В час волка высыхает акварель (СИ) - Бруклин Талу. Страница 39

— Расскажи мне свою жизнь. — Неожиданно попросил Кёрт.

— Зачем это? — Удивился поэт, с него спало лёгкое оцепенение.

— Моя память — дар и проклятие. А я ко всему прочему падок на красивые истории, долго выспрашивал у людей твою историю, Илиас, мне она интересна. Хочу услышать из первых уст, сделаешь мне такой подарок? — Почему-то поэт знал, что Кёрт не врёт, а даже если б он и врал, Илиас не удержался бы и рассказал свою историю, ведь редко в мире находятся люди, которые слушают тебя, не чтобы дождаться своей очереди говорить, а чтобы просто слушать.

— Раз уж взялись рассказывать истории, то до конца пора! — Поддержал идею Фон Грейс.

— Ветры историй дуют отовсюду. Рассказывай, друг. — Поддакнул Аль Баян. Все смотрели на поэта

— Ну что же — Илиас глубоко вздохнул — Тогда я начну. Не буду опускаться до мельчайших подробностей, ибо сам уже многое позабыл. Как и любой сирота детство я имел отвратное. Кормился выступлениями на Тассорском мосту — танцевал там перед толпой, читал стишки. Свои и не очень. К четырнадцати годам у меня не было ни дома, ни денег. Увы, но «жить сегодняшним днём» не так уж и весело, как многие думают. Всё изменилось, когда мне стукнуло пятнадцать. Короля свергли, пришла церковь Индерварда.

Будучи простым мальчишкой, я верил каждому слову Отца Настоятеля. Я записался в армию добровольно, чтобы воевать против мятежного Массора. Хоть меня и считали тощим, но жизнь на улице учит стоять за себя. В полке я прижился. Вечерами читал вдохновляющие поэмы и танцевал. Тогда я даже был немного счастлив, до той поры, пока не началась настоящая война.

Иилас на секунду остановился, закрыл глаза. После пары минут молчания он попросил воды, Кёрт сразу протянул флягу. Спустя пару обильных глотков поэт продолжил.

Массорцы поклонялись духу леса великому Герду. Оно и неудивительно, ведь город сплошь окружён непроходимой чащей, через которую наше войско шло три недели почти без привалов. Мы встали у стен. Хотели взять измором. Не вышло. Массорцы вышли в поле и дали бой. На самом деле битвы — убогое зрелище. У нас даже построения то нормального не было. Просто разрозненная толпа оборванцев. Из оружия давали копьё. Из брони — красную рубаху. Если хочешь больше — сам покупай. У опытных вояк с прошлых гражданских были кое-какие доспехи: наручи, шлемы. Всё по мелочи, что нашли на поле. У меня было только копьё и рубаха. Друг помог — дал свой шлем, он жалел меня, считал милым, добрыми забавным.

Битва началась странно. Никто из наших толком не понимал, что делать — священники только проповедовали, не командовали. Просто в один момент враги побежали на нас, а мы на них. Помню, как впервые увидел Бога — Герд вёл своих людей в бой сам. Это был жилистый мужчина ростом с дерево. На руках и ногах кожа у него одеревенела, а голову венчали оленьи рога. Глаз не было вовсе — он видел корнями.

В той битве мы победили. Мало что помню. Бил копьём врага — помню. Прыгал по огромным древесным корням, которые душили соратников — помню. Тащил раненого друга на себе — помню. Не буду долго об этом. В две строки не уместить всю мою любовь к тому человеку. Он был мне другом и его звали Тристан. Он отдал мне свой шлем и погиб от стелы в голову. Но вы не поймёте.

Вы смотрите на меня с сочувствием, но не понимаете. Для вас нет никакого Тристана, ведь он всего лишь имя из истории. И его кровь не запеклась тогда на ваших руках, и вы не шептали ему на ухо, что всё будет хорошо, зная, что ещё минута и боль лишь усилится. Человек любит лишь тех, кто ему близок, тех, кого он знает… А вы его не знали, вы не знали никого из тысячи погибших и никогда не поймёте, кем они были и чем жили…

В тот момент, когда я оттащил Тристана в сторону случился ад. Церковники устали ждать победы и просто накрыли поле битвы огненным «одеялом». Жгли и своих, и чужих. Даже великий Герд тогда пал от пламени. Старые боги не бессмертны.

Мало кто выжил после той бойни. Остатки солдат, в том числе меня, погнали «усмирять» город. По факту мы просто жгли старые святилища и всех, кто их защищал. Я тогда ослушался. Пошёл в задетые огненной волной кварталы.

Поэт остановился и взглянул на витиеватые ожоги на руках.

Тогда я и получил эти шрамы — вытаскивал девочку из-под обломков. Он умерла у меня на руках, а я даже рыдать не мог — все слёзы кончились, иссохли. После того дня я дезертировал. Слава богам, что церковники плохо ведут учёт — а то гореть бы мне синим пламенем.

Сердце же моё больше не верило церкви Индерварда, я направился служить военным врачом близь Массора — латал раненых и обожжённых. Ещё они часто местными грибами травились. В медицине меня поднатаскал тамошний лекарь. Он совсем старый был и много людей в день принимать не мог. То было относительно спокойное время. Мог я и дальше жить там, если бы не жажда большего — я мечтал сделать карьеру поэта в столице, ведь поэзия всегда сопровождала меня. Я не расставался с пером и бумагой ни на один день.

Чтобы хотя бы приехать в столицу пришлось поработать. Больше всего платили матросам на флоте. Туда я и подался. Впрочем, назвать один корабль флотом — слишком смело. Его даже не в крупном городе держали! У деревни Срединные Галки! Корабль тот отлавливал незаконные рыбацкие судна. Я служил там где-то полгода, пока не узнал, что капитан тайком приносит пойманных преступников в жертву какому-то древнему морскому божеству. Я рассказал об этом церковникам в деревне и уехал подальше — вроде они просто спалили судно со всеми матросами заживо. Вины своей не чувствую — матросы тоже приносили жертвы, да и я их обо всём предупредил.

Тут история и подходит к концу. В столице долго я протянуть не смог — никому мои стихи оказались не нужны. Тогда я переехал в Тассор, где и существовал до недавних дней. То были дни позора. Удивительно, но во время войны и службы я написал гораздо больше хороших вещей, чем когда полностью отдал себя поэзии. Как поэт никому я не нужен. Такая вот весёлая история. А плакать я до сих пор не могу.

Илиас замолчал и посмотрела Кёрта, тот довольно кивнул, история ему понравилась.

В тишине сидели люди у костра не очень долго, дальнейшие разговоры старались унять печаль и грусть ночную, и это почти вышло, а потом во тьме возникли четыре белоснежные маски и Вэрус встал. Он закрепил на поясе боевой цеп, поправил доспехи и ещё раз проверил, на месте ли корона. Кёрт уже ждал его для объятий. Это была странная дружба странных людей в не менее странное время.

— Прощай, товарищ, боюсь, нам не суждено свидеться вновь. — Вэрус крепко обнял друга и тот снова почувствовал, каким сильным может быть рыцарь.

— Не говори ерунды, неужто бессмертный планирует протянуть ноги? — Кёрт снова заухмылялся, хоть и понимал, о чём говорит его товарищ.

— Куда лежит твой путь после этой охоты, друг?

— Обратно в Массор, отправлюсь в глубины великого Духословного леса, кто, если не я уничтожит рассадник заразы? — С ноткой веселья в голосе сказал Кёрт. — Я и мой топор стоим много боле, чем все хвалёные святые воинства вместе взятые! Да, Андромеда? — Топор не ответил.

— Я не сомневаюсь, Кёрт, никогда не сомневался. — Друзья обнялись последний раз и расстались с улыбками на лицах, не к чему плакать. Вэрус ушёл во тьму к призракам братьев рыцарей, которым не посчастливилось получить дар бога смерти.

— Почему бы нам не выпить на сон грядущий? — Предложил Кёрт и потряс своей флягой. — У меня и стаканы есть.

— Я бы не отказался. — Сказал поэт.

— Я воздержусь, товарищи, запой столетней давности всё ещё напоминает о себе. — Отшутился Аль Баян.

— А пить то что предлагают? — Спросил Фон Грейс.

— Красное вино, десятилетнее, полусладкое. Прошу заметить, из кардинальских погребов, мне пожаловали его за верную службу. — Гордо произнёс Кёрт, наполняя бокалы. — Ну же, господин Аль Баян, это благодарность за спасение, неужели вы откажетесь?