Служанка (СИ) - Росси Делия. Страница 46

– Тебя где высадить? – спросил дан Костич, когда мы миновали городские ворота.

Я знаками показала, что сойду прямо здесь.

– Что, на окраине? – удивился дан.

Я кивнула.

– Ну что ж, дело хозяйское, – крякнул дан Костич. – Да ладно, спрячь ты свои гроши, – отказался он, когда я протянула ему ньер. – Я с них не разбогатею, а тебе пригодятся. Это я специально при Боженке про деньги спросил. Послал же Скарог соседку – первая сплетница в Броде, растрезвонит по городу, что дан Костич девиц катает, знамо за какие услуги, потом не отмоешься.

Он усмехнулся, а я приложила ладонь к сердцу. Все-таки милостива ко мне Создательница, сколько добрых людей послала! Считай, за всю дорогу я только шесть ньеров потратила.

– Береги себя, девочка, – неожиданно серьезно сказал дан и осенил меня знаком, отводящим беду. – Пусть пути твои будут легкими.

Я поклонилась, дан Костич тронул свою лошадку, и бричка загрохотала по каменной мостовой. Она удалялась в сторону центральной площади, а я смотрела на нее и думала о том, что прежняя жизнь закончилась и ее уже не вернуть. Назад пути нет. И так горько стало. Снова алые глаза привиделись, зверь непокорный, из них выглядывающий, крупные руки, умеющие быть удивительно нежными…

Создательница! Почему я не могу выкинуть арна из своего сердца? Отчего трепещу вся, стоит только вспомнить, как он над моим телом властвовал?

И зачем терзаю себя этими воспоминаниями? Разве ж от того, что я все время думаю об арне, что-то изменится?

Я утерла повлажневшие глаза и решительно свернула на Урден-нье – улицу гончаров. Когда-то давно мы с Паницей навещали ее старого знакомого, и она мне сказала, что, в случае нужды, я всегда могу к нему обратиться. Вот сейчас я и решила зайти к дану Скревцу, и попроситься на ночлег. Заодно и о наставнице расспросить. Неспокойно у меня на сердце было, все казалось, что не просто так Паница никаких вестей не шлет.

Дом дана Скревца нашла быстро. Он выделялся высокой, сложенной башенкой крышей и сказочными глиняными фигурками, охраняющими крыльцо. Тут были и крылатые драконы, и диковинные птицы, и стоящие на хвостах змеи. Я дернула веревку звонка и прислушалась. В доме раздался мелодичный перезвон колокольчиков, а следом в окнах второго этажа мелькнул свет.

– Ну, кого там ещё принесло? – послышался ворчливый голос. – Ночь-полночь, а им не спится, так и шастают!

Я задрала голову и увидела высунувшуюся из открытых створок физиономию дана Скревца. Вид у гончара был недовольным и заспанным, а из-под белого ночного колпака торчали взлохмаченные седые волосы.

– Кто такая? – прищурившись, спросил дан.

Я скинула с головы капюшон и скрестила пальцы, надеясь, что гончар узнает знак обережников и сумеет меня вспомнить.

– Ох ты ж, Мать-Создательница! – охнул дан Скревц и тут же исчез из окна, чтобы через несколько минут распахнуть дверь и втянуть меня внутрь.

– Элиния? – неверяще спросил он. – Девочка, ты откуда здесь?

Я попыталась знаками объяснить, что вернулась домой.

– Вот уж неожиданность, – пробормотал старик и коснулся моего лица скрюченными пальцами, провел ими по лбу, по щекам, словно не доверял собственным глазам и хотел убедиться, что это действительно я. – И совсем не изменилась. Повзрослела только.

Я знаками спросила, давно ли он с Паницей встречался.

Старик как-то странно посмотрел на меня и закашлялся. А потом молча взял за руку и потянул на кухню.

– Ты садись, – суетился он, усаживая меня за стол и доставая из буфета накрытую льняной салфеткой тарелку. – Голодная, небось? Вот, покушай, а я пока чай заварю. Мята в этом году душистая как никогда уродилась, – не глядя на меня, говорил дан, продолжая кружить по кухне.

А у меня в душе что-то свербело, скреблось, неприятности чуяло. Не выдержав неизвестности, я ухватила дана Скревца за руку и заставила посмотреть мне в глаза. Тот без сил опустился на стул и устало вздохнул.

– Нет больше Паницы, Элиния, – грустно сказал он, и я увидела, как из его чистых, похожих на детские, глаз потекли слезы. – Погубили ее имперцы проклятые.

Дан Скревц всхлипнул и утер дрожащей рукой мокрые щеки, а у меня внутри будто заледенело все. Как же так? Не могла Паница умереть! И при чем тут имперцы?

Я требовательно посмотрела на дана.

– Давно они на обережников злобились, – пояснил тот, – ревновали, что люди за старую веру держатся и Паницу за святую почитают, вот злоба их и нашла выход – подожгли они монастырь. Ночью, с разных сторон одновременно магические огнива кинули. Сестры как раз в храме молились, когда все вокруг заполыхало. Никому спастись не удалось. Паницу у статуи Создательницы потом нашли, коленопреклоненной. Не тронул ее огонь, как живая осталась, даже волосы не сгорели.

Я слушала старика и все сильнее стискивала кулаки. Ненавижу. Как же я ненавижу этих мерзких имперских ублюдков! Сколько зла от них, сколько боли! И никакой управы на этих выродков нет...

– Вот так вот, девочка. Ничего от обители не осталось, дотла выгорела. А остатки стены монастырской наместник велел с землей сравнять. Сказал, что на этом месте новый храм построит, Аэсту посвященный, и научит нас, диких, общую веру исповедовать.

Старик говорил, а у меня перед глазами проплывали родные лица сестер, воспитанниц, наставницы, и в сердце такая боль скапливалась, что хотелось кричать – громко, неистово, чтобы всю ее выплеснуть, до последней капли. Но я не могла. Сердце беззвучно рыдало, рвалось из груди, кровью захлебывалось, а с губ только сиплое дыхание срывалось.

– Тихо, девочка, тихо, – бормотал старик, поглаживая меня по руке и с тревогой заглядывая в глаза. – Поплачь, чтобы боль со слезами вышла, – уговаривал он меня, да только напрасно. Не было у меня слез. Закончились. Одна ярость в груди осталась. И неистовое желание отомстить.

– Ох-хо-хо, деточка, – шептал дан Скревц, и губы его жалко дрожали. – Кто ж знал, что все так выйдет? Да ты кушай, пирог вот, с капустой, – подсовывал он мне тарелку. – А я чай поставлю…

Он поднялся и, шаркая, двинулся к печи, но я вскочила из-за стола и остановила его.

– Не хочешь? – понял старик. – Что ж, пойдем, покажу тебе комнату. Отдохнешь с дороги, выспишься, а там уже и решим, как дальше быть.

Он вывел меня в темный коридор, поднял повыше свечу и медленно двинулся к лестнице.

– Вот такая у нас теперь жизнь, Элиния. В Сходнице обитель закрыли и в Бореце, в Корицах последняя осталась, да и ту, говорят, скоро упразднят. Лютуют маги, хотят старую веру под корень извести, выслуживаются перед императором.

Дан Скревц поднимался по ступеням и рассказывал, какие перемены наш край захлестнули, а я слушала и понимала, что за те два года, что на чужбине провела, время не стояло на месте, и то приморье, которое я помнила, осталось в прошлом.

– Ну вот, устраивайся, – открыв одну из дверей на втором этаже, сказал старик. – Тут когда-то Маленка, дочка моя, жила. Думаю, тебе здесь удобно будет.

Он посторонился, пропуская меня в небольшую, плотно заставленную мебелью комнатку, и вошел следом.

– Да, как жизнь-то летит, – вздохнул дан Скревц, зажигая стоящую на столе свечу. – Кажется, только недавно по дому маленькие ножки бегали. Такая она у меня хохотушка неугомонная была, хозяйка за ней уследить не могла. А теперь уж солидная дана стала, своим домом управляет, муж, детишек пяток да подворье. Редко ко мне заглядывает.

Старик обвел комнату взглядом и кивнул каким-то своим мыслям.

– Обустраивайся, Элиния, – добавил он. – Ежели что понадобится – стучи, я тут рядом, за стенкой.

Я поклонилась, благодаря гончара, а тот посмотрел на меня грустным взглядом, покачал головой и вышел.

Утро застало меня на ногах. Как ни пыталась я уснуть, ничего не вышло. Глаза сухими были, словно песком засыпанными, в груди комок стоял, будто спеклось там что-то, застыло ребристой глыбой, а в голове мысли зрели – темные, отчаянные. Не могла я смириться с тем, что Паницы больше нет. И смерть ее мученическую принять не могла. И так хотелось имперцам отомстить, уничтожить и их самих, и память о них. Вот только придумать не могла, как этого добиться.