Инфернальный реквием - Фехервари Петер. Страница 64
«В этом нет никакого смысла…»
— А в нас? — парировала Милосердие. — А был ли он когда–то? — Она глубоко вдохнула жгучий воздух и затрепетала, чувствуя, как тот искрит внутри нее. — Нужен ли он на самом деле?
«Тогда ради чего все это?»
— Просто так! — беззаботно крикнула Милосердие. — Если только мы сами не выбьем себе цель! В этом и есть величие…
Ее скакун заверещал и затрясся так неистово, что едва не скинул сестру. Оглянувшись через плечо, она увидела, как задняя половина твари, вращаясь, уносится прочь в брызгах эктоплазмы. Ската разрезало то самое существо, похожее на циркулярную пилу, которое Милосердие мельком заметила раньше. Сам кристаллический диск с электрическим воплем улизнул в тучи, волоча за собой радужную струю телесных соков жертвы. Неизвестно, атаковал он по злобе или несчастной случайности, но, так или иначе, прикончил ездового монстра сестры. Искалеченная тварь, жалобно подвывая и кровоточа чистой магией, вошла в штопор и понеслась прочь от воронки.
Подавшись вперед, Милосердие пригнулась, погрузила ногти в шкуру зверя и обнажила клыки. Из облаков выступила необъятная громада Перигелия — казалось, пик летит навстречу сестре с невообразимой даже для нее стремительностью. Она завыла в экстазе: каждая струнка ее души звенела от наслаждения опасностью.
«Город горит!» — простонала ее узница.
Милосердие увидела, что это так. Здания, столпившиеся у вершины горы, утопали в огне. Раньше она не замечала пожара — а разве должна была? Что такого важного в безвкусных хибарках и обитающих там паразитах? Даже выложенная серебряной плиткой крыша, что мчалась к ней, как исполинский кулак, не имела значения.
— Вознесись перед падением! — восторженно провизжала она.
Ничто не имело значения, кроме Милосердия, наслаждавшейся моментом, — вплоть до самого последнего момента, когда…
Ее тело пронзает мучительная боль, рожденная ударом нейрохлыста госпожи покаяния, и с мукой приходит блаженная четкость восприятия.
И вот Милосердие вновь облачена в увитую терниями накидку сестры–репентистки, сжимает в руках возлюбленный меч–эвисцератор и прячет ухмылку под глухим капюшоном. В бронетранспортер набито еще много кающихся женщин, и ей интересно, разделяет ли кто–нибудь из них ее восторг или все они — угрюмые рабыни, как ее скованная двойняшка.
«Рабыня здесь только ты, вырожденка, — обличает ее серая сестра. — Твои страсти держат тебя на цепи».
Голос сучки ослабел до шепота, как случается перед каждым смертоубийством, и все же ее слова омрачают радостное возбуждение Милосердия. Она уже не помнит, ни как долго управляет их общим телом, ни через сколько сражений провела его целым (пусть и не совсем невредимым), и все же двойняшка продолжает ныть и выть о своей свободе.
— Не кусай руку, которая прикрывает тебя, сестренка, — тихо журит Милосердие свою узницу. — Ты давно бы сломалась от такой жизни.
Бронемашина вздрагивает и останавливается. Слышно, как корпус нерегулярно звякает от попаданий. Скулящие сервоприводы опускают задний люк, превращая его в аппарель, и приглушенный рокот битвы усиливается до шумной какофонии.
— Искорените поганых ксеносов, сестры! — кричит госпожа, щелкая хлыстом.
— За Трон и Терний! — вопит Милосердие вместе со всеми.
Как обычно, она первой выскакивает на поле битвы, преодолев аппарель одним прыжком. Оказывается, что транспорт доставил воительниц прямо к треснувшим стенам вражеского бастиона. Артобстрел накрывает здания за куртиной, раскалывая арочные переходы и раздутые шпили, возведенные из чего–то наподобие белой кости. Окутанную дымом землю усеивают тысячи трупов и выпотрошенные остовы боевых машин. Большинство из них — имперские, поскольку Терний Вечный и его союзники из Астра Милитарум дорого заплатили за прорыв в гнездо неприятеля. По слухам, сама канонисса–истязатель пала в схватке с колдуном, возглавляющим чужаков. Кое–кто даже шепчет, что орден уже не восстановится после такой кампании, но Милосердию, в общем–то, плевать. Если настал последний акт, она устроит незабываемое представление!
Симфония перестрелки неумолчна и бесподобна: глухой грохот и свист имперских снарядов переплетаются с шипением, стрекотом и завыванием более изящных орудий неприятеля. Милосердие мельком замечает защитников цитадели: они легкой поступью занимают позиции на стенах, их стройные тела выглядят обманчиво хрупкими. Из–за обтекаемой, элегантно сработанной брони и проворства движений чужаки напоминают жуков, что веселит сестру: да они же просят, чтобы их раздавили!
Альдари [10], вот как их называют. Милосердию нравится, как звучит это слово, что возмущает ее серую сестру.
— Все в пролом! — ревет госпожа.
Пока воительницы бегут к пробитым стенам, навстречу им выходит гигантский автоматон. Пластины брони, покрывающие долговязую двуногую машину, выполнены из того же схожего с костью вещества, что и сама цитадель, но выкрашены в темный багрянец. В правом кулаке исполин сжимает громадный меч, изогнутый клинок которого потрескивает разрядами загадочной силы. По мнению Милосердия, чужеродный великан смотрится очень изысканно.
Завывая, она мчится прямо к автоматону, отпрыгивая и увертываясь от сгустков энергии, что вылетают из пушки на его левом запястье. С обеих сторон от нее гибнут другие кающиеся, сожженные дотла; среди них и госпожа покаяния. Милосердие будет скучать по жарким поцелуям хлыста старой карги, хоть никогда и не нуждалась в подобном воодушевлении.
Конструкция встречает ее взмахом меча по широкой дуге. Сестра перескакивает стремительно несущийся клинок, но воительницу сзади нее разрубает надвое. Мощь, наполняющая оружие, прижигает рану, и половины тела женщины даже не истекают кровью, падая наземь. Не успевает враг нанести повторный удар, как Милосердие бьет его цепным мечом по бронированному колену… и эвисцератор отскакивает с такой силой, что сестра едва не выпускает оружие. В тот миг она понимает, что никак не сумеет навредить подобному противнику, однако не чувствует страха. Ничего, тут еще можно неплохо порезвиться!
Милосердие с ликованием кружит у ног автоматона, подпрыгивая или пригибаясь всякий раз, как он пытается достать женщину мечом. При любом ответном выпаде зубья ее клинка соскальзывают с доспехов исполина, но сестра продолжает атаковать даже после того, как мотор оружия ломается и цепная лента замирает. Здесь для нее нет шансов на победу, только непокорность и наслаждение каждой прожитой секундой — а секунды могут длиться вечно, если затейливо их растягивать!
Танец подходит к концу, когда Милосердие запинается о тело разрубленной сестры. Не дожидаясь, пока она выправится, автоматон хватает ее огромным кулаком и поднимает над землей. Пока женщина пинается и колотит по пальцам гиганта бесполезным мечом, он подносит добычу к широкому куполу головы, вытянутому назад. Единственная заметная особенность гладкого черепа — белый кристалл в глубокой выемке. Самоцвет блестит ярко, но как–то странно, словно его сияние видит только Милосердие. Она осознает, что камень живой в некоем таинственном аспекте, поэтому ее враг одушевлен в большей мере, чем любая из машин Империума. Эта мысль необъяснимым образом терзает сестру, и она жаждет разбить кристалл — совершить акт искусного истребления.
Пленитель безжалостно разглядывает ее, не обращая внимания на град проклятий, и начинает сжимать кулак, медленно и равномерно, будто смакует гибель противника. Даже понимая, что борьба не имеет смысла, Милосердие продолжает вырываться и бранить чужака. Сестра извивается так, что с нее сползает капюшон, и тогда она презрительно плюет кровью в кристаллизованный дух великана. Враг замирает, как от оскорбления.
— Ну, давай! — призывает Милосердие, щеря зубы. — Но я вернусь и расколю тебя!