Верь мне (СИ) - Тодорова Елена. Страница 96

Я улыбаюсь, задерживая на нем любящий взгляд. Он застывает, поглощая это чувство. Пьет меня, но не осушает, как бывало раньше. Просто потому что я наполнена до краев, а Саша своей близостью постоянно эти запасы обновляет.

– Возвращаемся?

Вздыхаю и осознаю, что на самом деле не желаю этого. Никого кроме него видеть не хочу.

– Саша… – еще ненадолго его задерживаю. Чтобы сделать одно из самых важных признаний. – Сегодня ты снова стал моим небом… И… Ты стал моим героем, родной. Без всяких там «анти».

Глаза Георгиева расширяются.

Я нахожу его ладонь, сжимаю ее и, не разрывая зрительного контакта, прикладываю к своей груди. Он судорожно переводит дыхание, что видится остатком бури, которую он успешно подавил. И этого, черт возьми, хватает, чтобы заставить меня трепетать.

– Ты не представляешь, как много дала мне… – хрипит он, наклоняясь и касаясь лбом моего лба. – Нет, это не просто любовь, Соня… – шепчет, заставляя мое сердце на мгновение остановиться. – Это сильно больше, – припечатывает весомо, вновь разгоняя мой пульс. – Обещаю, что никогда тебя не подведу. Клянусь, родная.

– Я тоже… Клянусь, родной.

Мы возвращаемся за стол. Но участвовать в общем веселье не получается. Часто смотрим друг на друга и почти все время молчим.

Благо пару часов спустя все потихоньку расходятся. Сначала Чарушины-старшие и Данина бабушка, а за ними и все остальные. Парни, перебрасываясь непристойными шуточками, делят территорию, откровенно намекая на то, чем собираются заниматься со своими любимыми.

А Шатохин и вовсе странное напутствие выдает.

– Вы, двое, – обращается к Бойке и Артему, – я буду молиться, чтобы ваши малышата крепко спали. А вы, двое, без детей, – указывает на оставшихся друзей – Сашу и Диму, – идите и делайте их!

Мы с Лией переглядываемся и краснеем. Фильфиневич, заметив это, громко смеется.

На реакцию своего Георгиева я посмотреть не осмеливаюсь. Вздрагиваю и опускаю взгляд вниз. Он же… Все так же без слов протягивает руку и осторожно сжимает мою ладонь.

– Ты сегодня очень молчаливая, – говорит Саша чуть позже, когда мы остаемся одни. Стоим у камина, он внимательно наблюдает. Смущает все сильнее. Особенно когда констатирует очевидное: – На себя не похожа.

– Да… – соглашаюсь, стараясь оставаться искренней. И вместе с тем пытаюсь сделать это легко, чтобы хоть немного расслабиться: – Сама в шоке!

Но Георгиев мой смех не поддерживает. Лишь слегка приподнимая уголки губ, продолжает пристально наблюдать.

– В чем причина? – спрашивает прямо. – Что тебя беспокоит? Давай обсудим.

Моя улыбка стынет.

Чувствую внезапно отголоски грусти. Только вот объяснить ее природу даже самой себе не могу.

– Если бы я знала, Саш…

Он сглатывает и, выказывая волнение, шумно тянет носом воздух. На миг я даже улавливаю мелькнувшую в глубинах его темных глаз панику. Но, хвала Богу, он быстро с ней справляется.

– Это из-за того, что Тоха молотил? – озвучивает то, что повергает меня в ступор. И вызывает сильнейший стыд. – Накрутила себя?

«Ты хоть дрочишь? Или в этом уже нет необходимости?.. Трахаются все… Это естественно…»

– Нет, – спешно выпаливаю я, чувствуя, как свирепо загораются щеки. – Вовсе нет, Саш.

Хочу отвернуться. Но не успеваю. Георгиев шагает и, обнимая, заставляет смотреть в глаза.

– Я не тороплю тебя, малыш. Согласен ждать столько, сколько нужно. Пока ты не скажешь, что готова к физической близости, не прикоснусь…

– Я не говорила, что не готова, – выпаливаю в порыве какой-то запредельной честности.

И весь тот шок, что я испытала мгновение назад, плавно переходит к Саше. Мне же вдруг смешно становится.

– Ты не захотела заходить со мной в квартиру, – выдыхает он, не скрывая своей абсолютной растерянности.

Я улыбаюсь.

– Ты неправильно спросил.

– В смысле? – хрипит он все тяжелее.

Я кладу ладони ему на грудь и смеюсь.

– «Поднимешься?» – цитирую, повторяя его небрежный и вместе с тем самоуверенный тон. – Повел себя, как наглый принц из моего прошлого! Мне это не понравилось. Собственно, в былые времена ты из-за этого же получал отказы. И никаких выводов, похоже, не сделал.

– Блядь, Соня… – выдает он так тяжело, что меня охватывает дрожь. – Ты сейчас серьезно?.. – таращится во все глаза. И ладонями сжимает мои бока так сильно, что кажется, вот-вот затрещат ребра. – Я твержу, как клятву, что люблю тебя! Я признаю, что готов ради тебя сдохнуть! Я трамбую свою гордость в землю и молю тебя быть моей! Георгиевой! Я, блядь, ползаю перед тобой на коленях! – ослабляя давление, перемещает одну руку, чтобы ударить себя кулаком в грудь. – Ты же видела эту квартиру после нашего расставания… Видела! Не заметила, что все в ней так, как ты сама оставила?! Я ждал, что ты когда-нибудь вернешься! Ждал, Сонь! Всегда ждал! А интонации… Ну, блядь… Прости, но совсем другим человеком я стать не могу! Наглый ублюдок? Должен предупредить: после того, как мы переспим, я буду еще более наглым! Жадным! Сильным! Живым! Счастливым! И любящим, Сонь! Это ли не главное?

От шквала выплеснутых Сашей эмоций у меня не только перехватывает дыхание. Но и возникает дрожь. А с ней… Внизу живота начинают порхать бабочки.

– Значит… – шепчу я. И улыбаюсь. – Никакой моли? Все в порядке?

Поверить не могу, что дразню Георгиева подобным образом. Это очень похоже на флирт. И… Ощущается опасным.

Его глаза мерцают в свете пламени камина. Свирепо и многообещающе.

А потом… Саша сжимает мои бока и, резко притянув к себе, демонстрирует эрекцию, которая ощущается убийственно пугающей и адски волнующей.

Упираясь ладонями в его плечи, издаю какой-то странный звук. Ошарашенный. Трепещущий. Жалкий. Осторожно отодвигаюсь и, обхватывая себя руками, отшагиваю в сторону.

– Я завтра возвращаюсь в Париж, – сообщаю тихо.

Саша резко втягивает воздух. По его гордому, мужественному и красивому лицу будто бы пробегает тень. Но он, конечно же, быстро возвращает себе самообладание. Стискивает челюсти и напряженно застывает.

– Думала остаться до третьего… Но сегодня посмотрела, что на это число нет билетов… Аж до пятого января… А на завтра – полно…

Жду какой-то знаковой реакции.

Однако Георгиев озвучивает совсем не то, что мне бы хотелось услышать.

– Выйду покурить.

Мельком на меня смотрит, но я успеваю увидеть на дне его потухших глаз тоску. Это глубинное чувство будто физически в грудь мне бьётся. Я открываю рот, только вот сказать ничего не успеваю. Он разворачивается и уходит.

Внутри меня все содрогается и, скованное тянущей болью, замирает. Не знаю, как удается не заплакать. Смотрю перед собой, ощущая большую растерянность, чем двое суток назад, до нашего с Георгиевым примирения.

Что мне делать? Не понимаю. Абсолютно.

Улетать не хочу. Но вроде как должна… Нет возможности оставаться здесь до Рождества. Не сидеть же у Чарушиных еще целую неделю. Все, включая Сашу, разойдутся по рабочим местам. А мне что делать? Порешаю свои дела и прилечу обратно в Одессу шестого, прямо перед Даниной свадьбой. Других вариантов не вижу.

Курит Георгиев долго.

Я успеваю полностью убрать со стола, спрятать еду в холодильник и загрузить посудомойку, когда за спиной, наконец, раздаются шаги… Вцепляюсь пальцами в край столешницы и застываю.

Ладони по животу. Холод и стальная твердость к спине. Сиплый и горячий выдох в затылок.

Вздрагиваю. Но в целом не двигаюсь.

Прикрываю веки. И в этой темноте сердцебиение вдруг кажется особенно громким. Попросту оглушающим.

– Соня… – шепчет Саша, медленно оглаживая своими крупными кистями мой живот. – Малыш… Любимая… Моя… – выдает так отрывисто и низко, что становится понятно: подбирать слова ему сейчас крайне трудно. Ладони замирают у основания моей груди. – Едем домой, родная.

Я резко втягиваю кислород, цепенею и так же стремительно оборачиваюсь, чтобы поймать его напряженный взгляд и с отрывистым вздохом обнять.