Мастерская дьявола - Топол Яхим. Страница 24

Я продолжаю хранить молчание.

— Покуда мертвые не обретут покоя, живым позора не избыть^[14].

— Ясно…

— Ты нам поможешь? — вопрошает Артур со слезами на глазах, обращаясь уже только ко мне одному.

— Да, — отвечаю я. Что еще я могу ему сказать?

— Ладно, — говорит Артур. — Тогда ты передашь свои контакты Алексу и будешь секретарем нашего проекта. Точно так же, как ты работал в Терезине, поработаешь на «Мастерскую дьявола». Завтра вы двое отправитесь в путь, — показывает он подбородком в сторону Алекса.

Затем Артур кладет руку на плечо Кагана.

— Но есть еще одна вещь, которая очень заботит нашего президента, — продолжает Артур, размазывая свободной рукой слезы по лицу.

— Какая? — интересуется Каган.

— Каган, ты и твои люди должны на время отойти в сторону. На время!

Каган выпрямился, не скрывая ярости.

— Я все объясню! — выкрикивает Артур. — Где эта работница Министерства, черт побери?!

Марушка, однако, на месте, куда бы она делась?

— Как обстоит дело со всеми этими миллионами убитых? — наседает он на нее.

— При коммунистах? — уточняет она несмело.

— Нет, при немцах!

— В 1941 году на территории Белоруссии проживали 9,5 миллиона человек, а в 1945-м остались только 5,2 миллиона, — докладывает Марушка.

— Это ясно, — Артур нетерпеливо щелкает пальцами. — А какую долю погибших составляли евреи?

Марушка лезет в свою сумку, вытаскивает оттуда какую-то папку и роется в бумагах.

— Примерно, черт возьми! Не тяни резину, девочка, — командует Артур.

— Примерно треть, — лепечет Марушка. — По крайней мере, так значится в «Википедии».

— Что и требовалось доказать, — бьет Артур кулаком по столу. — Это слишком много, понимаете? — говорит он всем нам, а не только Кагану. — Треть денег, выделяемых на «Мастерскую дьявола», будет потрачена на замученных евреев. А это слишком много. Президент опасается, что наш народ такого не допустит.

Каган молчит. Мы все — тоже.

— Вы же сами видели в городе, — растолковывает нам Артур, — что их невозможно было сдержать. Это простые люди. Но преданные президенту. Ведь они никогда еще не наедались досыта. Они не антисемиты, Боже сохрани, но вот в нажравшихся еврейской отравы крыс они просто-напросто верят, — пожимает плечами Артур.

Каган хрустит суставами пальцев.

— Тебе придется это как-то объяснить своим людям, Каган, — говорит Артур. — Президент назначает тебя главой комитета по налаживанию связей между еврейскими кругами и проектом «Мастерская дьявола». Твердый оклад. Согласен?

Мне было без разницы, что ответит Каган. Я слышал уже лишь треск поленьев в чахлых костерках вокруг. Партизаны заползали в спальные мешки, подложив под них еловые лапы. Лыжник в красной шапочке принес нам одеяла. Одно из них я накинул себе на плечи. Никаких тебе больше споров.

Открыв глаза, я увидел Алекса на подстилке из лапника, а под его локтем — ее разметавшиеся волосы. Они рдели подобно уголькам, что мерцали у меня перед глазами, когда я с мыслями о ней проваливался в сон. Но чего я, собственно, мог ожидать? Ведь уже давно все было яснее ясного. Они пришли к нам вдвоем. Тогда я еще не знал о детях. Теперь знаю. Моя мечта о Марушке выдохлась.

Окей, я встал и зашагал прочь. Мимо кострищ с дотлевающими поленьями. Наискосок, к лесу. К развороченной асфальтированной дороге.

Сколько километров от Терезина до Праги? А отсюда до Минска? Сколько бы ни было, дорога на Прагу не была завалена снегом. И по ней проносились машины.

Иду я, значит, потом вдруг слышу шум мотора, прячусь за деревом — и вижу их, командир за баранкой, Каган рядом с ним обнимает его за плечи, они орут, горланят песню, передают друг другу бутылку. Просить их подбросить меня я, конечно, не стал.

Пробить себе путь среди деревьев я не могу, лес меня не пускает. Сажусь на ствол, как видно, поваленный бурей, разуваюсь, беру «Паучка», и только с третьей попытки, при помощи мокрого снега, он проскакивает мне в глотку, я сглатываю — и вот он уже у меня внутри.

Да, именно это я и собирался сделать.

Долго ждать мне не приходится. Красношапочный замечает меня первым. С «Калашниковым» в руках он идет по следу, при виде меня свищет, мигом подбегает Алекс, набрасывает мне на шею веревочную петлю, и мы возвращаемся назад.

— Ты меня удивляешь! — говорит Алекс. — Ведь тут ты можешь продолжать дело, которое начали вы с Лебо, разве нет? Уж ему бы это пришлось по душе, верно?

— Не знаю, — отвечаю я. Ну да, я рад, что меня нашли. Несмотря на веревку на моей шее. Лес вокруг мне давно опротивел.

— Ты хотел сбежать, ну что за дурь?

Как ему втолкуешь? Что я привык лазить по катакомбам, а в этом лесу меня просто тошнит? Что я помогал Лебо и любил Сару, а потом появилась Марушка… эх… но что на его планы мне наплевать? Он не поймет.

— Знаешь, что у нас есть? Душегубки. Как раз тут их и испытывали, эти газовые камеры на колесах. И представляешь, две такие машины мы нашли. Насквозь ржавые, но со всем оборудованием. Местные держали в них кур.

— Серьезно?

— Да! У вас в Чехии были две сожженные деревни, верно? Лидице и еще одна, Марушка вспомнила бы название. А тут сожгли девять тысяч деревень, некоторые из них — вместе с людьми. Это был план «Ост», истребление славян. Скажешь, тебе не было бы интересно работать со всем этим?

Он по-прежнему тащит меня за собой, а сам идет все быстрее и быстрее. Петля режет мне шею. Наконец он останавливается.

— Знаешь что? — говорит Алекс. — Отдай архив и вали куда хочешь.

Оглядев лес, я мотаю головой. Валить мне некуда.

— Где он у тебя?

Я собираюсь соврать ему, что оставил «Паучка» в гостинице, но из-за петли не могу выдавить из себя ни слова.

— В гостинице его нет, — читает мои мысли Алекс. — Там я все обыскал. И убрал номер. К твоему приезду там не прибрались… Извини, сябро! Мы в этом гостиничном номере иногда работаем, понимаешь? Послушай, он у тебя с собой, так ведь, да? Только если я сейчас велю тебе раздеться догола, ты же простудишься…

Я молчу.

— Но ты его, наверно, проглотил, а? — смеется Алекс. — Ну конечно, что же еще. Ладно, пошевеливайся, пора ехать, — рванул он веревку.

— Куда? — хриплю я.

— В Хатынь. Там ты мне его и отдашь.

12.

Марушка, твержу я про себя, ах ты козочка-поводырь, обученная вести под нож других коз и малых козляток… мы едем, над нами брезент, она сидит прямо напротив меня, у нее на коленях голова Луиса Тупанаби, глаза старца закрыты, и если бы по его лицу иногда не пробегала судорога, я бы сказал, что он уже отмучился… что ж, очень может быть, что нам больше не удастся поговорить, подумал я… от пронизывающего холода мы стынем, становимся похожими на выпиленную лобзиком, но движущуюся картину… правда, мы дышим… я смотрю на тебя, Марушка… нет, я не мог остаться со стадом, и с Сарой не мог, и с тобой, ни с кем из тех, с кем бы мне хотелось быть, и вот мы едем вместе по студеной земле… Алекс снаружи хлопает ладонью по брезенту и кричит: «Не спите, скоро будем на месте!» За рулем трактора, который, взревывая мотором и кашляя, тащит наш фургон по заросшему косогору, партизан Красная шапка, с нами в фургоне сидит очкарик с «Калашниковым» на груди… мы уже давно съехали с асфальтированного шоссе, вдоль дорог здесь нет ни одного кювета, где можно было бы спрятаться, повсюду торчат деревья, словно часовые.

Я закрываю глаза, опираюсь спиной о стенку…

Сквозь туман и пургу я различаю здание, какой-то домик. Но останавливаемся мы чуть дальше, у палатки. Откинутый полог. Печка. И рядом с ней в полумраке — тут всё в полумраке или в тумане — ссутуленный человек. В руках у него тарелка, в которую его рвет.

— Рольф! — кричу я. Он смотрит на меня через очки, кажется, хочет встать, но его опять выворачивает. «На память о Минске», — разбираю я азбуку по ободку тарелки, это нетрудно. — Хорош же из тебя турист, заблевал сувенир из Минска! Ты это купил для мамы или для своей девушки? — хлопаю я его по плечу. — Эй, приятель! — мне хочется взбодрить его. Я рад его видеть! — Послушай, здесь Марушка! Вот мы все и встретились, верно?