Красные камзолы (СИ) - Ланков Иван. Страница 19

Горит черный порох дымно, грязи после себя в стволе оставляет много. Фомин сразу нас предупредил, что чистить мушкет придется много и часто. И не только после каждой стрельбы, но и после дождя, снега, пыльной бури, падения метеоритов… Ну, про метеориты я уже сам додумал. Уж очень строгое лицо было у Фомина, когда он перечислял все невзгоды, от которого надо защитить свое оружие. В общем, у кого будет грязное и неухоженное ружье — тот будет бит палками. Все предупреждены, так что без обид. Можно ходить с засратыми штанами, но с грязным ружьем — нельзя. Все понятно? Все понятно. Вопросы есть?

Вроде нет… А, не, вон Сашка снова проявляет свое неугомонное любопытство.

— Господин ундер-офицер, а когда нам дадут пострелять? Ведь стрелять — это же основное умение солдата, мы же должны это освоить!

Фомин слегка покачал головой и ответил:

— Стрельба — это не самое главное умение солдата. Если хочешь знать, у нас в полку есть солдаты, которые прошли всю войну со свеями и ни разу не выстрелили. Солдат на войне большую часть времени ходит пешком, вытаскивает из грязи телеги и — правильно ухмыляешься, Жора. Копает. Копать вам придется много и часто. А стрельба — это уже если генеральная баталия случится. Только до нее, баталии, надо еще дойти. И обоз дотащить. И ретраншмент подготовить. А это значит — что? Это значит — хорош болтать, собирайтесь.

Был конец апреля, когда наш учебный батальон покинул загибающийся от эпидемии военный лагерь в Луге. И направились мы на соединение с остальным полком, в Ригу. Это в полтора раза дальше чем от Луги до Кексгольма. Батальон, конечно… без слез не взглянешь. Около двухсот рекрут и примерно столько же старослужащих. Тощие, не особо чистые. На рекрутах мундиры вроде новые, а уже замызганные от постоянных экзерций. До полного штата не хватает еще трех с лишним сотен солдат. Они были, эти сотни пополнения, но очень много народу слегло с тифом и дизентерией. На глаз — так гораздо больше половины лагеря. Приехавший из Риги майор, командир батальона, с кем-то договорился из начальства учебки и забрал в наш Кексгольмский полк всех здоровых рекрут. Так и набралось две сотни. Из них собственно кексгольмских — не более пяти десятков. Мда… Все-таки самое главное в армии — не ружья и не пушки. Главное в армии — это баня и сортир. И нормальный котел, в котором можно воду кипятить. И мясо варить. Мясо! Как же жрать охота, а? Но хрен там. Пасха будет где-то в мае, а пока постимся. Кашей с луком и чесноком. И с хреном, ага.

Батальонное имущество было погружено почти что на сотню телег. Колонна растянулась от горизонта до горизонта. На глаз — где-то километра два, а, может и побольше. Весенняя распутица уже закончилась, пробилась молодая травка. Большинство солдат шли босиком, повесив связанные между собой ботинки через плечо. Почему бы и нет? Земля теплая, осколков стекла, гвоздей и прочих радостей двадцать первого века на дороге не валяется, Да и сама дорога грунтовая, даже без гравийной подушки. Оно даже приятно, босиком по земле походить после долгой зимовки. Тем более местным не привыкать. Я еще в бане обратил внимание — кожа на стопе у большинства как бы не крепче подметки сапога.

Правда, двигались мы не быстро. Если первые телеги шли ходко, по сухой дороге, то уже где-то двадцатая повозка шла по разбитому грунту. А уж сотая тащилась по взбитой сотнями ног и колес грязевой чаче. Потому каждый километр или два был привал, чтобы дождаться отстающих. Помочь из грязи вытащить завязший транспорт, накосить серпом травы или нарубить шпагой веток, чтобы забросать особо неприятные лужи… Неприятно идти в хвосте колонны. Но то не наша печаль.

Наша печаль другая. Мы, как образцово-показательные рекруты, шли во главе колонны. При полном параде. В застегнутом на все пуговицы камзоле, в ботинках, штиблетах, с ранцем, со скатанной епанчей через плечо, и мушкетом на плече и перевязью со шпагой через другое плечо, и напудренными белыми волосами под суровой армейской треуголкой. Единственное послабление, которое позволил нам Фомин — это по случаю теплой погоды оставить кафтаны на телеге и идти в одних легких камзолах. А так — все идут по-простому, по-походному, свалив шпаги, ружья и вещмешки на телеги, да босиком по весенней травке, а мы вшестером маршируем, как это назвал ундер-офицер — головным дозором. Чтобы, значит, глядя на нас всякий встречный мимохожий видел — идет армия, а не голытьба какая.

Кажется, это он так издевался над нами. Ефим ухмылялся в усы и комментировал:

— Шагай-шагай, солдат. Большую честь вам оказали — сам Фомин вас обучать взялся. Значит, и спрос с вас выше.

Вот злыдень. Ему-то хорошо, он-то вообще возничим на телеге едет, свои ноги не сбивает. А ежели телега застрянет — так у него еще полдюжины ребят из капральства есть, которые ему транспорт вытаскивают.

Повозки здесь с большими колесами, диаметром метра полтора. Подшипников-то еще не знают. Оси деревянные, втулки и ступицы — тоже. В качестве смазки — животный жир. Потому чтобы уменьшить количество оборотов оси — увеличили размер колеса. Ну и, опять же, рессоры если где и есть — то ременные. Большое колесо же уменьшает тряску. Но телеги у нас — дрянь. По сравнению с теми, что попадались на пути — у купцов и прочих частников повозки выглядят гораздо солиднее, чем наш армейский хлам. Видимо, кто-то нехило сэкономил на закупках транспорта. Зимой идти было легче. Когда мы шли из Кексгольма — у нас были сани. Они не ломались.

Кстати, майор, который командир батальона, укатал вперед на карете. А за ним верхами ускакали все офицеры со своими денщиками да ординарцами, кроме порутчика Ниронена. Хорошо им. Они часа два-три едут до станции и постоялого двора, потом до вечера отдыхают, ждут, когда мы дойдем до места ночлега. Впрочем, вряд ли есть такая армия, где офицеры будут телеги толкать. Не царское это дело. Разве что порутчик Ниронен… Но про него говорят, что он лишь год назад произведен из унтеров. Заслуженный человек. И сейчас на марше идет в хвосте колонны. Контролирует, чтобы никто не отстал и не потерялся. Вроде и офицер, но сословием не вышел. Потому для тех, кто из дворян — марш суть увеселительная прогулка, а для порутчика Ниронена — тяжелая работа: быть в этом цыганском таборе за старшего.

Вечером у костра после ужина у нашего капральства продолжаются занятия. Теоретические, в форме "вопрос-ответ".

— Александр Степанович, а мушкет — он, вообще, сильно бьет?

Фомин раскурил трубку угольком от костра, затянулся и немного задумался.

— Вообще сильно, Жора. Но уж больно неточно. И пулю сильно вверх задирает. Если палишь со ста шагов — наводи ствол где-то на уровне колена человеку, а то пуля совсем над головой перелетит. Но это в строю когда. А так — больше на рикошет полагайся. Вот у нас в прошлую войну свеи любили за камнями прятаться и из-за них стрелять. Очень удобно — мушкет на камни положил, как на штатив и лупит. А мы, значит, такую штуку делали — били прямо в камень. Его, свея, из-за камня-то не выкурить, но если в камни попадешь — то можешь крошкой каменной посечь.

Ефим поднял руку, дождался кивка Фомина и сказал:

— Пуля из дерева щепу здорово выбивает. Когда дом брать приступом приходилось — мы так делали. Встали штурмовой командой, и целый шестак дает залп в дверь. Те, кто в обороне — они ж за дверью спрятались и ждут, когда мы ее высадим. И, значит, целятся в дверной проем. Пуля, может, дверь-то и не пробьет, но щепу выбьет — будь здоров как. Так и делали — давали залп, а потом сразу выбивать дверь. Где-то три-пять стуков сердца у тебя есть все про все. Потому как те, кто за дверью — они от грохота слегка осоловели, да щепа им в лицо и руки прилетела, внимание отвлекла. Ну а внутрь когда входим — то мушкет уже как щит используешь. Штыком колоть — в доме не развернуться как следует, тесно очень. Потому мушкет в левую руку берешь, им толкаешься, а в правой — шпагу, ею уже колешь. А еще лучше — заведи себе для таких случаев нож. Вот так, примерно.