Карнивора (СИ) - Лейпек Дин. Страница 65

Они сидели на обломках скалы, а закатное солнце тем временем окрасило склоны холмов в странную смесь красного, охры, желтеющей зелени и темно-бурых пятен. «Будто кровью запачкало», — подумал Харц и зло сплюнул. Переработал он, ох, переработал.

— Смотри, какая звездища там, — сказал хирург вдруг, подняв взгляд на небо.

— Это не звезда, — ответил маг.

— А что тогда?

— Люмис. Другая планета.

— А ты почем знаешь?

— А я в детстве читал слишком много книг, — усмехнулся маг.

Харц пристально посмотрел на него и фыркнул.

— Это уж точно.

Он никогда не спрашивал мага, кто тот на самом деле. Не говорил, что видел в ту ночь над столом совершенно точно — и чего никогда не видел потом. Может, Харцу почудилось тогда в призрачном свете магического шара, когда руки по локоть были выпачканы чужой кровью. А может, маг и впрямь был девкой, которая почему-то хотела это скрыть. Но это уже не имело никакого значения.

— Ну что. — Харц встал. — Идем резать Руди?

— Идем резать Руди, — вздохнул маг.

Они побрели в сторону лагеря, где яркие всполохи костров разбавили синие тени, и скоро исчезли между шатрами. А из-за гор в это время медленно и неотвратимо выползла тьма, и вместе с ней на небо пришли Волк, Лис и Олень.

XI. Поход

Во многом военный лагерь напоминал Марике Кастинию — вокруг было полно мужчин, а ей приходилось скрывать свой истинный пол. Но теперь у нее появилось два неоспоримых преимущества: магия и личное пространство. Заклинание, при помощи которого Марика могла успешно маскироваться, было совсем не сложным, этому учили на самых основах менталистики, и другого мага оно не смогло бы обмануть. Но Марике это не требовалось — хватало того, что ее внешность никого не удивляет и не настораживает. С личным пространством было чуть сложнее, но и здесь выручала магия, точнее, тот авторитет, который Марика получила благодаря ей. Несмотря на строгую дисциплину, магу разрешалось то, что нельзя было другим: уходить из лагеря, есть отдельно, спать в стороне ото всех. Последнее могло быть опасным, но несколько простых заклинаний укрывали ее надежнее, чем любая стража, охранявшая лагерь. Марика накинула такие же на воз Харца и сестер ордена — весь лагерь защитить ей было не под силу, но на небольшую протекционистскую магию должно было хватить.

Пьентаж, подаренный Элией, не подводил. Он был безупречен.

Харц, который по началу казался ей сущим наказанием и тварью Леса, при более близком знакомстве оказался не только прекрасным коллегой, но и интересным собеседником. Едва Марике удалось привыкнуть к его язвительности, цинизму, черному юмору и грубости, как они стали вести бесконечные диспуты о религии, политике, медицине, этике и морали. Взгляды Харца были весьма категоричны, высказывал он их в неприкрытой и очень неприятной манере — но это лишь помогало Марике понять, что же она сама думает на тот или иной счет.

Харц был ярым патриотом, уверяя, что на войне иначе нельзя. Однако как-то раз она застукала его за чтением «Искусства врачевания» Игизимы — изульского медика.

— Читал? — спросил Харц, заметив взгляд Марики. Она кивнула с усмешкой — в Кастинии медики заучивали «Искусство» наизусть, как лучший труд в этой области.

— Полезная штука, — продолжил хирург, слюнявя палец, чтобы перевернуть страницу.

— Тебе не кажется странным, — медленно проговорила Марика, — что мы воюем против изульцев — и лечим раненых по их книгам?

— Не-а, — пожал плечами Харц, не отрываясь от чтения. — Используй любое оружие против своего врага — в том числе и его собственное.

Марика ничего не ответила тогда — но долго потом вспоминала слова самого Игизимы:

«Перед лицом болезни нет ни богатства, ни почестей, ни происхождения. А значит, не должно быть их и для лечащего болезнь».

Еще в бытность безвестным магом с плохим пьентажем Марика насмотрелась в деревнях всякого — но никогда раньше ей не приходилось видеть столько доказательств безбрежной человеческой ярости и жестокости. Она могла стать относительно равнодушной к виду крови и раскореженного тела — но каждый раз вспоминала о том, кто нанес этот удар. Что он в этот момент чувствовал? О чем думал?

«Ни о чем, — бурчал Харц, методично зашивая очередной вспоротый живот. — Ни о чем они в этот момент не думают. Иначе бы давно уже никто не воевал».

Первое время Марика только наблюдала за тем, что делает хирург. Ее завораживала уверенность, с которой он смотрел на непонятное месиво и видел там четкую систему, которую нужно было вот здесь пережать, вот здесь подрезать, вот здесь зашить… Да, Марика учила в школе анатомию, присутствовала на вскрытиях — но там тело лежало спокойно, все органы были целыми и на своих местах, и никто не собирался в любой момент умереть. Понадобилось много самых разнообразных ранений, чтобы Марика научилась видеть так, как видел Харц. И еще больше, чтобы она наконец рискнула спросить:

— Ты можешь меня… научить?

Харц, который в этот момент усердно жевал — дело было за ужином — удивленно сглотнул:

— Чему?

— Хирургии.

Наверное, если бы Харц не успел прожевать до того, он бы поперхнулся.

— Малец, ты хочешь, чтобы я взял и научил тебя тому, чему сам учусь всю жизнь?

— Не всему и сразу, — пожала плечами Марика. — Хотя бы азам. Я мог бы помочь.

— Ты и так помогаешь будь здоров, — буркнул Харц, отправляя в рот очередной кусок мяса. Марике удалось приманить кролика, вспомнив, чему ее учили Дора и Кейза, и у них с Харцем и сестрами был поистине королевский ужин из вареной крольчатины.

— Пожалуйста, — просто попросила Марика.

Харц тяжело вздохнул — а на следующий день сказал:

— Можешь еще приманить какую животину?

— Зачем? — удивилась Марика.

— Продырявим — будем зашивать.

Марика вздрогнула.

— Я не собираюсь мучить ни в чем не повинное животное, — холодно возразила она.

— Ага, хочешь сразу на людях практиковаться? — ухмыльнулся Харц. — Да не смотри ты волком. Прирежем зверушку — а потом и зашьем. Оно, в общем, без разницы, и на апельсинах можно тренироваться. Да сейчас не сезон.

Потом, много лет спустя, она вспоминала эту войну — и понимала, что, возможно, никогда в жизни не была настолько на своем месте. Она делала то, что умела лучше всего, и ужасу, глупости, бессмыслице происходящего ее руки постоянно могли что-то противопоставить. Что-то важное и ценное.

Посреди однообразной муштры и суровых законов войны они с Харцем шутили и творили, придумывали и узнавали новое, радовались и огорчались. Да, огорчались — потому что циничный, резкий, невозмутимый Харц начинал страшно ругаться, когда кто-то умирал у них на столе. Он проклинал все на свете, кричал, топал ногами и иногда даже бросался инструментом — один раз Марика еле увернулась от скальпеля.

Только однажды они с Харцем просто молчали, глядя на мальчишку, которого к ним принесли уже мертвым. Этого парня они уже вытянули с того света несколько недель назад — но, видимо, судьбу было не обмануть. Закончив с остальными, они достали с воза бочонок, который Харц держал для обработки инструмента, ушли подальше от лагеря и не возвращались, пока от бочонка не осталась половина. На утро у обоих раскалывалась голова — но оба знали, что в таких случаях надо делать. В конце концов, они были хорошими лекарями.

Ди Спаза недолюбливал мага — но, сказать по правде, а кто мага любил? Кроме Харца и сестер ордена с ним и не разговаривали особо, разве что когда подносили раненых, а тогда не стоило попадаться магу под руку. Точнее, на глаза — потому что самым неприятным был его взгляд, холодный и яростный одновременно, пробирающий до печенок…

Однако у ди Спазы, который раненых не подносил и вообще в повседневной жизни с магом не сталкивался, были свои причины того не любить. Потому что смыслом жизни графа были порядок и послушание, а маг нес беспорядок и несуразицу. Потом, правда, оказывалось, что речь шла лишь о другом, непривычном и сложном порядке. Но это было потом.