Право на возвращение (СИ) - Крутских Константин Валентинович. Страница 25

Пока мой друг утолял свой в прямом смысле зверский аппетит, я попыталась выудить из вождя нужные мне сведения. Вскоре стало ясно, что здесь понятия не имеют о жизни внешнего мира за последнее столетие. Жители этой деревни уже давно ушли в леса, и не общались с более цивилизованными людьми и, тем более, не подозревали об эпохе роботов. О том, что здесь ведутся какие-то научные исследования, они, конечно, тоже не слыхали.

Возможно, в Хагатне я и встречу роботов. Но здесь, на нижнем конце хвостового плавника рыбы-Гуама, по-прежнему жили одни лишь люди! Каким только образом они уклонились от переселения! Ведь ООН тщательно прочесывала каждый клочок суши. И отсюда не то, что до столицы, но даже до ближайшего крупного селения, такого, как Оушенвью или Йиго, были многие километры.

Услышав имя профессора Хэкигёку, вождь неожиданно оживился, обернулся к толпе и что-то крикнул. К нам приблизился невысокий, но мускулистый парень, по чертам относившийся скорее, к монгольской расе, чем к здешним аборигенам. Однако, кожа его все-таки была довольно смуглой.

— Это Тумугон, — представил его вождь. — Тумугон рассказать дева желтый профессор.

Азиат бухнулся передо мною на колени, поклонился до земли, потом поднялся и начал свой рассказ не на испанском и даже не на чаморро, а на какой-то странной смеси японского и тагальского. Ну да, и тот и другой народ так же оставили здесь след. И хотя речь островитянина звучала странновато, я легко понимала его.

Парень поведал о том, что профессор и его "люди" действительно неоднократно бывали на острове, но только не здесь, не в этой деревне, а в совершенно другой, откуда родом сам Тумугон. Как я поняла, эта деревня расположена далеко отсюда, на самой крайней точке верхнего плавника рыбы-Гуама (ох, как нелепо без конца оперировать этими рыбными терминами, но я просто не нашла на карте никаких названий, касающихся этой части острова, честно. Паганель его знает, как оно называется). Профессор приплывал туда на корабле, с западной стороны…

Долгие годы жизни с папой-полиглотом научили меня анализировать языки, поэтому я быстро запомнила немыслимый сленг Тумугона и расспрашивала его не на японском и не на тагальском, а четко на его сленге. Да, все же хорошо, что я робот. Вот, папа, например, так и не освоил разговорный эсперанто, хотя читал на нем свободно. Ведь этот язык целиком составляют заимствования из основных европейских. А папа знал все слова, но не мог запомнить, в каком случае нужно использовать заимствования из немецкого, в каком из английского, а в каком из французского. Кроме того, он часто путал в разговоре близкородственные языки, например, чешский с польским.

— Когда они появились здесь впервые? — спросила я.

— Давно, — коротко отвечал Тумугон, — и стало ясно, что более точного понятия тут не существует. И вправду, на что им счет времени?

— А что они тут делали? — попыталась выяснить я.

— Сперва они расспрашивали наших стариков о разных вещах. Они знали наши легенды, и старались понять, насколько хорошо они их знают. А потом оказалось… оказалось…

Парень замялся, как будто не решаясь закончить фразу и, видя это, я даже повысила голос:

— Тумугон, отвечай богине! Отвечай немедленно! Или скормлю тебя Пастуху Звезд!

Вобейда, поняв мои слова, оторвался от пиршества и грозно оскалился. И бедный парень, наконец, выдавил:

— Они искали иморутарису…

При этом слове у меня что-то отщелкнуло в голове. Слово показалось мне европейским, искаженным на японский манер.

— Что такое иморутарису? — спросила я поспешно.

— Иморутарису — это табу. Это то, что наш народ с незапамятных лет хранил в тайне от всех чужестранцев. У нас даже не было имени для него — мы называли его просто "табу". Но раз о нем каким-то образом узнал желтый профессор, значит, это уже больше не тайна. Это он дал имя нашему бывшему табу.

Ну конечно! Странное слово — это искаженное латинское "immortalis" — бессмертный! Теперь картина была совершенно ясна. Кто-то из роботов, изучавших литературу и фольклор, наткнулся на упоминание о чем-то близком к цели поиска в здешних легендах. И видимо, сведения уж очень обнадеживали, если на поиски отправился сам Хэкигёку.

— Профессор нашел то, что искал? — спросила я.

— Да. Нам пришлось сознаться, раз он и так почти все знает.

— Что же представляет собой это самое иморутарису? — спросила я и, видя, что он не совсем понимает вопрос, добавила: — Это трава, листья, камень, моллюск, рыба?

— Это… ну, это готовят наши шаманы, — произнес, наконец Тумугон. — Как оно готовится, мы, простые люди, не знаем.

Он даже съежился, ожидая гнева богини.

— А из чего? — спросила я поспешно. — Из чего они его готовят?

— Ну, это просто, — сразу же просиял парень. — Его готовят из водорослей, которые добываем мы, ныряльщики. У нас в деревне все молодые парни и девушки — ныряльщики.

— Ясно, — кивнула я. — Ты можешь отвести меня в свою деревню?

— Пешком здесь далеко, да и опасно, — ответил Тумугон. — Я отвезу тебя, Сеньорита Рубио, на своей лодке.

И он указал в сторону берега.

— Идем, Вобейда! — крикнула я по-чешски.

Пес оторвался от очередного крылатого шашлыка и с сожалением поплелся со мной.

Пирога Тумугона оказалась не очень большой — как раз, чтобы мы поместились втроем. Я секунду раздумывала, стоит ли браться за весла, которых мне не предлагали, не уроню ли я свой образ богини. Наконец, сообразила, что главное — быстрее оказаться на месте. А если я продемонстрирую свои возможности то, пожалуй, стану еще божественнее. Поэтому, едва мы только удалились от берега, я подхватила лежавшее на дне пироги двойное весло и оно заработало у меня, словно гребной винт. С берега донеслись изумленные крики — островитяне еще ни разу не видели, чтобы простая пирога уносилась, словно моторный катер. Тумугон сидел сжавшись, как будто от перегрузки, и лишь указывал мне направление.

Уже очень скоро стало ясно, что мы у цели — я угадала тот самый мыс, что называла верхним концом плавника. Я положила весло на дно пироги и велела туземцу двигаться к берегу.

Пирога ткнулась носом в песок чуть поодаль от видевшихся на фоне джунглей тростниковых хижин. Я бодро выпрыгнула на берег первой, чем еще более удивила Тумугона — после такой-то гребли. Сам он выбрался на берег, шатаясь, как будто при сильном шторме, и принялся втаскивать пирогу на берег.

Тем временем, я увидела, что к нам приближается рослая широкоплечая девушка, лицом и кожей сильно напоминающая моего спутника. А за плечами у нее, прямо как у меня, торчали лук и стрелы, только конечно, не спортивные, а самодельные. В руке у нее болталась связка подстреленных птиц.

— Это моя сестра, Паласо, — представил ее Тумугон.

В отличие от всех островитян, Паласо не только не упала на колени, но даже не стала мне кланяться, а протянула руку! Я пожала ее с тем же ограничением, какое делала для друзей-мальчишек, и оказалось, что пожатие у нее довольно сильное для человека. Если у меня для таких случаев установлен человеческий максимум — пятьдесят четыре килограмма, то у нее оказалось где-то около пятидесяти — не девчачья, кстати, цифра.

— Паласо, поклонись богине! — прошипел Тумугон. — Это же Сеньорита Рубио дель сьело!

Девушка не обратила на него внимания и, продолжая сжимать мою ладонь, произнесла:

— Кумуца!

Я знала, что это "привет" по-тагальски, и что она не добавила уважительного "по". А она, подтверждая мои мысли, продолжала:

— Я вижу, мы с тобой одного поля ягоды! Ты тоже охотница? Какой у тебя чудесный лук! На сколько шагов бьет? А какой у тебя табак!(*) Ветви в руку толщиной перерубает? А древесный ствол? А дашь подержать? А порубить, а пострелять?

(*) Меч, шпага. — тагальск.

Я не успевала слова вставить, да и не решалась прервать этот поток азартного любопытства. Тумугон же, явно знавший, что сестру не остановить, направился в деревню.