100 грамм смерти (СИ) - Слуницкая Мария. Страница 16

Останавливаемся у одной из лавочек — покорёженной, без спинки, словно и её сломили перемены. Садимся. А раньше бы — с разбега да прямо в траву. Горько.

Почему-то именно сейчас я бы хотела вернуться в прошлое, побродить по дорожкам острова, когда на душе — лето, в волосах — ветер, а впереди — надежда.

— Я знаю, что всё изменилось, Кара. Ты, я, остров, сама жизнь, но я хочу, чтобы ты знала. Мои чувства к тебе остались прежними.

Всматриваюсь в его лицо. Потеря прошлась по нему невидимыми чернилами, разукрасив суровостью скулы и капнув в глаза ледяной стужи.

Могут ли чувства остаться прежними, если сам человек изменился? Вряд ли.

— Прежних нас нет. А значит нет и прежних чувств, Дин…

— Некоторые вещи не меняются никогда…

Ой ли?

Отчаянно хочу в это верить, да только не выходит, потому что сама жизнь переменчива.

Дин касается моей щеки, затем — шеи, и я жду того волшебства, что испытывала от его прикосновений раньше. Огонёк едва теплится, и всё же он есть… Получится ли раздуть из него пламя? Не обречён ли огонь погаснуть, если вокруг только пепел и зола?

Вот Дин наклоняется ко мне и… Закрываю глаза в надежде перенестись в прошлое и почувствовать вкус прежнего счастья. Того самого, которым жила и дышала когда-то.

Но поцелуй выходит таким же чёрствым, как и наши объятия в день моего возвращения. В нём нет жизни, нет чувств, которые однажды подарили мне крылья. Картонное счастье смялось под тяжестью перемен.

— Ты до сих пор пахнешь свободой и мечтами… — шепчет Дин.

— От меня за версту несёт тюрьмой и предательством… — возражаю я.

— Тебе пришлось многое пережить. Но теперь всё позади. И мои чувства к тебе совсем не изменились…

— Меняется всё, Дин…

Вздохнув, он выпускает меня из объятий.

— Смотри… Это твоё.

Его пальцы ныряют в карман ветровки и выуживают… кривобокий белый камень на шнурке. Мой оберег. Беру в руки и крепко сжимаю. Не уберёг. Теперь его кривые края напоминают мою жизнь — такую же кривую и извилистую. Знала ли Рагна, что всё обернётся так?

— Тина сорвала его…

— Она всё мне рассказала. Говорит, что не хотела ничего такого. Вы поссорились, она тебя толкнула. И когда ты начала падать, ухватилась за шнурок, чтобы удержать… Но не вышло. А потом она испугалась… Вернулась, чтобы помочь тебе, но было уже поздно.

Стоит ли что-то доказывать? Повторять слова Тины, брошенные мне в лицо? Не хочу. Ничего не хочу.

— Давай вернёмся…

Я убираю камень в карман, а не надеваю на шею, как ожидал Дин. Вижу это ожидание в его глазах, но не могу себя пересилить — шнурок теперь напоминает удавку, и я ни за что и никогда его больше не надену.

Из дневника Эйрика Халле. Не сдавайся!

Кидаю взгляд на обшарпанные стены нашей новой квартиры. Теперь наш дом здесь. Полгода назад вышел очередной указ-удавка: всех стандартных необходимо переселить в отдельный район города.

Великое переселение во всей красе.

Регентство лютует, а народ безмолвствует. И пока происходит второе, первое никогда не прекратится. Будучи одним из тех немногих, кто это понимает, я собрал сторонников и повёл их на площадь Мира. На моём плакате чёткими буквами алого цвета было выведено:

МЫ ВСЕ ОДИНАКОВЫЕ! ВЕРНИТЕ НАМ СВОБОДУ!

Над плакатом полночи трудилась Эм. Всё-таки у неё золотые руки. Особенно хороша она в кулинарии. Жаль, положенный нам пищевой набор снова урезали, и теперь ей приходится готовить практически из ничего.

Отправляясь на Площадь, мне хотелось верить, что нас услышат, и мы добьёмся хоть какого-то результата. Увы, мы не простояли и десяти минут, когда появилась полиция.

Ох и твёрдые у них дубинки…

Под натиском ударов я пытался прикрыться транспарантом, пока одна из дубинок не проделала дыру в слове свобода. Вышло символично, ничего не скажешь.

Хотя это не самое страшное. Гораздо страшнее то, что теперь мы живём в мире, где осудить могут даже за мысли. Если твоё мнение расходится с общепринятым, тебя автоматически запишут в неугодные и будут тыкать пальцем. Не согласен с линией Регентства? Значит, предатель… Из двух точек зрения есть единственно верная, а вторая — опухоль на теле общества, которую нужно нещадно вырезать.

Конечно, арест последовал незамедлительно. Меня, как организатора пикета, затаскали по судам. Сегодня прошло последнее заседание и я, с ворохом предписаний и ограничений, оказался свободен. Только от свободы практически ничего не осталось — она выдохлась, как выдыхалось шампанское, которое мы с Эм пили в день нашей свадьбы и которое нам уже никогда не суждено испить.

С поникшей головой я вернулся домой, точнее — сюда, ибо дом мой навсегда останется там, откуда нас заставили уйти. Эм встретила меня картофельной похлёбкой и тёплыми объятиями.

— Не сдавайся! — шептала она, зарываясь у меня на груди.

Я прижимал её к себе, а в голове пойманным мотыльком билась мысль: ещё немного, и нас окончательно превратят в рабов. С тем же успехом я мог выйти с девственно белым листом — итог был бы тот же. Не дают говорить. Не дают думать. Не дают дышать.

Глава 11. Чужие тайны и противоборство

— Эй… — ко мне подходит Аниса и разглядывает меня своими огромными глазами, которые сегодня загадочно блестят. — Ты сегодня где дежуришь?

— В Теплице.

С тех пор как я вернулась, прошло две недели, так что теперь я снова в строю, снова могу работать в полную силу, хотя вечерами и чувствую себя измочаленной тряпкой, но зато сразу же засыпаю, оказавшись в кровати.

Но и проблемы никуда не делись. Раньше я радовалась любому дежурству, сейчас же любое раздражает. Как может быть, что ты задыхаешься там, где дышалось когда-то свободнее всего? Яблоко продолжает горчить и мне нестерпимо хочется его выбросить.

Единственное, что я себе позволяю — так это навестить Шпанса. Каждое утро я захожу к нему после завтрака и только потом иду на работу. Илва поворчала, конечно, но препятствовать не стала.

Ужинаю я у себя, а обедать стараюсь с кем-то из своих: Тьер и Аниса всегда мне рады, да и маленький Крэм — тоже. Пожалуй, только его щебетание и не выводит меня из себя, а наоборот, даёт ощущение жизни.

Фолка почти не вижу — он всё время где-то пропадает, но оно и к лучшему. Дин после той судьбоносной прогулки больше ко мне не подходит, хотя иногда я и ловлю его взгляды на себе, но стоит посмотреть в ответ, он тут же отворачивается.

— Приходи после работы ко мне? — почему-то шёпотом просит Аниса. — Тьер как раз будет дежурить у Биргера в ночь. Мне очень нужно с кем-то поговорить. Нет, не так… — увидев мой удивлённый взгляд, она торопится объясниться. — Мне нужно поговорить с тобой… И только с тобой. Непременно. Придёшь?

И снова эти бездонные глаза-колодцы. Я хоть и сторонюсь людей, но ей отказать не могу. Аниса и Крэм — единственные, с кем я хоть как-то могу общаться, не считая Шпанса.

— Ладно… Загляну, на полчасика.

С некоторых пор я полюбила одиночество и наслаждаюсь им каждую свободную минуту, поэтому решаю не задерживаться у Анисы.

***

— Так ты ещё не уверена?

— Нет. Слишком мало времени прошло…

Наш разговор состоялся тем же вечером. Сначала — тягостное молчание, затем дежурная беседа о том, что произошло за прошедший год. Только как я могла говорить о случившимся? Аниса такая хрупкая, такая ранимая. Мне не хотелось её расстраивать, особенно теперь…

— Я знаю, тебе не по себе здесь, на острове. Всё изменилось. Я смотрю на тебя, Кара, и мечтаю увидеть ту беззаботную счастливую девчонку, какой ты была прошлым летом…

Аниса протягивает мне кружку с чаем. Мы сидим в их с Тьером номере: я пью чай, а Аниса что-то усердно шьёт.

— Ты хочешь слишком многого… — я отхлёбываю горячий чай, обжигаясь.

— Знаю… Тебе многое пришлось пережить, но ведь мы-то всё те же. И если тогда ты чувствовала себя здесь, как дома, то и сейчас можешь.