Внучка жрицы Матери Воды (СИ) - Кольцова Лариса. Страница 71

— Гелия как бродячая кошка, любительница подобных лакомых заведений. Разве нет?

— Нет, разумеется! — я невольно воспроизвела его фразу с той же самой интонацией возмущения.

— Откуда ты знаешь! — не спросил, а опровергнул мою уверенность он. — Гелия точно такая же шлюха, как и все те, кто её окружают.

— Ну, так и забей на неё! — я самоуверенно повторила тот самый речевой оборот, какой он использовал сам в разговоре с Гелией.

— Ого! Ты уже стала моей советницей по личным вопросам, — он засмеялся.

— Нет. Не желаю я быть ничьей советницей. Но я согласна только на роль главной и единственной жены, да и то после посещения Храма Надмирного Света. И чтобы никаких младших или старших жён рядом не было.

— Однако, у тебя захватническая натура, — он продолжал смеяться. — С чего ты взяла, что я готов на тебе жениться?

— Разве о тебе речь? Я говорю вообще. Объясняю свои правила жизни, которым следую.

— И пожалуйста, следуй своим правилам. А я предлагаю тебе лишь необычное приключение, пусть оно будет исключением из твоих правил. Мы же совместно решили, что будем детьми, непосредственными и раскованными. Или ты передумала?

— Нет, — пробормотала я, сразу уловив, что он с лёгкостью отпустил бы меня из своей машины прочь. Он вовсе не был уверен в том, что поступает правильно, вовлекая меня в свои игры, а жизнь в чужеродной среде, как и серьёзность самой деятельности землян, всё то, о чём я тогда и понятия не имела, ставила его в очень жёсткие ограничения. Он и так считал себя недопустимо уже распустившимся. И его сомнения в том, а стоит ли давать свободу возникшему влечению, были куда основательнее моих переживаний. Тогда я не знала, что не столько обида на Гелию двигала им, сколько опасение, что страшный бандит присвоит меня, заручившись согласием столь же бесчеловечного в его мнении Тон-Ата. И он разрывался между желанием отодвинуть меня подальше от себя, или самому отойти подальше, что одно и то же, — ведь самодисциплина у него была отнюдь не та, как у трольцев, — и желанием меня спасти. Как ни сильно я ему нравилась, он мог запретить себе любое чувство, если оно шло вразрез с его установками, и только Гелия была для него неодолима по своему оказываемому воздействию. Она была паранормальной болезнью его души и его тела. Он реально болел, страдал, о чём я и понятия не имела. А со мною он вдруг ощутил себя молодым и полным сил как на Земле. Свободным от кристаллических химер, грызущих его. Но чтобы это понять, мне нужно было прожить более длинную и сложную жизнь, нужно было отстрадать для того, чтобы цветок души раскрыл не один лепесток своего потенциала и дал последующий плод, называемый жизненным багажом. Конечно, плоды у всех бывают разные. Несъедобные, токсичные и даже гнилые. Но мы, он и я, были одарены многими талантами, в том числе и способностью преодолевать губительное влияние неблагоприятных факторов.

Он положил свою коротко остриженную голову на мои колени и замер, удивляя своей ребяческой нежностью. Я робко погладила ёршик его волос, ласково коснулась ушей, невольно отвечая на некую глубинную его потребность, суть которой не поняла совершенно. Не почувствовала, — поскольку на тот момент времени не изжила из себя подростковую эгоцентричность, — насколько он одинок, сиротливо-печален и никому в целой Паралее не нужен. Коллеги и сослуживцы по подземному городу были не в счёт, сами такие же пришельцы, втайне тоскующие и оторванные от родного мира. Для многих из них путь сюда был в один конец. Но тогда я и вместить не могла в себя, что такое этот подземный город, когда он и Гелия упоминали о нём.

— До чего же ты нежная, родная, — произнёс он сдавленно, как будто стеснялся собственного признания. — Хочется, чтобы ты была моей сестрой, кем-то, кого не надо трепать этой, всегда свирепой, чувственной бурей.

— И не тормоши меня, — сказала я, ничего не поняв.

— Да как? — он поднял свою голову и впился в меня яркими и чуточку безумными глазами. — Я же едва сдерживаюсь, чтобы не поджечь тебя собственным и беспощадным пламенем. А потом что будет?

— Зачем поджечь? — опять не поняла я.

— Чтобы изжарить твоё сердце и съесть его, — засмеялся он. Шутка мне не понравилась.

— Глупо сказал, — ответила я. — Как будто ты людоед.

— Да я хуже. Я во мнении Чапоса — подземный оборотень.

— Сам он оборотень, только болотный, вылезший из какой-то трясины. — Я тоже засмеялась, вспомнив его предсказания о моём будущем, окажись я во власти подземного демона. Но рассказывать о своей встрече с Чапосом в заброшенном парке мне отчего-то не хотелось. Как будто то общение могло меня запачкать во мнении Рудольфа.

— Ты общалась с ним? — незримая, а всё же ощутимая всем моим настроем души и тела, тень легла на его лицо. Почему Чапос тревожил его? Мне этот тип уже представлялся неким бестелесным кошмаром, что, испугав, не может ворваться в жизнь настоящую.

— Нет! — солгала я поспешно. — Видела лишь издали.

Он усмехнулся, вернее, хмыкнул, — Давай с тобой жить так, что никого подобного Чапосу или тому любовнику Ифисы просто не существует. Не надо думать и говорить о плохих и некачественных существах. Вообще о плохом.

— И о Гелии? — спросила я.

— Разве она плохая? — ответил он. — Она несчастная, скорее.

Полёт акробата

Мы приехали на какую-то окраину. Я никогда не была здесь прежде. Ведь столица огромная, — она казалась мне необозримой даже мысленно, мало изученной, а уж о просторах целой страны я и представления не имела никакого. На достаточно обширной площади, освещённой так, словно день и не закончился, был сооружён временный деревянный подиум и временная же ограда для выступления заезжего кочевого театра. У Рудольфа уже имелись билеты в руках, купленные заранее. Зрителей оказалось довольно много. Они сидели на специально собранной для уличных представлений трибуне, обычно кочующей вместе с самим театром, удобной, но прилично уже расшатанной, смеялись и галдели на все голоса, ничуть не переживая о том, что половину произносимых актёрами слов сами же и не слышали. Но главным для всех было видеть яркое представление.

Аляповато-раскрашенные и немыслимо вёрткие девицы задирали свои подолы в блёстках под гогот и одобрение публики, мелькая ажурными чулочками на стройных ножках, обутых в настолько же вычурно-красивые туфельки всевозможных оттенков. Они перемещались по сцене, сближаясь со столь же извилисто-гибкими актёрами-мужчинами в очень узких одеяниях. Как сами девушки-лицедейки, так и их партнёры увлекали зрение своей завидной стройностью, отшлифованной всей их предыдущей и затратной во всех смыслах профессией кочевых дарителей красочных зрелищ для народа.

Рудольф посадил меня на одно из свободных мест поближе к сцене, а сам куда-то ушёл. Сидящие рядом, увлечённые тем, что и происходило на сцене, не обратили на меня никакого внимания. Я с любопытством, как несостоявшаяся актриса, а всё же причастная к зрелищному искусству, пыталась вслушиваться в диалоги тех, кто что-то там изображали. Но понять смысл происходящего не получалось, хотя вокруг все смеялись. Одна из девушек на сцене особенно выделялась среди прочих своим огненным цветом волос, тончайшей талией, словно бы выточенной красотой рук, а также и ног, задираемых с особым проворством. Я залюбовалась её голубыми изящными туфельками, которыми она ритмично цокала по грубо-сколоченному полу сцены, прощая ей за красоту её же откровенное бесстыдство, когда она дала понять публике, что под голубой воздушной юбкой на ней ничего нет. Она с непередаваемой грацией, оказавшись спиной к зрителям, подняла подол юбки и наклонилась якобы ради того, чтобы поднять соскочившую с ноги туфельку. Вроде бы спохватившись, она поспешно прервала сеанс несомненного мужского созерцания, села на скамеечку у края сцены вполоборота к зрителям, не забывая демонстрировать при этом, как пригожи её ножки в ажурных чулочках, привела обувь в порядок, завязав тесёмки-ленточки вокруг высокого подъёма стопы покрепче. Наличие вовсе не дешёвых чулок и туфель у актрис наводило на мысль, что в этом вольном храме искусств вовсе не бедствуют. Выражение её лица, смущённое и невинное, могло обмануть лишь женщин, а мужчины и парни, кому и предназначалась якобы случайная оплошность, связанная с потерей туфельки и чрезмерным наклоном, всё поняли, как надо и засвистели от восторга. Иные заорали непристойности, требуя более откровенного показа, а женщины из числа зрителей заругались на них. Когда, подчиняясь сюжету сценической игры, а вовсе не от стыда, девушка исчезла за кулисами, изображающими дивный пейзаж, куда так и тянуло войти, и возникало сожаление, что он иллюзорный, мне стало скучно. Оставшиеся актрисы уже не вызывали такого восхищения ни своими телодвижениями, ни своими фигурами. Само игровое бесстыдство исчезнувшей лицедейки вовсе не входило в замысел разыгранной сценки, насколько я поняла. Юная актриса просто дразнила зрителей, зная о своей неординарной привлекательности, и не исключалось, что таким образом она улавливала возможных будущих покровителей в свои незримые и продуманные сети. На месте парней я бы точно захотела сблизиться с такой талантливой милашкой. Хотя и догадывалась, что не всякому желающему она по карману.