100 грамм смерти (СИ) - Слуницкая Мария. Страница 12

Вспоминаю всё, что крутили про диких по моновизору. Фотографии, на которых люди в лохмотьях, грязные, беззубые… Одним словом — дикари. Для города они — отставшие в развитии люди, не захотевшие жить в цивилизации. Вроде как и ничего такого, но у большинства горожан эти картинки вызывали стойкое отвращение. Конечно, хуже только кровожадные падальщики, но те пробуждали в первую очередь животный страх.

— Ну а я знаю больше. Людьми они не питаются. А уж свободы у них побольше, чем на острове.

— Откуда ты знаешь?

— Ты забыла, что когда-то я был одним из них?

— Нет, я помню, что ты из Диких земель, Дин рассказывал, что Магнус спас тебя и твою мать…

— Дин был ребёнком и мало что помнит. Мне было семь, но это была моя жизнь. И, когда у меня её отобрали, я был убит горем…

— Отобрали? Как это?..

— Магнус. Они тогда тоже слонялись по Диким землям, но гордо именовали себя свободными. Иногда он захаживал к нам в деревню. И ему приглянулась моя мать. Он сделал всё, чтобы очаровать её. А это он умел.

— И твоя мать купилась?

— Не просто купилась, — поправляет Фолк, — она влюбилась.

— И что же дальше?

— Мой отец…

— У тебя был отец?!

— А что тебя так удивляет?

И правда. Ведь логично, что вне города люди живут семьями. Но рассказывая историю Фолка, Дин, ни разу не упомянул о нём.

— Наверное то, что его не было на острове, а твоя мать была возлюбленной Магнуса?

— Мой отец не придумал ничего лучше, кроме как отпустить её. Он считал, что у человека должно быть право выбора. А моя мать… Она не была для Магнуса возлюбленной, она была подружкой, любовницей, вдохновительницей, да кем угодно, но только не возлюбленной. Он относился к любви по-философски и не обременял себя долгими узами. Его девицы это понимали. Но моя мать была из другого теста.

Пытаюсь переварить услышанное и понять, как так вышло, что я не разглядела сущность Магнуса? Наверное, сказался недостаток общения и отсутствие опыта. Одно дело, когда человек проявляет свой характер, как та же Тина, и совсем другое, когда он старается закупорить себя настоящего и скрыться за доброжелательностью и харизмой. Тут придётся постараться, чтобы добраться до сути. Ты будешь слой за слоем снимать с него шелуху, точно он — луковица. Да только лук заставляет плакать и люди обычно прикрывают глаза или отворачиваются, так что гнильцу можно и не заметить…

— Она его любила…

— Да, а мой отец любил её.

— Почему ты не ушёл с острова, когда вырос? — по его взгляду догадываюсь, что всё было иначе.

— Я ушёл. Но отец к тому времени уже умер, а люди в поселении диких были мне чужими. Нет, они хорошо меня приняли, но… мой Дом был уже на Либерти.

— Но ты ненавидишь Либерти.

— Не совсем так. Бывает, ты любишь место, но ненавидишь то, что с ним происходит. Да и с людьми такая же беда.

— Значит, ты вернулся?

— Дом — это не там, где тебе хорошо и уютно, а там, куда тебя тянет вернуться… Так что я тоже сделал свой выбор. Пожалуй, здесь и устроим привал…

Я с облегчением сбрасываю рюкзак, от лямок которого на плечах, наверное, остались глубокие борозды. Для ночлега Фолк выбрал поляну, со всех сторон закрытую высокими острыми скалами. Не скалы, а настоящие зубья. Схлопнутся и — поминай как звали. В сумерках они походят на великанов, навечно застывших во времени.

Мы собираем хворост, разжигаем костёр и усаживаемся возле огня. Совсем как на фестивале Свободы прошлым летом. Не хватает только песен, танцев и Тины с её предательством.

Ужинаем бутербродами с сыром и овощами из Бухты, запивая водой.

Темнота сгущается и я, словно летящий на свет мотылёк, пододвигаюсь ближе ко огню. Теперь скалы нависают над нами, готовые сомкнуться и попробовать нас на вкус, проверить — живые ли ещё или душой уже мертвецы?

Фолк подкидывает ещё дров и пламя разгорается с новой силой, пожирая дерево.

— Давай-ка спать… — предлагает он.

Фраза звучит издевательски, если припомнить прошлую ночь, так что мои щёки опаляет румянец.

Интересно, сойдёт за жар от костра?

Вряд ли.

Земля до того промёрзшая, что я стелю одеяла почти вплотную к огню, но по разные стороны от костра. Пожелав Фолку спокойных снов, заворачиваюсь в своё, будто в кокон и блаженно закрываю глаза.

Из дневника Эйрика Халле. Истина

Чтобы человек оценил свободу, он должен сначала её потерять. А потом вернуть с боем. Только в этом случае что-то получится. Простая истина, о которой мало кто знает и уж тем более — мало, кто задумывается.

Я смотрю на людей, большинство из которых совершенно не замечают, что их права сокращаются вместе с дневным пайком, урезаются и сжимаются до размера песчинки.

И однажды не останется ничего.

Но тогда будет поздно, ибо все указы будут подписаны, а рты неравнодушным заткнуты. Я знаю, что так и будет.

Я вижу это.

Я один из тех, кого пытаются заткнуть. И боюсь однажды у них получится.

Глава 7. Встреча

Позавтракав остатками бутербродов, мы прячем одеяла в рюкзаки и отправляемся в путь. И чем ближе я к острову, тем сильнее стучит сердце. Так случается, когда чего-то ждёшь и одновременно страшишься этого.

Горы остались позади, а впереди раскинулась равнина. На горизонте зеленеет лес. Где-то там скрыта меж скал железная дверь. Дверь в прошлое.

Воды у нас осталось на пару глотков, и я уже ощущаю, во рту сухость пустыни.

Когда Фолк в очередной раз спрашивает, как я себя чувствую, не выдерживаю и огрызаюсь.

— Человек существо вечно недовольное, — философствует Фолк. — В тюрьме плохо, на воле тоже всё не так…

— Да что ты вообще об этом знаешь?

— Ты так говоришь, будто я живу в какой-то другой жизни.

— Жить можно по-разному. Одни жрут деликатесы, а другие давятся коркой хлеба.

— Да, но ты спрашиваешь, знаю ли я как принимать пищу. Только процесс один, и не важно, намазан ли кусок хлеба икрой.

— Тебе бы в Регентстве работать, в министерстве Просвещения… — ехидничаю я.

— Меня не возьмут. Я не люблю подчиняться.

— Это уж точно… — бормочу, глядя на горизонт.

Нам осталось идти всего ничего, и с каждым новом шагом я чувствую, как тяжелеют плечи, а сердце бьётся всё чаще — скоро выпрыгнет из груди. Всему виной предстоящая встреча с Дином и остальными.

Когда мы добираемся до двери, меня бьёт такая сильная дрожь, будто я сутки провела под дождём и теперь никак не могу согреться. Я нервничаю так сильно, что огрызаюсь на любое слово Фолка.

— Слушай… Я понимаю, как тебе сейчас сложно.

— Да что ты…

— Ёпта… Да ты вся трясёшься. Не волнуйся так. Не так уж важно, как тебя встретит твой Дин. На острове есть люди, которые будут очень рады твоему возвращению.

— Конечно… — пожимаю плечами, отчаянно пытаясь скрыть волнение. — Всё нормально.

— Вот и славно. И ещё кое-что. Прежде чем мы окажемся на острове, я хотел бы попросить тебя об одолжении.

— Каком?..

Фолк роется в своём рюкзаке и выуживает блокнот в кожаном переплёте с золотистым тиснением. Дневник Эйрика Халле.

— Вот, это тебе. Возьми…

— Откуда он у тебя?..

— Не важно. — глядя в сторону, вздыхает он. — Но я прошу не отдавать его Дину.

— Ты что же, украл его?..

— Позаимствовал… Чтобы хоть как-то застопорить их поиски.

— Но почему ты отдаешь его мне?..

— Хочу, чтобы ты прочла его. Может быть ты всё-таки изменишь свое мнение и попытаешься отговорить Дина от этой затеи…

Из-за этой самой книжицы моя жизнь пошла под откос, и я с трудом подавляю желание избавиться от неё, изорвав, выбросив, или, на худой конец, вернув Фолку.

— Ладно. — Беру в руки ненавистный блокнот и прячу во внутренний карман чужой куртки, к самому сердцу, которое и так неистово бьётся.

***

Фолк привычным движением стучит по двери. Тук. Тук-тук-тук. Тук. Почти сразу же слышится лязг засова. Меня охватывает чувство дежавю — вот сейчас дверь откроется, и я увижу веснушчатое личико Крэма. Но вместо маленького друга появляется… Тьер.