Он письменно это подтвердил. Этого никому не изменить, даже Мехрун-Ниссе!

— Кто знает? А впрочем, если у меня будешь ты, какая мне тогда разница? — Он проговорил это легко, но не смог скрыть озабоченности. Мрачная тень трона падала на нас.

— Она сказала, что ей выгодно, чтобы мы с тобой поженились, ведь я ее племянница.

— Да, да… — В его голосе мне послышалось облегчение. — Она ни за что не причинит тебе вреда. Какое счастье, что я нашел тебя, любовь моя! Без любви мир пуст и мрачен. Это как скитаться по безлюдной пустыне и натыкаться на собственные следы, занесенные песком…

— Удастся ли тебе вырваться, мой милый? Ты сказал…

— Да. Я кое-что придумал. Наберись терпения. Скоро ты услышишь, что Шах-Джахану дано разрешение на развод с персидской принцессой.

— Я буду ждать, как ждала до сих пор, и с радостью состарюсь в ожидании. Я все равно не смогу полюбить никого другого. Лучше смерть, чем жизнь без тебя.

Нас прервал свистящий шепот Исы:

— Агачи, сюда идет визирь падишаха.

Мы посмотрели в сторону освещенного сада. Походка визиря была уверенной. Нас давно выследили, дали немного времени для встречи, и теперь все закончилось…

Шах-Джахан поцеловал меня торопливо, крепко. Из-за пазухи накидки он извлек сверток, сунул мне в руку и прошептал:

— Пусть это всегда будет с тобой — чтобы напоминать о моей любви. — Затем он шагнул на дорожку и неторопливо пошел навстречу визирю.

Я не могла дышать — мое дыхание ушло вместе с ним. Даже сердце перестало биться — он забрал его, унес с собой…

При свете я рассмотрела подарок: это была роза. Лепестки были сделаны из рубинов, листья и стебель — из изумрудов; в нескольких местах искусно были вкраплены алмазы, сверкающие, словно слезинки или капельки росы… Я поцеловала ее.

Иса сказал, что для свадебного пира приготовили тысячу разных блюд. Яства были красиво разложены на золотых и серебряных подносах, их разносили юные рабыни. Тарелки, с которых мы ели, были золотыми, и каждый гость получил в дар золотой кубок для холодного нимбу пани [58]. Все блюда, стоящие перед Джахангиром, были запечатаны, и печати разбивали в его присутствии. Затем рабыни попробовали каждое яство, прежде чем подать властителю.

Гостям было подано пятьдесят жареных барашков, вымоченных в йогурте со специями, сотни цыплят, запеченных в тандуре, на бесчисленных подносах лежали мургх масала, саг гошт, чаат, кебабы по-сикхски, шамми-кебабы, пасинда, роган джош, шахи корма, наан и чапати, лепешки парата, бурфи, бадам писта, гулаб джамуны и все фрукты, какие только произрастают на земле Хиндустана: манго, виноград, папайи, сладкие лимоны, гранаты, дыни, апельсины, бананы, гуавы, персики, личи, нунгу…

Я не притронулась к пище, даже не чувствовала ее аромата. Я видела только возлюбленного, сидящего чуть позади отца. Я глаз не могла оторвать от его лица.

Падишах, опьяненный любовью к Мехрун-Ниссе, не мог думать ни о чем, кроме своей избранницы, точно дороже ничего не было во всей империи. Накануне свадьбы он дни и ночи напролет слагал длинную поэму в честь возлюбленной, теперь же он декламировал ее перед гостями; чтение длилось час. В стихах Мехрун-Нисса сравнивалась с солнцем и луной, звездами и алмазами, с нежнейшими из цветков и чистейшими из источников… С какой горечью я слушала это, как завидовала тому, что отец Шах-Джахана может открыто выражать свою любовь.

— Став моей женой, она получает имя Нур-Джахан, — торжественно провозгласил падишах, дочитав поэму до конца. Он поднял кубок и сделал большой глоток, а моя тетушка, отбросив напускную скромность, все это время оценивающим глазом наблюдала за происходящим. Склонившись к Жениху, она что-то шепнула ему — и Джахангир, отставив кубок, стал покрывать ее лицо поцелуями; видно, его порадовали ее слова. Затем он поднялся, опираясь на девушек-невольниц, и они с Мехрун-Ниссой удалились в спальню, уже подготовленную для них.

После того как мой любимый покинул пиршественный зал, я вернулась в сад. Дорожки опустели, только впереди виднелись две одинокие фигуры: принц Хосров и его страж. Я подошла и села рядом с ним на скамейку.

— Кто здесь? — Принц повернулся. На миг мне показалось, что он меня узнает, но этого не могло быть: пустые глазницы заросли шрамами.

— Бегума Арджуманд, ваше высочество.

— А! Возлюбленная моего братца-любимчика. — Он резко вытянул руку и коснулся моей груди; я вздрогнула, вызвав у него смех: — Мне дозволяются кое-какие вольности, бегума. Мне говорили, ты красивая женщина. Вот чего мне больше всего не хватает: видеть красоту, видеть девушек и женщин, видеть луну, которая превращается из узкого серпика на небосклоне в огромный серебряный шар, видеть отблеск зари, когда солнце еще не поднялось над горизонтом… — Голос его задрожал. — Почему ты подошла? — спросил он, справившись с собой.