Второгодник (СИ) - Литвишко Олег. Страница 103

— Нет! Они тут все, как вороны на тухлое мясо, слетелись, как будто ждали.

— Как будто ждали… Ладно звони Кутепову, а потом Долгополову.

В моей голове зашевелились мысли о заговоре, только кто бы мог его устроить…

— Тут еще вот какое дело — Сергей Афанасьевич куда-то пропал. Оставил записку, что поехал к другу, возможно, там останется жить. Он нам сильно помог со следствием…

— Он полковник КГБ. Его, скорее всего, убрали от скандала подальше… Все, звоню завтра с утра.

Кутепов выслушал Нонну молча, а потом сказал:

— Оставить панику. Увольнение сельского директора — это прерогатива заведующего РОНО, а в нашем случае — это Долгополов. Министр не может этого сделать… Короче, Нонна Николаевна, еще повоюем. Я звоню Данилову и Косыгину, все проясним.

Началась телефонная война, которая длилась четыре дня и ее вершиной стал звонок Косыгина Шелепину.

— Саша, ты когда последний раз читал "Комсомольскую правду"?

— Да вот, на столе лежит. Крутые события завертелись.

— Саша, скажи, зачем ты посоветовал Прокофьеву снять Карасеву с директорства?

— Алексей Николаевич, а как иначе? Там же школьники ножами убили двадцать человек! Уму не постижимо! Вся общественность на дыбы встала. Такое нельзя замалчивать, это не по-коммунистически.

— Саша, а ты не думаешь, что вмешиваться в работу подчиненных мне Министров — это не совсем правильно с твоей стороны? — тихим голосом спросил Косыгин.

— Я не вмешивался, а дал дружественный товарищеский совет, как бы я поступил на его месте.

— Ты хочешь обсудить этот вопрос на Политбюро? Там я бы смог объяснить, что является дружественным советом, а что вмешательством в работу Совета Министров. Есть еще один маленький вопрос: кто стимулирует "Комсомольскую правду" писать неправду? Защищаться от нападения двадцати пьяных уголовников, которые шли в село мстить за побитых товарищей, совсем не то, о чем пишут в газете.

— С этим следует разобраться и посоветовать товарищам внимательнее относиться к материалам, которые они публикуют.

— Так до чего договоримся? Мне снимать Прокофьева или отзовете свой совет?

— Я позвоню…

— Хорошо, пусть он меня наберет, когда во всем разберется. Ну, а глупости в газетах — это и вовсе ваша вотчина. Думаю, вы понимаете, что у меня есть все протоколы следствия, а не только слухи.

— Да. Я все понял.

— Я его жду у себя завтра в 16.00. Всего доброго, Александр Николаевич.

На следующий день вся эта история закончилась. Как часто происходило в СССР, она просто уснула летаргическим сном и не проснется, если кому-нибудь не понадобится пнуть в бок своего конкурента.

Михаил Алексеевич Прокофьев сидел в кабинете Косыгина и всем телом чувствовал разницу между ним и пацаном Шелепиным — его натурально трясло, хотя Алексей Николаевич был сама корректность. "Дернул же меня черт связаться с этим придурком!"

— Михаил Алексеевич, вы в курсе тех педагогических процессов, которые вот уже второй год происходят в Кингисеппском районе Ленинградской области?

— Да, я слышал.

— Только слышали? Странно, вы уже больше полгода возглавляете Министерство просвещения, сначала в РСФСР, а потом и СССР и только слышали. Странно. По заключению экспертов там сейчас происходит революция в педагогике, а Министр не в курсе… У вас два пути: либо возглавить эту революцию, либо встать у нее на пути. Подумайте над этим и расскажите через недельку о своей позиции. Хорошо? Замечательно, тогда я вас больше не задерживаю.

Михаил Алексеевич Прокофьев, уважаемый академик, доктор, профессор, союзный Министр слился из кабинета Алексея Николаевича Косыгина, как нашкодивший шелудивый котенок. Ему было горько, обидно и стыдно… за свою дурость, и он знал, кто в этом виноват.

.

Я сидел в приемной начальника Управления КГБ по Ленинграду и мандражировал. Меня банально трясло, нижняя челюсть совершала амплитудные колебательные движения вверх-вниз так сильно, что пришлось наклонить голову, чтобы это не стало заметно всем присутствующим.

Адъютант, делая вид, что работает с бумагами, наблюдал за мной и уголком рта улыбался. Наконец он не выдержал и предложил воды:

— На, парень, выпей — полегчает. Не волнуйся ты так, Даниил Павлович вполне миролюбивый дяденька, он не съест.

— Спасибо, — я отпил воды, а когда все-таки зубы предательски стукнули о край стакана, отчаянно покраснел.

Обстановка в приемной разрядилась, люди расслабились и заулыбались, обратив вдруг внимание на малолетнего пацана, который вместе с ними сидит в приемной "жуткого" начальника.

— Молодой человек, а вы тоже на прием к Даниилу Павловичу? — спросил мужчина в форме пехотного полковника.

Я молча кинул, еще ниже опуская голову. Ничего не мог поделать со своим волнением, не помогал ни мой богатый опыт предыдущей жизни, ни опыт общения с начальниками такого уровня. Молчал также здравый смысл, и не помогали приемы самовнушения. От этого злился на себя еще больше, и, соответственно, еще сильнее трясло.

Я резко встал и осипшим голосом спросил: "Можно я постою?"

У меня совсем не было чувства физической опасности от сегодняшнего визита, несмотря на всю грозность той должности, которую занимал Даниил Петрович Носырев. Каких-то двадцать лет назад обратиться к такому начальнику даже представить себе было нельзя, такая мысль в принципе не могла родиться. А сейчас… времена изменились. Меня трясло по другой причине — от собственной беспомощности. Беспомощности от того, что, несмотря на ничтожность просьбы, с которой я намерен обратиться, и несмотря на то, что для помощи мне генералу достаточно сделать всего один звонок, я понимал, что шансы получить требуемое, если и не равны нулю, то очень близки к тому.

А ведь так хочется, чтобы получилось… Вот это самое Хочется, а также Обида за вероятный отказ, которая заранее угнездилась во мне, и трясли. Все великие замыслы и каторжный труд последних двух лет повисли в воздухе, и я был не в состоянии повлиять на что-либо. Все зависит от настроения чиновника, и всякая логика, целесообразность и необходимость тут отдыхают.

Для любого человека чиновник уже давно стал олицетворением Государства и время от времени порождаемого им безликого Зла. Он не человек, а некая функция от бюрократии, карьеризма и насилия, смазывающая винтики Государства. Отдельно взятый чиновник, какой бы пост он ни занимал, безразличен государству, но, будучи объединены все вместе, они становятся движущей силой и одновременно целью существования Государства. Нетрудно себе это представить, сравнив Чиновника и Государство с Водителем и Машиной. Водитель управляет Машиной, но, в свою очередь, Машина обязана выполнить единственное свое предназначение — доставить Водителя на заданный адрес. Как у Водителя, так и у Чиновника нет никаких других возможностей удовлетворить свои потребности, кроме как с помощью Машины-государства. А для полноты образа стоит попробовать представить себе, что Государство — это такая Машина, которой в один и тот же момент времени управляют миллионы водителей, причем цели у них весьма разные и никак не скоординированные.

Чиновники — это такие дискретные фантомы, которые не имеют лица и имени. Однако стоит им только выйти за ворота госучреждения, так они тут же превращаются в Иван Иванычей или Петров Петровичей, то есть в человеков. Они будут, как все, ходить в магазин, жарить картошку, играть с детьми и внуками, рассказывать анекдоты. Зачастую они способны едко, со знанием дела, высмеивать несуразности государственного устройства, но стоит им только прийти на работу, как черты лица стираются, а на груди проступает табличка с номером кабинета.

Но это взгляд на Чиновника на себя со стороны. Они им могут пользоваться только и исключительно во внеслужебной обстановке, т. е. будучи человеками. Но ведь все остальное время, т. е. служебное, Чиновники тоже как-то на себя смотрят. Они ставят перед собой свои личные цели, как-то борются с подчиненными, прогибаются перед начальниками. Рано или поздно, скорее рано, они приходят к мысли, что личные потребности можно решать и на работе, надо только проявить себя, показать себя начальству, продемонстрировать…