Если. Отголоски прошлого (СИ) - "Fiyalman". Страница 64

За стеной из сомнений и страхов,

Погребенный под тоннами лжи,

Спит ушедший герой Рейхенбаха,

Этой участи не заслужив.

Софи оглянулась и окинула гостиную взглядом. Она так и не смогла покинуть это место. Первые дни, недели и месяцы каждый вздох здесь причинял практически физическую боль, однако со временем все будто бы улеглось. Девушка убрала вещи Шерлока из гостиной в его комнату, но там не изменила ничего: все предметы лежали на тех же местах, где он их оставил. И лишь один предмет доктор Конан Дойл так и не смогла найти, перебирая все его вещи и структурируя его работы и исследования. Это была флеш-карта «Виды пепла. Часть 2. Сигары», которая часто была вставлена в его ноутбук, когда детектив работал, но содержание которой он так и не успел опубликовать. Тайна местонахождения носителя мучала Софи уже очень давно. [3]

Со стороны это определенно выглядело нездорово: Софи заходила в спальню Холмса раз в несколько недель, чтобы вытереть пыль и сменить постельное белье, будто вечно ожидая прихода хозяина этой комнаты, хотя все вокруг его уже тысячу раз отпустили.

Как последний подарок от друга,

Я прошу тебя быть… Просто — быть.

Быть настойчивым лондонским ветром,

Непроглядным туманом и сном,

Быть грозой или солнечным светом,

И холодным осенним дождём.

Конан Дойл уже давно получала достаточно, чтобы съехать из этой квартиры, но ее держала миссис Хадсон, которая за эти годы успела стать ей практически матерью, и воспоминания о человеке, который совершенно точно не мог быть лжецом и, черт его дери, просто ОБЯЗАН был вернуться. Софи прожила в Туманном Альбионе почти четыре года по рабочей визе «Tier 2 General», а потому всего через год могла получить вид на жительство, а через два — гражданство. Майкрофт, который стабильно появлялся перед ней раз в пару недель, иногда прося помощи в каком-то деле, а порой просто проведывая ее (хотя он бы никогда в этом не признался), не раз предлагал ускорить этот процесс, но Конан Дойл неизменно отказывалась. Все шло своим чередом.

За четыре года они ни разу не покинула Англию — ее манил Нью-Йорк и оставленная там любимая квартира на Манхэтенне, порой ей хотелось сорваться в Москву и пару недель провести на северо-востоке столицы России в маленькой, но любимой трешке, однако Софи не поддавалась ни тому, ни другому порыву. Ни в США, ни в РФ ее никто не ждал. В Америке у нее не осталось ни друзей, ни родственников, а с «семьей» на Родине после того телефонного разговора с матерью в июне 2011-го ее уже ничего не связывало.

Конан Дойл знала, что одиночество — это наказание, и, если человек одинок, он должен спросить себя: за что? Однако ответа на этот вопрос у нее не было, и поэтому, окруженная теперь небольшой группой, как она могла уже с уверенностью сказать, друзей, она продолжала ждать единственного человека, с которым она никогда не чувствовала себя потерянной.

Быть уставшим случайным прохожим,

Чьим-то гостем, своим иль чужим,

Быть совсем на себя не похожим,

Кем угодно, но только — живым.

Он возвращался. Показывая его перемещение по карте Андерсону, она четко понимала, что он уничтожает сеть Мориарти. Было понятно, что покойный криминальный гений угрожал ему смертью близких — это подтверждал факт того, что в день «падения» Джон Ватсон «случайно» пересекся в Бартсе со своим сослуживцем, Себастьяном Мораном, который провел с ним всего полчаса, а сразу после самоубийства Шерлока бесследно исчез. Главного помощника Мориарти так и не нашли, но Софи его не боялась — он был лишь пешкой в руках Джима и без него не мог сделать ни шагу.

Подумав, Конан Дойл шагнула к фортепиано, стоявшему у стены рядом со входом. Первые месяцы любые аккорды резали ее душу, но спустя год после ухода Шерлока она купила инструмент, больше не в силах существовать без музыки в этой квартире.

Софи села к пианино и открыла крышку, вновь задумавшись.

Пусть другую наденешь ты маску —

Ведь не в масках скрывается суть.

Сотвори для меня эту сказку,

Я прошу тебя, будь… Просто — будь.

Она могла жить без Шерлока. Она все также ходила на работу, смеялась с друзьями, помогала Майкрофту и Грэгу в расследованиях, по понедельникам встречалась с Молли, ходила в боулинг с Джоном и Мэри, смотрела фильмы с миссис Хадсон, встречала Рождество и Пасху, посещала церковь (неизменно ставя свечку за здравие Шерлока), писала сейчас вторую докторскую, сочиняла песни и стихи, вела переписку с раскаявшимся Хидстоуном. Однако она неизменно жалела лишь об одном.

Она так и не сказала Шерлоку о своих чувствах.

В голове день за днем била фраза, услышанная ею много лет назад в каком-то фильме: «Сегодня нет времени, завтра не будет сил, а послезавтра — не будет нас. Ничего не откладывайте, живите сейчас». Холмс мог взбеситься, прервать с ней общение, попросить съехать с Бейкер-стрит и просто исчезнуть из ее судьбы, но она бы продолжала жить, зная, что он в курсе. И даже сейчас, когда он был бог весть где, возможно, ей было бы легче ждать знак — пусть он и был бы чем-то вроде короткого сообщения, пришедшего на ее телефон в особенно тихий вечер.

Софи знала, что любить человека годами — это не умаление себя, не старомодность, не слабость и не анти-феминизм. [3] О ее настоящем чувстве не знал никто — она всегда отрицала слова журналистов и качала головой на немые вопросы друзей. Ее попрекали в патриархальности, но, бог свидетель, с ней нужно было бороться самим обвинителям, а не ей. На бездарные уколы она неизменно улыбалась и повторяла давно заученную фразу: «Почитайте Чехова».

Софи положила руки на клавиатуру, мысленно выбирая произведения. У нее было еще много сил и веры, а потому она выдавливала на людях улыбку и ждала. Она знала, что может произойти все, что угодно, что никто не мог знать, как все обернется, но в ее голове жила мысль, когда-то брошенная Шерлоком на бегу: «Если вступаешь в игру, боясь проиграть, то не надейся на выигрыш».

Она не боялась. Как бы тяжело ни было, как бы мир вокруг нее не сопротивлялся — она не могла проиграть в этой игре с самой собой.

Софи начала играть вступление, растворяя свои мысли в потоке музыки, и запела на русском — языке, который неизменно давал ей силу: [4]

Ты мне снишься каждый вечер, знаешь?

Сто дорог на жизни поделя,

Отчего-то каждый вечер таешь,

Уплываешь, вечностью маня.

Незамысловатая мелодия лилась, уводя сознание далеко от этой комнаты и насущных проблем. Софи пела, снова чувствуя себя не тридцатиоднолетней женщиной, а девочкой, верящей в любовь и хэппи-энды:

Мы расстались — знаю, кто осудит:

Ты меня о всем предупреждал.

Пусть тебя раскаты грома будят —

Отголоски всех моих печаль.

Отдавшись мелодии, она не услышала, как внизу хлопнула входная дверь, и миссис Хадсон с кем-то тихо заговорила в прихожей. Конан Дойл перешла к припеву:

Ты теперь уже не сыпься перцем,

Свою душу болью теребя.

Просто помни, есть на свете сердце,

Что всегда любило лишь тебя.

Джон Ватсон поднял голову вверх, прислушиваясь, и посмотрел на домовладелицу, на глаза которой накатывались слезы. Они не могли понять слов песни, но интонация в голосе исполнительницы говорила сама за себя. В гостиной начался проигрыш.

Ты любим, ты любишь — бог с тобою,

Жизнь проходит, поделив сердца.

Ты прощаешься сегодня не со мною,

Приближаешься до самого конца.

Доктор приобнял миссис Хадсон, и та несколько раз коротко кивнула, будто соглашаясь с безысходностью их положения.

Ветер мягок, легок и свободен —

Тихим солнцем вечером объят,

Просто помни — ты не следуй моде,

И не будь страданиями взят.