Муссолини и его время - Меркулов Роман Сергеевич. Страница 103

Таким образом, в глазах британских министров Москва не являлась ни мощным, ни надежным партнером. Такое мнение не было всеобщим, но оно господствовало в правительственных кругах. В свою очередь в Кремле тоже царило глубокое недоверие к представителям «империалистических держав» – Сталин вовсе не собирался таскать каштаны из огня для англичан или французов, намереваясь стать «третьим радующимся» и увеличивать свои силы, наблюдая за схваткой двух коалиций. Поэтому неудивительно, что начавшиеся в 1939 г. «консультации» между англо-французскими и советскими представителями в итоге ни к чему не привели.

В то же время в Лондоне не собирались идти на дальнейшие уступки Берлину или Риму. Аннексией Чехии Гитлер показал, что ревизией Версальского договора его планы не исчерпываются – теперь это было очевидным даже записным оптимистам и сторонникам «политики умиротворения».

Муссолини, как и Гитлер, недооценил решимость, демонстрируемую в эти месяцы Чемберленом. Глубоко оскорбленный и считающий себя обманутым, британский премьер не побоялся публично признаться в собственных ошибках – его надежда договориться с нацистским диктатором была разбита самым жесточайшим образом. Пойдя навстречу Германии в вопросе с Судетами, Великобритания обрекла Чехословакию на уничтожение и не добилась ни малейших гарантий сохранения мира в Европе.

Поэтому, когда Гитлер обозначил немецкие территориальные претензии к Польше, Чемберлен счел это хорошей возможностью остановить Гитлера и, вместе с французами, дал Варшаве обязательство защищать Польшу в случае германского нападения. Это был удивительно смелый, почти безрассудный шаг – объяснить его можно лишь крайним разочарованием, охватившим британские правительственные круги после вступления немецких войск в Прагу. Горькая ирония заключалась еще и в том, что Лондон и Париж, допустившие раздел и захват союзной им Чехословакии, готовы были сражаться за Польшу, вместе с нацистами участвовавшую в разделе чехословацкого государства. В Варшаве политическое руководство, служившее гражданской ширмой для заправлявших всеми делами военных, переживало нечто вроде эйфории, всерьез ощущая себя центром европейской политики.

На фюрера, который летом 1939 года планировал разрешить «польский вопрос» либо путем мирного исправления границ и включения Польши в число союзников Германии, либо военным походом на Варшаву, англо-французские гарантии подействовали, как красная тряпка на быка. Гитлера, готового к войне еще в 1938-м, запоздалые англо-французские декларации остановить уже не могли. Напротив, будучи истериком, фюрер вновь вознамерился продемонстрировать свою волю любой ценой, сужая и без того не особенно большое пространство для урегулирования польско-германских территориальных споров. Позиция, занятая в этом вопросе польским правительством, также была далека от конструктивной – поляки откровенно провоцировали немцев, даже не представляя, в какую пропасть они толкают собственную страну.

В Риме Муссолини уже предвкушал «новый Мюнхен» – в конечном счете, был убежден он, Чемберлен отступит, а вслед за Англией – и французы, и поляки. Германия без единого выстрела получит утраченные в 1919 году территории, а англо-французы потерпят очередное дипломатическое унижение. В этой ситуации, решил дуче, нужно лишь поддержать Гитлера и продолжать проводить политику давления на «плутократии Запада». Теперь итальянская пропаганда бичевала англичан и поляков с не меньшим усердием, нежели французов, а сам Муссолини довольно грубо заявил английскому послу, что Италия останется верна союзу с немцами, даже если придется пойти на полный разрыв с Великобританией.

Как и годом ранее, Гитлер рассчитывал на то, что война с Польшей будет локальной, – он уверял свое окружение, что англичане и французы не станут «воевать за Данциг», особенно если Италия продемонстрирует всецелую поддержку политики рейха. Однако в 1939 году в Риме не слишком хорошо понимали, что именно они поддерживают. Несмотря на то, что условия «Стального пакта» подразумевали постоянные консультации между Германией и Италией по вопросам внешней политики, Гитлер не посвящал дуче в свои ближайшие планы, ограничиваясь утверждениями, что немцы полны решимости покончить с польской проблемой в самое ближайшее время. В Берлине попросту не доверяли «слишком болтливым» итальянцам, особенно королевскому двору: в конечном счете, полагал Гитлер, вся информация попадает из Рима в Лондон и Париж.

Между тем воинственную риторику фашистского режима в Германии приняли за чистую монету. Дуче несколько переусердствовал в своей «войне нервов», и теперь немцы были уверены, что Италия немедленно выступит против англо-французов, если те и в самом деле решатся выступить на защиту Польши. Муссолини вел себя как идеальный союзник, но в действительности он был далек от демонстрируемой всему миру уверенности. Летом 1939 года Чиано то и дело приходил в отчаяние от частых перемен в настроении своего тестя: тот либо проявлял активность в попытках избежать участия Италии в большой войне, то, охваченный ощущением фатальности происходящего, безучастно плелся в обозе германской политики. Итальянцы, апатично заявил он своему министру иностранных дел, уже являются германскими союзниками и не могут теперь уклониться от борьбы – это-де несовместимо с фашистской этикой.

Но перспектива большой войны пугала дуче куда больше, чем он готов был признать. В то время как итальянский посол в Берлине докладывал о все более агрессивных высказываниях в гитлеровском окружении, Муссолини провел два летних месяца в колебаниях между опасением быть втянутым в войну слишком рано и страхом «упустить свое» да еще при этом потерять лицо в глазах союзников и противников.

В начале августа 1939 года дуче все-таки решился «отыграть назад» и поставить фюрера перед фактом неготовности Италии к назревающей войне. Приехав в Зальцбург, Чиано безуспешно попытался убедить Риббентропа в том, что война с поляками не станет тем локальным военным походом, на который рассчитывают немцы, а приобретет общеевропейский масштаб. Гитлер не собирался отступать, но неожиданное известие о том, что ближайший союзник нацистского рейха «виляет хвостом», на некоторое время выбило нацистского лидера из равновесия. В личном послании к дуче фюрер объяснял необходимость военного разгрома Польши – это и стало поводом для очередного визита Чиано в Германию.

Муссолини хотел снова напомнить фюреру, что Италии требуется не менее трех лет для подготовки своих вооруженных сил, о чем в Берлине знали еще во время подписания «Стального пакта». Чиано передал Гитлеру специальный меморандум, подготовленный итальянскими военными, в котором скрупулезно перечислялось все необходимое для немедленного вступления Италию в большую войну. Предоставить вооружение и сырье в таком объеме Германия была не в силах, о чем Муссолини прекрасно знал. Фюрер оценил этот маневр дуче, осознав и то, что Италия не собирается сейчас вступать в большую войну, и то, что это не станет большим секретом для англичан и французов. Казалось, все расчеты Гитлера на то, что дипломатическая поддержка со стороны Муссолини поможет ограничить предстоящую войну территорией Польши, потерпели крах. Но к этому моменту фюреру удалось заручиться поддержкой куда более сильной державы, чем Италия.

Заключенный 23 августа в Москве «Договор о ненападении», подписанный Риббентропом и Вячеславом Молотовым, возглавлявшим советский комиссариат иностранных дел, фактически означал раздел Восточной Европы между Германией и СССР. После некоторых колебаний Гитлер решил, что достигнутые в Кремле договоренности делают положение Польши безвыходным, а политическую и, тем более, военную поддержку Италии – не обязательной. Немцы поставили Муссолини перед фактом своей дружбы со Сталиным, и дуче почувствовал себя задетым – его союзник по Антикоминтерновскому пакту заключил соглашение с «красными». Официально в Риме приветствовали советско-германский пакт, но на самом деле Муссолини возмутило и то, что немцы заранее не известили его о ведущихся переговорах, и то, что его союзники пошли на «сделку с большевиками».