48 минут, чтобы забыть. Фантом (СИ) - Побединская Виктория. Страница 76

Младший Лавант без одежды — это отдельный вид искусства. Словно созданный, чтобы соблазнять и искушать. Слишком развратный. Как не бывает.

Кажется, я краснею, закрываю руками лицо, пытаясь скрыть глупую улыбку. До сих пор не могу вместить в голове произошедшее.

Ник и Виола. Вместе.

Сумасшествие.

Последние несколько месяцев кажутся настолько нереальными — сумасшедшим беспробудным сном, начавшимся кошмаром, от которого не проснуться, но вдруг сменившемся сказкой. И хочется ущипнуть себя, чтобы убедиться в реальности происходящего.

— Ай!

Хотя это не требуется, если рядом есть тот, кто ущипнет сам, улыбаясь при этом так ехидно, что хочется сначала по наглым губам надавать, а потом зацеловать до смерти.

— Есть в Эдмундсе веский плюс, Веснушка, ты сам себе начальник. И вполне возможно, именно в эту минуту у меня важное совещание. — Голос Ника по утрам звучит слишком интимно. Низко, хрипло, лениво спокойно. На щеке все еще след от подушки, а волосы взлохмачены.

«Второе за двое суток», — едва не срывается с языка усмешка, но я сдерживаюсь. Очень уж приятно понежиться в постели, пока он рядом.

Это так непривычно, но в то же время правильно — обнимать его плечи, а не отталкивать. Каждую минуту неосознанно целовать в угол губ вместо того, чтобы кривить свои. Чувствовать, как кожу покалывает его небритый подбородок и, вдыхая поглубже, утыкаться носом в шею. Вдох. Выдох. Так просто и так прекрасно, если бы только не одно «но».

Взгляд падает на мочку его уха. Теперь на ней появился крошечный гвоздик. Слишком не похожий на обычный пирсинг. Слишком неприметный для устройства слежения.

— Я давно хотел от этих браслетов избавиться, — объяснил Ник, когда я впервые обратила внимание. — Не удобно. Руки нужны свободные. — Он усмехнулся, но во взгляде мелькнуло сожаление.

Каждый раз, когда между нами всплывает новая деталь, напоминающая о присутствии Коракса, чувство надвигающей беды нависает над головой, как в тот день, когда судьба впервые нас разлучила, и я не могу от него избавиться. Ник по-прежнему не принадлежит себе. Пусть он и находится в более выгодном положении, не выполняет заданий отца, он все еще не свободен. И никто не знает, будет ли.

— Джесс взбесится, — говорю я.

— Ему будет чем заняться.

Джесс остался в Карлайле. Наводить порядок в делах отца. И если расклад с Кораксом был ясен, то ответ на вопрос, что делать со школой, до сих пор висел открытым. Они с Ником пытались от Эдмундса отказаться, отправить учеников по детским домам, но ответ Министерства оставался прежним: «Школа будет существовать». И поэтому на время братья разделились. Ник выбрал Эдмундс. Что, признаться, меня удивило.

— Я бы хотела с ними познакомиться, — говорю я. — С детьми.

Нахмурившись, Ник поднимается. Ведет плечами, и в каждом движении мне видится недовольство.

— А чем ты предлагаешь мне здесь заниматься? — продолжаю я разговор, который впервые завела вчера. Пусть я нахожусь здесь только вторые сутки, бесконечно делать вид, что реальности за порогом этой комнаты не существует, невозможно.

Усилием воли я встаю и заставляю себя смотреть ему в глаза, а не любоваться разворотом плеч, мускулистой спиной, расчерченной тонкими линиями татуировок и ямочкой на пояснице.

Ник оборачивается.

— Ты просто не понимаешь, Ви, — говорит он, обреченно вскидывая руки. Каждый раз, когда разговор касается темы Эдмундса, я вижу, как тяжело он ему дается.

Ник никогда не делился воспоминаниями, а я не спрашивала, но чувствую, как велик их вес.

— Эти дети… Их жизнь определена заранее. Ты просто не понимаешь, каково это. Привязываться к тем, кто рождён, чтобы потом погибнуть.

Слова подбираются с трудом. Я смотрю, как Ник рывком натягивает чистую рубашку, и принимается застегивать пуговицы, так и не поворачиваясь. Тихо выдыхаю, давая себе собраться с мыслями, и озвучиваю наконец то, о чем думала последние сутки:

— Я хочу учить этих детей.

Ник шумно выдыхает.

— Как бы бредово это не звучало, но я чувствую за них ответственность. Хочу продолжить дело отца. Только учить их не наказаниями и болью, а через любовь. Они такие же дети, Ник.

Он не перебивает, но и не отводит глаз.

— Это ничего не изменит в твоей жизни, я знаю, слишком поздно. Не обнулит отцовские грехи. Не сотрет твою боль. Но для этих мальчишек… для них еще ничего не потеряно. Так почему бы нам… Почему бы нам не помочь им? Вместе.

Ник молчит. Вес произнесенных обещаний давит на плечи, и на мгновение становится страшно, не много ли я на себя беру? Справлюсь с парой сотен отборных хулиганов?

Да! Однозначно да!

И я тут же отбрасываю сомнения в сторону.

— Ты действительно хочешь остаться со мной, в Эдмундсе? В этом чертовом Эдмундсе?

— А ты всё еще сомневаешься? — срывается с губ быстрее, чем могу я слова удержать.

Ник медлит, ожидая. И я будто снова вижу расползающиеся по льду в его глазах трещины. Мы так и не говорили о случившемся. Иногда я сама не знаю, смогу ли простить себя за сам факт, что решилась на подобное. Переписанный дневник и позорное бегство, — одна ночь, перевернувшая вверх дном всё, до сих пор снящаяся мне в кошмарах.

— Я так и не успела извиниться, — говорю я, поднимая глаза и понимая, пусть лучше Ник сожрет меня своими упреками, чем чувство вины. — Прости. Обещаю, что больше не сбегу.

Ник смотрит мягче. Лед тает, превращаясь в синее море. Раньше в нем бушевали штормы.

Я невольно делаю пару шагов вперед, прижимаясь щекой в накрахмаленной рубашке. Закрываю глаза. Руки Ника оборачиваются вокруг меня, обнимая.

— Не обещай. Я и так знаю, что не сбежишь, — говорит он, целуя в макушку. А потом добавляет: — Кто тебе теперь позволит.

Я улыбаюсь. От счастья по коже бегут мурашки. Вспоминаю, как раньше мы цеплялись друг к другу, а теперь нашли шаткий мир.

— Но ты ведь говорил, что я раздражаю тебя одним лишь присутствием.

Ник хмыкает.

— И ты верила?

— А почему не должна была? Ты более, чем ясно выражал свои мысли.

— Я заметил тебя с самого первого дня, но чувство самосохранения подсказывало, решись я подойти, ты бы мне так втащила, что ножом в бок показалось бы детской забавой.

Ник смеется. Я уже почти забыла, как звучит его смех. Что-то внутри подсказывает, что этот момент запомнить важно. Теперь я совсем по-другому отношусь к памяти: как много минут, скользящих мимо, мы оказывается не ценим. И в ответ улыбаюсь.

Он опускает голову, чуть отодвигая меня, чтобы видеть. А потом тихо добавляет:

— Когда ты ушла, я признаться был… в бешенстве.

Я закусываю губы.

— Ты злился?

— Безумно, — отвечает Ник.

Зря я спросила. Мне бы стоять молча, да язык прикусить, вот только любопытство всегда было моей слабой стороной.

— Но это не означает, что я отказываюсь от тех слов, что сказал в Хелдшире.

И как ни в чем не бывало, он разворачивается к комоду и принимается приводить в порядок собственные волосы. Замешательство по-видимому отражается на моем лице, потому что Ник, глядя на отражение, испускает тяжелый вздох и словно маленькому ребенку объясняет:

— Несмотря на то, что ты выкинула, принцесса, я своих решений не меняю. Если уж мне суждено втрескаться в упрямую истеричку, с этим остается лишь смириться.

Ник улыбается. Задиристо, довольно.

— Тебе еще повезло, — отвечаю я предельно спокойно, хотя сама пытаюсь справиться со сбившимся дыханием, чувствуя, как в груди все горит и плавится. — Ведь кто-то втрескался в упертого самодура, — принимаю я правила его игры, дотягиваюсь до его уха, отвечая шепотом, словно закольцовывая этот маленький секрет между нами.

— Nous étions nés pour nous rencontrer, — произносит Ник и наклоняется, чтобы зашнуровать ботинки.

— И что это означает?

Он делает шаг вперед, берет за подбородок, оставляя на губах легкий поцелуй и отвечает:

— Расскажу вечером. А насчет Эдмундса — обсудим.