Слово Ветра (СИ) - Гордеева Алиса. Страница 52

В избе тихо и по-домашнему уютно, весьма скромно, но прибрано и чисто. Мы сидим с Костей на крохотной кухне и уже несколько часов беспрестанно говорим обо всём и ни о чём одновременно. Стоило Феде уехать, а Руське заснуть, как Рыжик заварил нам чаю и с головой окунулся в воспоминания. Не знаю, то ли он соскучился по общению в своём одиноком доме, то ли встреча с Марусей так подействовала на него, но вот уже который час Костя рассказывает о своём детдомовском детстве. Грустно, но с улыбкой. О больном, но с благодарностью. А я слушаю его с замиранием сердца, особенно когда речь заходит о Ветре.

— Я ж тебя тогда не сразу, но узнал, — Костя прихлёбывает чай и улыбается. В отличие от Феди, искренне и по-доброму. — Ты тогда так нелепо оговорилась… про ту фотографию с выпускного… А потом муж твой тебя по имени назвал… Марьяна… Как ушат ледяной воды. Я, правда, слышал, что Маруську какой-то столичный богатей забрал, подумал, вам так её и не отдали. Расстроился даже. А Ветер нам с Федькой в детдоме все уши про тебя прожужжал. Нана… Его свет и проклятье в одном флаконе! Знаешь, я отчётливо помню тот день, когда Савка попал к нам. Домашний мальчик с разодранной в хлам душой. Взгляд перепуганный, отрешённый. Он тогда только узнал о смерти родителей. Мы все обходили его стороной, ждали, когда заберут. У таких всегда есть бабушки, крёстные, двоюродные тётки… Да и усыновляют таких в считаные дни. Но Ветру не повезло… Мало того что он оказался никому не нужным, так ещё и характер у парня был, мягко сказать, ни к чёрту. Как его ломали, Марьяна! Не каждый взрослый переживёт! Да не смотри на меня так! Думаешь, никто не заступался? Ты ошибаешься! Вот только стать сиротой – это одно, а забыть о нормальной жизни — совсем другое. Ветер не мог. Долго. За что и получал. От завхоза прежнего, учителей, ребят старших.

Я почти не дышу, губкой впитываю каждое слово. Тяжёлое. Надорванное. Савелий никогда не рассказывал мне о жизни в детдоме, да я и сама не спешила напоминать. Теперь навёрстываю с лихвой: каждая фраза Кости пробирает до дрожи, каждый фрагмент из прошлого острым осколком впивается в сердце.

— Ветра часто били и запирали в кладовке, иногда в подвале. Порой на целую ночь. Он сидел там в темноте весь скукожившись от страха и холода и тихо повторял «Нана». Мы думали песню какую поёт, а он тебя звал.

— Откуда ты это знаешь?

В доме жарко, но меня начинает бить мелкая дрожь.

— Мы с Федькой тайком таскали ему еду, так и подружились, — парень пожимает плечами, а потом снова и снова окунает меня с головой в прошлое.

Я не знаю, где мальчишки черпали силы, чтобы выжить и не сломаться, если мне взрослой не хватает духу даже просто слушать об этом. И в какой-то момент Костя это замечает.

— Достать ещё варенья? — он возвращается в настоящее и залпом допивает остатки холодного чая.

— Давай, — совершенно не хочу сладкого, но идти спать — я не хочу куда больше. Рассказы Рыжика мне необходимы как воздух. Всего лишь воспоминания, но они невидимой лентой всё туже привязывают меня к Ветру.

— Есть смородина и малина, — почёсывает взъерошенную макушку толстяк, раздумывая, какую банку взять с полки. — Смородина моя. Нынче собрал первый урожай. А малиной баба Люда угостила. У меня что-то совсем не растёт.

— Тогда смородину, — улыбаюсь Косте, и пока тот тужится, чтобы вздёрнуть тугую крышку с банки, разливаю по чашкам остатки травяного чая.

— Почему ты здесь живёшь? Разве не полагается вам жильё в городе?

— Это дом моего деда. Да и здесь спокойнее как-то. Вон, мечту детства исполнил. Чего бы он в городе делал? — парень кивает в сторону спящего пса, а я не могу сдержать очередной улыбки. Полкан, как чувствует, что о нём говорят, и потягивается. Забавный такой, местами плешивый лохматик, с короткими лапками и огромной головой, словно пьяные зоологи случайно скрестили овчарку и чихуа-хуа.

— А на работу как добираешься? — вспоминаю, как трясло нас с Русей в авто Грачёва, пока мы ехали сюда.

— Смешная ты, Марьяна! — прыскает Костя и с пиалой смородинового варенья усаживается рядом. — Здесь автобусы ходят. Чай, не Северный полюс. Нечасто, конечно, но строго по расписанию.

— Просто Федя сказал…

Я уже успела убедиться в отсутствии в здешних местах мобильной связи, и это не считая элементарных удобств…

— Слушай ты Грачёва больше! — хохочет Рыжий. — Федька у нас ещё тот балабол. Знаешь, сколько раз мы ругались с ним из-за этого? Не сосчитать. Он же как ни приедет, всё меня в столицу зовёт. Не нравится ему здесь. Впрочем, я сколько Грача помню, он всегда мечтал в люди выбиться. Такая жизнь ему не по душе.

Костя отводит взгляд и задумчиво качает головой.

— А ты? Ты о чём мечтал? — смакую на языке варенье с кислинкой. Наверно, позиция Грачёва мне понятнее. Когда тебе двадцать два, добровольно прятаться в деревенской глуши и отказываться от помощи друзей, как минимум странно.

— Сложно сказать, — Костя отвечает растерянно. — Мне просто здесь хорошо. Это моё. Да и до детского дома отсюда рукой подать.

— Почему ты решил там остаться? Город большой — работы много, — я и правда не понимаю. У парня с интернатом связано столько болезненных воспоминаний, что по логике вещей хотелось бы поскорее обо всём забыть, а не ежедневно возвращаться в казённые стены. Но ответ Костика прошибает меня до слёз.

— Не знаю, — произносит он вполголоса и переводит задумчивый взгляд за мою спину, где под пуховым одеялом спит Руся. — Наверно, чтобы у таких, как она, оставались другие воспоминания.

Чтобы спрятать непрошеные слёзы, подношу к губам чашку с вновь остывшим чаем и жадно пью. А потом, немного успокоившись, прошу Костю ещё рассказать мне про Ветра.

Мы ложимся спать далеко за полночь. Уступив нам с Русей свою кровать, Костя устраивается на раскладном кресле и почти сразу отключается. Я же беспрестанно ворочаюсь, до самого утра так и не сомкнув глаз.

— Вода здесь! — едва не проспав на автобус, Костя суетится по дому, раздавая ценные указания. — Если студёно станет, дров не жалей. В холодильнике щи и пельмени. Я сегодня на полсмены, так что к часу уже вернусь! И да! Полкану со стола ничего не давай. Я обормота покормил, на глаза его хитрющие не ведись!

— Не переживай! Мы справимся, — накинув на плечи первую попавшуюся в тёмной прихожей куртку, провожаю хозяина дома до калитки и, осмотревшись при свете дня, возвращаюсь к Русе.

Не знаю, что такого манящего люди находят в деревенской жизни, но меня промозглая и грязная сельская осень совершенно не впечатляет. Впрочем, я всё равно благодарна ребятам, что не бросили нас с крохой и приютили. И если Костя в силу своей какой-то природной доброты иначе бы и не смог, то отчего Федя внезапно переменился в своём отношении ко мне, до сих пор остаётся загадкой. Парня словно подменили, когда тот узнал, что Маруська детдомовская. Мысли в его голове прыгали, как на батуте. Он то ошарашенно смотрел на Русю, то сыпал вопросами, то отчаянно ворчал на меня. Всё так невнятно и взволнованно, что я с трудом поспевала за ним. А потом Федя сорвался обратно к Ветру, а я лишь скрестила пальцы наудачу.

Неизвестность. Она оглушает, нещадно бьёт по нервам и не отпускает. Волнение за Саву, немного притупленное ночными разговорами с Костей, в одиночестве приобретает катастрофические масштабы. Но как бы меня ни ломало от страха за Ветра, я честно, как и обещала Грачёву, не включаю мобильный и не выхожу со двора. В избе Рыжика по мере возможности навожу порядок и битый час, наверное, соображаю, как подкинуть дров в печку, когда воздух в доме остывает до неприятных мурашек по коже. А потом с Марусей на коленках и детской книжкой в руках терпеливо жду возвращения Кости и новостей.

Девять, десять, одиннадцать… Я то и дело подгоняю минутную стрелку на часах бежать чуть быстрее, но время до обеда тянется мучительно долго.

Ближе к двенадцати мы с Русей снова садимся за чай. Бесстыдно таскаем варенье из банок. То малиновое, то из чёрной смородины. Странно, но помимо ягод оно пахнет уютом и теплом, которых сейчас отчаянно не хватает нам обеим. Вопреки наказам Кости, подкармливаем Полкана баранками, да и сами то и дело размачиваем их в чае и грызём. Глупое занятие, но оно, как ни странно, отлично скрадывает время, да и с милой мордашки Руси не сходит улыбка.